Авторы
Лучшим фильмом из уже показанных на Каннском фестивале, по отзывам критиков, стала новая картина испанского мэтра Педро Альмодовара “Возвращение” (Volver) с Пенелопой Крус и Кармен Маурой. Фильм о семье женщин, приехавших в Мадрид из Ла-Манчи, сделан в лучших традициях Альмодовара. Он одновременно смешной и печальный, страстный и детективный. В нем три убийства и два инцеста, труп, который долго прячут в холодильнике ресторана, мать, вернувшаяся с того света, и много-много женских трагедий. У нас “Возвращение” выйдет 29 июня. После каннской премьеры Юрий Гладильщикова встретился с режиссером.
— Третий раз за последние годы вы утверждаете, что сняли свою самую личную картину. Так вы характеризовали “Все о моей матери”, “Дурное воспитание” и теперь вот “Возвращение”. Какая же из них самая личная для вас?
— Все три по разным причинам и из-за разных тем.
— Что личного в “Возвращении”?
— Уже то, что я сам из Ла-Манчи. Название “Возвращение” тоже очень личное для меня (хотя формально фильм назван по звучащему в нем знаменитому танго). Оно имеет для меня много смыслов. После тяжелого — и по содержанию, и по съемкам — “Дурного воспитания” я вернулся к комедии, хотя бы отчасти. Вернулся в мир женщин. Вернулся в Ла-Манчу — я еще не делал фильма про родные места, в котором обыгрывались бы местные язык, обычаи, предания. Очень сильно помогли мне родные сестры. Я забыл многие обычаи Ла-Манчи. Они — нет. Вдобавок ко мне вернулись Кармен Маура (аж после семнадцатилетнего отсутствия) и Пенелопа Крус. И, конечно, я вернулся к своей матери. Я с детства был окружен женщинами: мать, сестры, тетки. Мужчин большую часть времени не было — они пропадали на работе. И “Возвращение” отражает мои прекрасные воспоминания об этих женщинах. Особая тема — удивительные солидарность и товарищество, свойственные женщинам. При этом самые плохие воспоминания, которые я сохранил с детства, именно о мужчинах, которые изредка появлялись. Нет-нет, я не хочу сказать своим фильмом, что все мужчины жестокие потенциальные насильники. Но в моем детстве — в маленькой коммуне, маленькой деревне — они часто проявляли себя именно так. Женщины же, помимо прочего, были интересны для меня, ребенка, еще и тем, что рассказывали потрясающие истории, в которых трудно было отделить правду от вымысла.
— Не эти ли сказки увлекли вас в мир абсолютного вымысла — кинематограф?
— Скорее я бы сказал, что открыл для себя кинематограф благодаря шоколаду. За обедом мне изредка давали шоколадку, а внутри были картинки с голливудскими звездами. Я никогда не видел этих звезд в кино — представляете, что означало жить в деревне во франкистской Испании? И я начал мечтать. Я проваливался в параллельный мир грез.И постепенно захотел делать фильмы. Но моя семья не была богатой настолько, чтобы дать мне возможность получить кинообразование. Это были утопические мечты… не знаю даже, с чем их сравнить… Ну скажем, с мечтами японца стать матадором. Тем не менее в семнадцать лет я покинул семью и переехал в Мадрид в надежде поступить в киношколу. Но Франко ее закрыл. Я стал работать, сменил много профессий, но, только когда получил более или менее оплачиваемую должность в Национальной телефонной компании, сумел купить 8-миллиметровую любительскую кинокамеру. Впервые поглядев в глазок, я понял, как мир превращается в образ, и моментально осознал, что жить без этого не смогу. Я решил стать режиссером, хотя ничего не знал о языке кино. Ну а то, что я неплохой рассказчик, понял раньше, когда еще тинейджером начал сочинять рассказы, а живя в Мадриде, их даже публиковал. Но мне было суждено все-таки стать не новеллистом, а режиссером, потому что я представлял мир через зрительный образ. Повлияли ли на это сказки, которыми меня развлекали и пугали в детстве? Наверное, да.
— Один из самых эффектных образов в вашем фильме — ветер. Есть, например, сцена, как на кладбище все одновременно — и опять-таки только женщины — чистят от пыли могилы предков, а ветер сводит на нет все усилия. И чего вдруг ветер?
— О, спасибо за вопрос. Ветер, конечно, не случаен. Он отсылает к ветряным мельницам, а через них — к Сервантесу с его Дон Кихотом, который тоже был из Ла-Манчи. Я хочу, чтобы умные зрители заметили этот образ в “Возвращении”. Ветер дует в Ла-Манче постоянно. Я полагаю, что именно он делает ее жителей такими сумасшедшими во всех смыслах. Ветер на всем белом свете повлиял и на меня. Я сверхэмоциональный, и периодически возникают ситуации, когда я элементарно не способен себя контролировать.
