05.06.2006 | О прочитанном

Основание в духе Мюнхгаузена

Не может быть науки целиком укорененной в неком поступке ее основателя. Такая наука оказывается не наукой, но религией

Мне трудно понять человека, который бы в юности не увлекался фрейдизмом. Но не менее трудно мне понять человека, который остается фрейдистом до седых волос. Увлечение психоанализом обыкновенно проходит подобно тому, как проходит, согласно самому Фрейду, Эдипов комплекс. Может  быть, это связано с тем, что возраст делает нас терпимее и многоопытнее, а потому все труднее становится понимать функционирование цензуры или вытеснения. 

Как бы там ни было, книги по психоанализу на моих стеллажах относятся к наименее востребованным. Труды одного современного автора в этой области я, однако, стараюсь не пропускать. Я имею в виду Миккеля Борш-Якобсена.

Борш-Якобсен относится к небольшой плеяде психоаналитических диссидентов, борющихся с устоявшейся догмой, а главное с агиографией Фрейда, постепенно превратившегося в непогрешимого патриарха, отца-основателя. Борш-Якобсен, однако, не просто разоблачитель Фрейда вроде знаменитого Джеффри-Муссаиефа Мейсона, выводившего Фрейда на чистую воду в 1990-ые годы. И хотя сам он также (в книге об Анне О.) убедительно демонстрировал, до какой степени Фрейд был склонен к подтасовке клинических фактов, теоретическое значение его исследований гораздо шире.

Последнюю свою книгу (вышедшую в начале 2006 года) Борш-Якобсен написал совместно с лондонским историком Соню Шамдасани и называется она «Доссье Фрейда: исследование в области истории психоанализа».  Меня «Доссье Фрейда» заинтересовало главным образом одной проблемой, а именно проблемой основания психоанализа как науки. Науки редко основываются с нуля, и практически никогда не зависят почти целиком от самого факта основания и фигуры отца-основателя. Психоанализ интересен именно тем, что он относится именно к таким «наукам», что, конечно, роняет тень на научный статус этой дисциплины.

Поясню, в чем дело. Весь инструментарий психоанализа – вытеснение, Эдипов комплекс, топики личности, понятия нарциссизма, инфантильной сексуальности, орально-анальной стадии, энергетическая модель психики и т. д. не даются изначально, а являются результатами некоего анализа психики, осуществить который невозможно без того самого инструментария, который из него вытекает.

Речь идет о знаменитой дилемме курицы и яйца. Чтобы понять, как устроена психика, нужно подвергнуть ее психоанализу. Но чтобы создать психоанализ, нужно проанализировать психику психоаналитическим способом.

Эту дилемму история психоанализа решает с помощью постулирования некоего момента основания, который имеет форму самоанализа Фрейда. Известно, что Фрейд смог проанализировать самого себя. Следы этого самоанализа имеются в знаменитой переписке в Флиссом и в «Толковании сновидений». Между тем, нам не известно, как осуществлялся этот анализ (несмотря на массу исследований, в том числе, и двухтомный труд Дидье Анзьё «Самоанализ Фрейда). Книга Борш-Якобсена и Шамдасани интересна среди прочего тем, что показывает, каким образом операция самоанализа Фрейда постепенно приобретает первостепенную значимость и превращается в своего рода миф основания.

Самоанализ Фрейда с самого начала был сомнительным предприятием. Он разворачивался на фоне устойчивой уже в это время критики интроспекции, как метода психологического исследования. А чем еще был этот анализ как не интроспекцией, погружением внутрь самого себя? Анализ был до удивления коротким. Он стартовал в начале октября 1897 года (то есть, как замечают авторы, две недели спустя после отказа от «теории соблазнения») и закончился спустя шесть недель констатацией провала, о котором свидетельствует письмо Флиссу от 14 ноября 1897 года: «Мой самоанализ прерван.. И я теперь понял причину этого. Дело в том, что я могу анализировать самого себя, лишь пользуясь объективно полученными знаниями (как если бы я был посторонним). Подлинный самоанализ в действительности невозможен, иначе больше не было бы заболеваний. Так как я все еще борюсь с загадками в моих пациентах, я вынужден прекратить мой собственный анализ». Карл-Густав Юнг позже будет писать о самоанализе, как о «психологии в духе Мюнхгаузена», который, как известно, сам себя поднял за волосы.

Но уже через короткое время самоанализ Фрейда становится основополагающей легендой психоанализа, в которой он обыкновенной характеризуется как героическое научное чудо, осуществленное Фрейдом благодаря его необыкновенному гению.

Контроверза вокруг самоанализа возникла в 1912 году, когда Юнг стал настаивать на обязательной практике первоначального анализа каждого аналитика другим аналитиком. Это требование Юнга понятнрым образом задевало Фрейда, который проанализировал себя сам. Позиция Юнга, однако, была уязвима, так как его проанализировала г-жа Мольтцер, с которой он был в связи. Понятным образом Фрейд отказался рассматривать этот анализ как состоявшийся именно из-за интимной связи аналитика и пациента, хотя более интимной связи аналитика и пациента, чем в случае с Фрейдом, нельзя себя вообразить. В 1912 году Шандор Ференци писал Фрейду (в связи с Юнгом) том, что психоаналитик, избегающий анализа себя другим,  стремится уйти из под влияния стоящего над ним авторитета, в то время как он «должен быть способен выносить авторитет над собой, от которого он должен принимать коррективы». И Ференци тут же добавлял: «Безусловно только вы один можете обойтись без аналитика. <...> Вы способны без вожатого сами (первый раз в истории человечества) преодолеть сопротивление всего человеческого рода аналитическим результатам...» Самоанализ Фрейда таким образом из неудавшейся попытки превращается в героический жест основания.

