24.05.2006 | Архив "Итогов" / Литература

Два культа одного поэта

Миф Бродского - это последний миф старой российской культуры и первый миф культуры новой

24 мая - день рождения Иосифа Бродского. Чего я, честно говоря, не знал, но в течение дня при разных обстоятельствах люди напоминали мне об этом. Знакомые филологи собрались ехать в Орегон на "мемориал Бродского" - я так, впрочем, и не понял, что за мемориал и почему в Орегоне. Другие предложили пойти и выпить по такому поводу. Неожиданно много людей знало о дне рождения Бродского, и это означает, что культ поэта, складывавшийся долгие годы, окончательно сформировался. Я думаю, Бродский - последняя культовая фигура русской литературы. Этот выдающийся поэт завершил не только развитие классической словесности в России (от него через поэтов Серебряного века ниточка все еще тянется прямо к Пушкину), но и подвел черту под литературным мифом. Завершил один миф и сыграл роль в становлении нового...

Культ Бродского начал складываться еще в его бытность в России. Необыкновенное его дарование соединилось с исключительной судьбой: гонения, лесоповал, высылка из страны... Бродский безупречно вписывался в тогдашние представления о поэте как носителе культуры, противостоящей официальному хамству и бездушию. В России, начиная с эпохи романтизма, в поэзии видели воплощение вольности. Отверженность поэта истеблишментом выглядела как его исключение из области рабства, его изгнание туда, где царит свобода духа.

Отъезд за границу не нарушал мифологии поэта в России, но в эмигрантской среде российский поэтический миф не имел почвы. Если в России аутсайдерство, маргинальность были окружены романтической аурой, то в эмиграции такой ауры быть не могло. Вся эмиграция существовала в ситуации аутсайдерства. Это качество переставало быть знаком достоинства. В эмиграции главным был успех, ассимиляция.

Успех, конечно, тоже оценивался по разным шкалам. Для одних достаточно было купить дом и машину, разбогатеть. Другим этого было недостаточно. В конце концов ценой упорства можно было освоить профессию зубного врача и жить безбедно. Труднее всего было достичь престижного статуса, признания культурной или политической элитой чужой страны. Даже обеспеченный дантист или владелец ресторана оставался периферийной фигурой.

Самым удивительным достижением Бродского в эмиграции была смена статуса маргинала на исключительное место внутри американского культурного истеблишмента. Воплощением этого были Нобелевская премия и прием у шведского короля. Бродский получил статус поэта-лауреата Америки, своего рода министра поэзии, и провел в таком качестве год в Вашингтоне. Он входил в узкий круг нью-йоркской литературной элиты - Сьюзен Зонтаг, Дерек Уолкот...

Еще только два выходца из России достигли таких заоблачных высот, как он, - Ростропович и Барышников. Но то были музыкант и танцовщик, и это меняло дело. Бродский же был русским поэтом, начавшим писать по-английски и победившим американцев на их собственном поле. Он повторил подвиг Набокова, впрочем, так и не получившего тех официальных лавров, которые сыпались на поэта. Узость и закрытость круга, к которому принадлежал Бродский, подчеркивалась особым ритуалом постоянных ссылок друг на друга. Бродский не упускал случая упомянуть Барышникова и Зонтаг, Барышников Бродского и т.д.

Короче говоря, Бродский из символа свободной культуры, противостоящей истеблишменту, незаметно превратился в символ социального преуспеяния, столь важный для эмигрантов. Я помню, как во время моей первой поездки в США я попал на вечер памяти Довлатова. Каждый из выступавших не упускал случая упомянуть, что Довлатов печатался в журнале "Нью-Йоркер" (куда его, между прочим, пристроил Бродский) и в издательстве "Кнопф". И то, и другое было знаком выхода за рамки эмигрантского гетто в область "настоящей американской культуры". Какая-то женщина, сидевшая рядом со мной, вдруг разоткровенничалась: "Я ведь пришла, потому что наш Нобель обещал появиться, но опять не пришел..." Человек купил билет на вечер Довлатова, чтобы увидеть самый значимый из имевшихся символов успеха.

В эмигрантской среде, даже в наиболее культурной ее части, поэзия Бродского почти не обсуждалась. Существовало некое негласное мнение, что он гений, но в последние годы, особенно с переходом на английский, утратил былой блеск. Не это, однако, было в центре внимания. В поле зрения находился он сам и круг его общения.

Один из последних написанных им текстов - проект создания Российской академии в Италии, который он успел передать мэру Рима Франческо Руттелли. Речь в проекте шла о создании чего-то вроде академической Римской премии для российских художников и поэтов. Номинация на эту премию должна была производиться "Российской Академией наук, Институтами Данте в Москве и Санкт-Петербурге, Российским министерством культуры". Художники должны были жить в одном из исторических особняков Рима подобно своим предшественникам XIX века. Как далеко все это от "вольного" Бродского эпохи лесоповала...

В творчестве поэта все явственнее ощущалась струя академизма. Его страсть к Италии, к Венеции, которой он посвятил одну из своих виртуозных английских книг, - это страсть к культуре музейного типа, мало соприкасающейся с проблемами сегодняшнего дня. Культура становилась скорее набором безусловных и вневременных ценностей, а не сферой реализации человеческой свободы. И этот сдвиг, конечно, отражал изменение статуса самого поэта.

Наиболее существенное, однако, что сдвиг этот, хотя и был очевидным, в основном оставался неосознанным для большинства окружающих. Культ преуспевания все еще маскировался в культ поэтической вольности и маргинальности. Фигура Бродского делала незаметной происходившую метаморфозу. Бродского было удобно обожать, потому что новый Бродский исчезал в тени старого Бродского. Эмигрантский культ успеха все еще выдавал себя за старинный российский культ поэзии.

Об этом и не стоило бы говорить, если бы эта метаморфоза, начавшаяся в Нью-Йорке, не предвосхищала аналогичных сдвигов в Москве, где также культ преуспевания быстро вытесняет престиж поэтической маргинальности. Вот почему я считаю, что миф Бродского - это последний миф старой российской культуры и первый миф культуры новой.

Источник: "Итоги", №5, 11.06.1996,