— На другую тему: когда видишь Пенелопу Крус в голливудском кино, где ей обычно предложено изображать некий испанский стандарт, и в вашем фильме, кажется, что это две разные актрисы. У вас она именно потрясающая актриса. К ней особый подход?
— Я десять раз согласен с вами, она хорошая актриса. Я очень ее люблю. Мы стали близкими друзьями после того, как она снялась у меня в “Живой плоти” и “Все о моей матери”. Она сказала мне, что ей постоянно не хватает в Голливуде такого, как я, хозяина фильма. Не знаю, польстила ли она мне, но подозреваю, что при голливудском конвейерном производстве у нее элементарно нет времени для серьезной подготовки к роли.А она, надо заметить, отличается правильным и даже педантичным характером. Ей надо все осмыслить и понять про свою героиню. Конечно, она у меня другая. Ведь мы при съемках “Возвращения” три месяца отрабатывали одни только акценты, которые очень разные в различных частях Испании и, к сожалению, не передаются субтитрами при прокате фильма в других странах.
— Кажется, что вы лепили образ Пенелопы, вспоминая молодую Софи Лорен.
— Безусловно. И еще Анну Маньяни, особенно из фильма “Самая красивая”. Мне кажется, Пенелопа в какой-то мере замещает их в современном кино. Она сейчас в расцвете своей красоты. Ее глаза, плечи, шея, грудь!.. Она реально одна из главных актрис мирового экрана. Во время съемок было особым удовольствием наблюдать, как расчесывают ее волосы, делают ей макияж, одевают ее, — тело Пенелопы идеально. Единственное, будете смеяться, что мы добавили телу ее героини, — чуть увеличили бедра. Такие мадридские женщины-матери, как она в моем фильме, непременно имеют определенные параметры. А Пенелопа чересчур стройная.
— Коли уж вы говорите о возвращении к вам таких ваших фирменных исполнителей, как Кармен Маура и Пенелопа Крус, возникает вопрос: есть ли шанс на возвращение двух других — Виктории Абриль и Антонио Бандераса? Тем более что Антонио, главный актер в ваших ранних фильмах, постоянно говорит о желании вновь поработать с вами.
— Конечно, раз уж вернулись те, могут вернуться и эти. Но если Викторию Абриль (главные роли в “Свяжи меня” и “Высоких каблуках”, роль в “Кике”. — “Пятница”) я еще могу представить в своем новом фильме, то Антонио… Боюсь, он стал для меня слишком дорогостоящим актером.
— В фильме есть необычный для нефантастического кино мотив “возвращения мертвых”: матери — к дочерям (не будем раскрывать, как на самом деле это случилось). Вы верите в возможность возвращения мертвых? Не боялись, что эта тема в фильме будет выглядеть неестественной?
— Это тоже из детства. Я никогда не видел призраков, вернувшихся с того света, но моя сестра видела. И хотя я не верю в призраков, я верю своей сестре. Особые ощущения связаны у меня с матерью: я никогда не видел ее после смерти, но очень часто чувствовал, что она продолжает присутствовать в моей жизни и помогать мне. Разумеется, как реалист я нашел в своем фильме рациональное объяснение посмертному появлению матери. Но еще раз повторю, что в моей деревне в Ла-Манче очень многие всерьез уверяли, что видели призраков. Я не первый из тех, кто сказал, что иной мир существует. Собственно, он существует внутри нас — там и рай, и ад, и чистилище. Но Сартр прокомментировал это убедительнее меня.
- Могли бы вы снимать кино в ином месте, кроме Испании, и на ином языке?
— Я сам регулярно задаю себе такой вопрос: смог бы я снять фильм, находясь в границах иной культуры и иного языка? Я всегда делал личные картины, даже если они о трансвеститах или каких-нибудь совсем уж сдвинутых людях. Я всегда делал фильмы, которые отчасти обо мне. Иногда мне кажется, что я открыл бы для себя что-то новое, взаимодействуя с другой культурой и языком. Но этот путь реально опасен. И безумен, конечно. Мое кино построено на деталях. Но я не знаю детали других культур и языка! Единственная страна, в которой я уверенно мог бы снимать фильм за пределами Испании, — это Мексика. Я читаю современные мексиканские романы. В моих фильмах звучат мексиканские песни. Но будет ли это для меня переходом в иную культуру? Многие мои сограждане воспринимают Мексику как вторую Испанию, только несколько (во всех смыслах, в том числе и в смысле страстей и эмоций) преувеличенную, что ли…
— Какой фильм станет следующим?
— Я одновременно работаю над тремя сценариями. Но пока не знаю, какой именно из трех стану экранизировать. У меня есть внутренняя убежденность, что не я выбираю темы, а они — меня. Надо немного
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.