По мнению Борш-Якобсена и Шамдасани, самоанализа вообще не было, а был жест присвоения психоаналитической науки ее основателям, который сделал эту науку своей «частной наукой», целиком зависимой от него, так сказать, во всеоружии вышедшей из его головы, подобно тому, как Афина вышла из головы Зевса. По мнению авторов, не может быть науки целиком укорененной в неком поступке ее основателя. Такая наука оказывается не наукой, но религией, целиком зависимой от откровения ее пророка.

Борш-Якобсен и Шамдасани противопоставляют этому фиктивному моменту основания идею непрерывности, постепенного развития психоанализа из психологии и психиатрии своего времени. В этом они следуют такому авторитету в области истории психологии, как Анри Элленбергер –, служащему для них моделью. Действительно, Элленбергер попытался показать, что психоанализ лишь одно из направлений в «динамической психологии» начала XX века, которому удалось победить своих конкурентов и вытеснить о них память.

Точка зрения Элленбергера представляется мне совершенно оправданной, хотя она до конца не объясняет причину, по которой шестинедельный эпизод, завершившийся неудачей, постепенно превращается в сверхчеловеческий подвиг основания.

Понять неумеренно возрастающую роль самоанализа Фрейда можно, на мой взгляд, только, если принять в расчет довольно сложную диалектику преемственности и разрывов, характерную для конструирования и периодизации истории. Сознание разрыва почти никогда не сопровождает настоящее время и происходящие в нем события. Настоящее всегда тесно связано с недавним прошлым и переживается как его прямое продолжение. Как заметил Фредрик Джеймисон, чем больше мы всматриваемся в прошлое с намерением увидеть в нем приметы настоящего, тем больше, однако, мы обнаруживаем в нем признаков отличия. Отличия эти нарастают до тех пор, пока прошлое не отделяется от нас в виде законченного периода. Так отделилась от Средних веков эпоха Ренессанса. По мере пристального всматривания людей Возрождения в прошлое (античность), с которым они стремились установить непосредственную связь, прошлое начало отделяться от настоящего, а между античностью и Возрождением (о существовании которого в эпоху Возрождения никто, конечно, не подозревал) появилась еще одна законченная эпоха – Средние века. Джеймисон  связывает этот процесс формирования периодов с образованием своего рода гештальтов прошлого, некоторых законченных смысловых тотальностей.

Иными словами, разрыв всегда возникает как результат постепенного накопления признаков отличия, которые становятся видны только из настоящего, то есть из момента, который по отношению к разрыву находится в будущем. В момент своей манифестации разрыв редко переживается как разрыв, а не как звено преемственности. Можно даже сказать, что разрывов не существует, а существует только конструкция разрыва, производимая всегда в будущем. Если принять такую точку зрения, становится понятным, почему значение самоанализа Фрейда казалось минимальным в момент самого этого самоанализа. Событие это целиком вписывалось в преемственность врачебных практик. Фрейд прямо говорит, что текущая работа над трудными пациентами делает самоанализ невозможным. Поэтому мне кажется, что вывод Борш-Якобсена и Шамдасани о намеренной фальсификации событий Фрейдом и его последователями, не соответствует действительности. 

Самоанализ приобретает особое значение тогда, когда психоанализ складывается в отельную дисциплину, которая уже мыслит себя в категориях разрыва с прошлой традицией. Именно в момент осознания своей отдельности история психологии переструктурируется и в нее вводится радикальный разрыв, который начинает ассоциироваться с самоанализом. То, что было продолжением традиции в момент своего проживания, становится разрывом традиции при взгляде из будущего (например, из 1912 года), то есть становится моментом основания. Таким образом Мюнхгаузен, стоявший на земле, ретроспективно утрачивает почву под ногами и начинает поднимать себя за волосы.

Интересным в этой ситуации ретроспективно выстроенного истока оказывается сам психоаналитический контекст этого события, придающий всей истории особенно странное измерение.  Уже на ранней стадии формирования психоанализа, а именно в 1899 году Фрейд написал статью о так называемых «маскирующих воспоминаниях» (Deckerinnerung). Это воспоминания о детстве, которые были «забыты», но затем всплывают в зрелом возрасте. Фрейд показал, что сами эти воспоминания в основном конструируются в зрелом возрасте. Эти фальшивые воспоминания детства как-то связаны с прошлым, но связь эта непрямая, маскирующая. «Фальшивая память, - пишет в статье 1899 года Фрейд, - это первое, что доходит до нашего сознания: первичный материал мнезических следов, из которых она сфальсифицирована, остается неизвестным нам в его исходной форме. <...> Можно даже задать вопрос, имеем ли мы вообще какие либо воспоминания от детства; возможно, воспоминания, связанные с нашим детством, – это все, что мы имеем».

Но именно к детству, как известно, Фрейд относил основные события, ответственные за конфигурацию нашей сексуальности и характер наших неврозов. Иными словами, основополагающие события нашей жизни, события нашего основания, недоступны нам в момент их проживания, но только ретроспективно в момент конструирования нашей жизни, как некой тотальности, противостоящей окружению и предшествованию. В принципе история психоанализа строится именно как маскирующее воспоминание. Самоанализ и выступает не столько в роли сознательной подтасовки, сколько в роли события, маркирующего радикальное начало, разрыв там, где когда-то царила преемственность. Психоанализ с такой точки зрения отчасти оказывается теорией своего собственного основания.