01.06.2007 | Балет

Птица несчастья

Знаменитое «Лебединое озеро» Мэтью Боурна с мужскими лебедями открыло Чеховский фестиваль

То самое, легендарное лондонское «Лебединое озеро» Мэтью Боурна, восторженные рассказы о котором мы слышали не раз, было поставлено 12 лет назад. То, что вчера открывало Чеховский фестиваль – уже позднейшее восстановление с новыми исполнителями. Вообще-то это практика обычная – зарубежные спектакли не держатся годами в репертуаре, как у нас, их исполняют большими блоками, пока есть спрос, потом закрывают, и, если есть необходимость – восстанавливают, но часто с другими артистами, поскольку прежние постарели или заняты. (В этом, кстати, серьезная проблема фестивалей, особенно не ежегодных: пригласил спектакль приехать через два года, а его тогда уже и в помине нет, все артисты заняты в других постановках и ради одной гастроли восстановлением заниматься никто не будет.)

Но на этот раз балетоманы, выучившие по записям эпохальную постановку Боурна буквально до движения пальца, ужасно сердились: кого они набрали? это что за толстяки? Да они половину балета не станцевали! Но тем, кто видел «Лебединое» впервые, хватило и этой половины.

Конечно, шока, который произвело «Лебединое» в середине девяностых, сейчас уже быть не могло – мы слишком много успели повидать того, что появилось уже после Боурна и питалось его находками. Да и сам разработанный им вариант драм-балета, похожего на лихое бродвейское шоу, полное иронии, секса и сильных страстей, мы видели в его собственной более поздней и безукоризненно станцованной «Пьесе без слов», которую привозили на прошлый Чеховский. И все же нам хватило, потому что тут работало другое: для нас «Лебединое озеро», - символ чистой красоты и политического переворота, растащенный на звонки для мобильников и номера в солдатской самодеятельности, - давно уже больше, чем балет. Мы с детства знаем, что такой «белый» акт с лебедями и что должно происходить, когда звучит тот торжественный марш или это тревожное скрипичное соло.  И это важно – только зритель, задавленный каноном, сможет как следует оценить отход от него и степень радикализма.

Зал постоянно ахал и изумленно хохотал, когда  видел очередное кощунство, совершаемое над хрестоматийными лирическими сценами,  стриптиз и безобразные скандалы великосветской публики вместо национальных танцев на балу. Или угарный рок-н-ролл в баре под помпезный марш, где на один такт делалось, кажется, четыре движения, отчего сама музыка Чайковского наполнялась неведомым нам раньше бешеным драйвом.

Историю Боурн сочинил такую. Жил-был маленький мечтательный принц, жизнь которого была до невозможности регламентирована властной красавицей-мамашей, строгим учителем и бесконечной чередой чинных ритуалов, в котором участвовали отряды вышколенных слуг. Фуражка от форменного мундирчика сползала ребенку на глаза, но мать требовала вздернуть подбородок, приветственно махать подданным с балкона и обходить полки. А мальчику снился лебедь в виде полуголого мужчины в мохнатых штанах с треугольным клювом, нарисованным на лбу. Принц рос, оставаясь все таким же мечтательным и закомплексованным, секретарь матери приводил ему для знакомства с жизнью сомнительную девицу в розовом. (Тут идет отдельная гомерически смешная сцена, как принц с мамой берут с собой эту не умеющую вести себя девицу в театр и мы одновременно видим «сцену», где идет пародийный балет про дровосека и бабочек, туманно отсылающий к классическому «Лебединому». И королевскую ложу, где «розовая» девица неприлично верещит, тычет пальцами в танцоров и лопает конфеты.) Сексапильная  мамаша, любящая статных охранников, дуреху, разумеется, не полюбила и по требованию Секретаря (кстати, эту  роль до 1999-го года танцевал сам Боурн) в упоминавшемся уже «Хвастливом» (Swank) баре девица дает напившемуся с горя парнишке полный отлуп. Тот с горя идет в парк, планируя утопиться, на скамеечке под объявлением «лебедей не кормить» пишет на вынутой из урны бумажке предсмертную записку и тут наступает «белый» акт.

Неожиданно важным оказывается не то, что лебеди – мужчины (нас этим не удивишь), а то, что они не какие-то там символы чистой красоты, а животные, причем большие и сильные.

С узнаваемыми птичьими быстрыми поворотами головы, внезапной сменой мягких движений на резкие, враждебные, агрессивные. Вот вся стая вытянула шеи, захлопав руками-крыльями, кажется, сейчас зашипят, заклюют.  И, если видеть в любви робкого принца к сильному, хищному лебедю  какую-то девиацию, то скорее зоофилию, чем гомосексуализм.

Ну а потом был бал. И брутальный Лебедь в виде Незнакомца в кожаных штанах вошел в залу, помахивая хлыстом, прямо по перилам балкона. И оказался тем самым любимым Боурном типом, который уже прошелся победителем по «Пьесе без слов» - наглым, жестоким, витальным и неотразимо сексуальным как для женщин, так и для слабых женственных мужчин. «Кожаный» незнакомец приводит в смятение весь бал, меняя одну за другой самопадающих на него женщин, небрежно отшвыривая и хамски выдыхая в лицо сигаретный дым их спутникам, властно увлекая за собой королеву.

И в тот самый момент, когда классическому Принцу, увлеченному Одиллией, виделась в окне скорбно заламывающая руки Одетта, Незнакомец, подойдя к изнемогшему от сомнений герою, насмешливо макает палец в  пепельницу и рисует клюв у себя на лбу: «Что, - мол, - думал, ошибся? Нет, это я!» - сам и Одетта, и Одиллия, и Злой Гений.

Ну а потом все понесется совсем скоро и с таким мелодраматическим надрывом, который едва выдерживает музыка Чайковского: пытаясь оторвать коварного возлюбленного от матери, принц выхватит пистолет, защищая его от ответного выстрела Секретаря гибнет смешная «розовая» дурында. Потом будет  лечебница для душевнобольных с огромными тенями на белых стенах и предсмертный сон принца: все та же хищная стая лебедей, вылезающих изо всех щелей его спальни, и устроившая шевелящийся лебединый остров на огромной двуспальной кровати. И раненый возлюбленный, так и не сумевший защитить ослабевшего принца от злой стаи, которая, как стая придворных, не принимает чужих. Мать вошла – сын мертв и только в окне, как некогда сон, виден полуголый мужчина в мохнатых штанах с юношей в белом на руках. Читай: они соединились на небесах. Зал зашелся в аплодисментах.

Я так рассказываю, будто это был драматический спектакль, но нет, это был все-таки балет, причем даже не модерн, а вполне классический по танцу. Хотя кое-кто из танцоров и вправду, танцуя, выглядел несколько неуклюже. Впрочем, при виде нелепого толстенького принца, казалось, что так и нужно. Ведь, если бы он был стройным и прекрасным, какими бывают хорошие танцоры, то почему же ему, бедному, так не везло?  Но балетные критики, выходя из театра, продолжали ворчать: «Где трагизм? Там же должно быть все всерьез! Ну, конечно, если вместо Плисецкой Волочкова будет бедром дрыгать, вам тоже смешно покажется». Но может быть, они просто ревновали к своим воспоминаниям.

Источник: "Газета.ру", 31.05.2007,