28.03.2006 | Музыка / Общество

Снова о гимне

«Новый» старый гимн уже шесть лет как эмоционально легитимирует агрессивность, ксенофобию, бесправие слабых...

В замечательной книге И.Вишневецкого «“Евразийское уклонение“ в музыке» приводятся слова Прокофьева, сказавшего, что не нация создает музыку, а музыка нацию. Это столь же справедливо, как и то, что споры 6-летней давности о государственном гимне отнюдь не утратили своей злободневности. И не утратят – до тех пор, покуда музыка Александрова остается национальной песнью 150000000 человек.

Забальзамированный Ленин, пребывающий в самом что ни на есть мозжечке России, тот еще время от времени, спазматически, так сказать, повергает в ужас властителей дум (и просто властителей). И тогда его нахождение на Красной площади вдруг начинает казаться едва ли не метафизическим препятствием к исцелению нации. Но ведь гимн – живой, теплокровный, звучащий изо дня в день – он куда опасней мумии. Опасней в рассуждении той же метафизики. «Душа отравляется через ухо» – это было сказано св. Франциском Сальским не ради красного словца.

К глубокому прискорбию, о гимне больше не вспоминают: не первоочередное. А между тем «новый» старый гимн уже шесть лет как эмоционально легитимирует агрессивность, ксенофобию, бесправие слабых, произвол сильных, ожесточенность тех и других. В выигрыше разве что спортсмены: чемпионское золото на них вешают под звуки, привычно выкликающие на уровне подсознания: победихом!.. посрамихом!..

В связи с этим я хотел бы повторить некоторые свои соображения, напечатанные в газете «Время новостей» от 16 октября 2000 года. Вряд ли их опубликовали бы сегодня какие-нибудь бумажные издания: невроз советского гимна уже дает себя знать и в просвещенных слоях общества.

Попытка реставрации сталинского гимна недопустима - это, казалось бы, нравственная аксиома. Все восстает против - и разум, и сердце. Гекатомбы, которых не счесть никому, превращение целого поколения в пушечное мясо, предательство миллионов пленных - таков генезис музыки Александрова. О словах говорить не приходится: это зарифмованное бульканье, ни на что не претендующее и никаких душевных струн не затрагивающее. Люди, готовые санкционировать воскрешение этого марша смерти - смерти под маской всенародного счастья, вероятно, не отдают себе отчета в том, что гимн действительно национальная песня. Ведь нет большего кощунства, чем то, которое совершается средствами музыки. Музыка, время, душа - явления одного порядка, лишь с тою разницей, что музыка рукотворна.

Говорится о несостоятельности нынешнего гимна - увы, он и правда напоминает решенную на скорую руку задачку по гармонии.

Говорится о том, что советский гимн помнят и любят(имеется в виду гимн ельцинских времен – Л.Г.). Первое бесспорно, надо быть последним тупицей, чтобы не помнить мелодии, на протяжении пятидесяти лет звучавшей по радио как минимум дважды в день. Что касается второго, то это справедливо ровно настолько, насколько справедлива поговорка «стерпится - слюбится».

Эмоциональное восприятие гимна не что иное, как форма проявления национального чувства. Даже семантически «союз нерушимый» звучит откровенной издевкой. Чудны же дела твои, Господи, коль скоро советский гимн вызывает еще что-то, кроме ностальгического кряхтенья.

Но всего удивительней, что в сталинском гимне кому-то слышится русскость. Конечно, смотря с чем сравнивать, если с советской эстрадой, которая, скажем так, в известной мере подпала под обаяние Востока, то маршевые ритмы, может, и покажутся органически присущими русской музыке. Стоит все же помнить, что Россия появилась на свет не в семнадцатом году, скорей уж наоборот. Именно советская массовая песня времен Коминтерна была как две капли воды похожа на немецкую и только с началом войны обрела ту, чуть окрашенную плагальностью (гармонической последовательностью), медвежью поступь, которая так любезна сердцам советских патриотов. Справедливости ради надо признать, что помпезный четырехдольный мажор - как выражение идейной правоты и военной мощи - государство российское восприняло еще в девятнадцатом веке.

Такое чувство, что «Боже царя храни» писался с оглядкой на знаменитую конную статую Александра III работы Паоло Трубецкого - столь ненавистную, кстати говоря, черносотенцам всех мастей, включая и красную. Собачья аракчеевская верноподданность гимна, официально именуемого «народным», превосходно уживалась с прусским солдафонством. Было ли это следствием композиторской бездарности Львова - или чего-то другого, немецких влияний, например, к которым ревельский уроженец Алексей Федорович Львов был как-то особенно чувствителен - Бог весть.

Каюсь, я не знаю обстоятельств, предшествовавших утверждению этого неуклюжего гимна. Вроде бы он пришел на смену английскому God save the King, исполнявшемуся в парадных случаях при дворах многих европейских монархов. Вроде бы высочайшее пожелание, чтобы автором гимна стал Львов, последнему было передано через его непосредственного начальника А.Х. Бенкендорфа. Вроде бы, услышав впервые «Боже царя храни», Николай I и иже с ним пришли в такой восторг, что гимн пришлось повторить трижды, после чего царь расцеловал композитора и сказал: «Ты понял меня совершенно».

Но в одном я абсолютно убежден: всякий славянский гимн тяготеет к трехдольности, он традиционно светел, лиричен, его характеризует, если так можно выразиться, весеннее звучание. Таким был - и остается - «Коль славен». Восходящий к эпохе русского классицизма, этот маленький шедевр драгоценен для России, как драгоценно и само время, в которое он создавался, и дух которого на нем со всей очевидностью почил. При этом - редчайший случай! - текст и музыка (Херасков, Бортнянский) конгениальны и давно уже слились в единое целое. Перед нами русский Te Deum и государственный гимн одновременно.

Самый факт, что на протяжении двухсот лет «Коль славен» одинаково освящал, одухотворял порой непримиримые между собой явления российской жизни, естественным образом утверждает его в качестве «национальной песни русских» - даже тех, кто об этом не подозревает: Юрий Гагарин, запевший в космосе «Родина слышит...», никак не подозревал, что в действительности поет русский духовный гимн, мелодическое зерно которого Шостакович пересадил на советскую почву.

«Коль славен» вводили в свой торжественный ритуал решительно все, от первых масонов до власовцев. Его пели у своих костров русские скауты, им сопровождалось производство юнкеров в офицеры. «Коль славен» вызванивали куранты на Спасской башне. К чему я веду? Отнюдь не к тому, что следует назначить российским гимном... российский гимн. Он им является, он никогда не переставал им быть, и незачем ломиться в открытую дверь с криком: «Дайте нам гимн, адекватный нашей национальной идее!» Он - есть, как есть и идея, надо лишь быть достойными их. Сегодня это означает способность отчетливо видеть оппозицию советского русскому. Тогда много решится само собой.