20.02.2006 | Нешкольная история

Оружие слабых. Часть II

Предвоенные годы. Работа двух старшеклассниц из Тверской области

АВТОРЫ

Александра и Полина Корсаковы - в момент написания работы ученицы 9 и 11 классов школы поселка Белый Городок (Тверская область).

Многократные призеры ежегодного конкурса Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век". Данная работа получила первую премию на VI конкурсе  2004-2005 гг.

Научный руководитель - Корсакова Раиса Родионовна.

«Больше всего народа было в деревне перед войной. 40-39, 38 годы... Осокины фамилии. Борька — Цыган. Прозвище им такое. Потому что отец все с лошадьми: ухаживал, обучал. Жеребят в сани запряжет, обучает летом. Вот и прозвали... Осокиных много, домов 4. Они -   родные, вот Василии Иванович не родственник. Щуровы - приезжие. Приехали из Естратова. Раньше-то там деревня была, до затопления. Оттуда много приехало:к нам, в Поповку. Там полдеревни приехало таких. Кто куда ехал, чтоб не попасть под воду. Напалковы - не все родственники. Линек - тоже Напалков. Линей, наверно, ловил...  Потом Пашка, с одного года мы. Зернову из Зверева взял. Константин — сапожник. Работал в артели, вот они и получали деньги». И деревня полноценная, и детей много, и работа есть... вот только приезжие из затопленной деревни, практически беженцы (и это перед самой войной!); работали все, но деньги получали только сапожники, работающие в артели. А как же остальные, колхозники? На что живут? Все вели

 

Личное хозяйство

«Вот жили здесь. Хорошо жили. Достаток был. Ну, коровы у всех были. В деревне не было такого человека, чтоб коровы не было... Корова отелится теленок подрастет, зарежут, в кадке засолют на зиму». Без коровы просто не прожить. Да и кормить можно сеном, соломой, летом - на траву выпустить. Коровы практически у всех (данные по похозяйственной книге Брёховского сельсовета). Поросят не все могли держать. Поросенка надо зерном кормить, а его еще получить надо. В колхозе дадут столько, что не хватит и самим. Овец держать - пожалуйста. Вот только пересчитаны все овцы, ягнята. Телята, коровы (сами видели записи в похозяйственной книге Брёховского сельсовета). Кормиться помогала река, лес-кормилец. Но про ягоды-грибы - чуть позднее. Лес - это древесина.

«Строго было за лес. Мы в Жуковке тогда жили, у нас, около нас - лес. Мы просили на дом! Плотники строили двор, и говорят: «Мы тебе построим дом». Подал хозяин заявление - «Нет!» Не дали! А под задницей лес. Вот какой народ ненавистный! Нет чтоб лесу дать. Не воровали. Топить-то мы топили, конечно. Дали на дом далёко. Вот в Азарове, за 12 км, делянку отвели, на 50 кубов. Пришлось оттуда возить».

Строго было с лесом. Может, и правильно? Но вот эти, возможно, правильные действия властей люди воспринимали как издевательство. Но не сопротивлялись открыто в это время. Брали лес, где скажут, старательно убирали вырубку, сажали. А может, понимали, что так и надо, лес беречь?

«Раньше-то - вырубку под грабли мели, чистили, убирали. Делянки сажали, и ёлочки, и сосны, всё сажали, делянки были».

Вспоминают о том, как убирали делянку под  грабли, даже с гордостью. Действительно, как ни тяжело, «колготно» было возиться с этим, но потом ведь видишь чистый, прибранный лес. Приятно! «Тогда и свалок не было. Аккуратно. Спилишь - все сучки на место, и сучки-то возили в дрова. И в дрова возили!»     Между прочим, получается, что уход за лесом - за счёт населения, труда жителей? За эту работу не платили, и все считали это естественным делом («лес взял - убери делянку, а то и посади  елочки  снова»).

 

Отношения

«Вот есть сегодня у тебя — к тебе идем, будет завтра у меня - ко мне идем. Вместе все праздники, все... Нет, народ дружный был, никто друг на дружку... Ну, поругаемся, а потом опять вместе..» Пройдя через раскулачивание, когда можно было перессориться навек, через коллективизацию и труд в колхозе («Я работаю, а он отдыхает!», «Как ты с моей (то  есть колхозной) лошадью обращаешься?!»), жители деревни сохранили в отношениях тепло, умение жить вместе. Вполне возможно, что Жигалов Г.И., который был в это время мальчишкой, подростком, не всё видел, замечал в отношениях взрослых. Хотя вряд ли он не заметил бы злобы, ненависти в отношениях. Значит, не было?

«А    еще до войны: урожай убирают - и праздник. Делали праздник. Мы, маленькие, а тоже за стол садились. В Брёхове.

Да в каждой деревне это было. Соберут урожай, в сентябре, еще снега не наваливало. И мясо, и студень, ну все-все-все. Все колхозное, задаром, столы составляли. И все там было. И вино. Вино белое. Покупали или гнали  - не знаю».

Что вспоминают с теплотой - колхозные праздники с обедом на весь колхоз. И не потому, что поесть можно было, нам кажется (хотя и что ж не угоститься?). Было, наверно. Ощущение праздника, какого-то единения. Ведь в деревне жили всегда общиной. Вот этот общинный дух возрождался на таких колхозных праздниках, когда деревня была как одна семья. Это, может, и спасало, давало силы работать за трудодни-палочки («Ну как же, а колхозный обед-то был бесплатный! Вот куда наш труд пошёл»).

 

Кино

«У нас жисть спроста была. Кино привезут — а нас не пускают. Говорят: «В кино нельзя, малы. В кино пускай большие идут". 

А мы возьмём у матери по два яйца, несём кинщикам. Они нас и пустят. Оно немое, ничёго не говорит, а так... Вот какая наша жисть, девчонки, была!»

- вспоминает Лебедева К. «Кинщики» были люди тоже «добрые» — пускали детей в кино. Правда, за плату. Сейчас говорят много, что при советской власти рынка не знали, думали, что всё бесплатно. Да нет, даже дети понимали, что за всё нужно платить, хоть чем-то.  Хотя было место, где деньги не требовали

 

Школа

«Учителя в Брёхове-Смирновы Мария Васильевна и Петр Прохорович, приезжие из Красного Холма. Учили еще до войны. Жили в школе». Видимо, государство, власть областная посылала учителей в школы области, в том числе и нашу, Брёховскую. "Уроки учили - с керосинкой, с лампами. А керосина нет - с лучинками. Натыкаешь — и учишь...Спать ложились рано... Лежанку затопишь, у лежанки посидишь - и спать», - вспоминает Жигалов Г.И., который учился именно в эти годы. Хоть школа денег и не требует, но расходы нужны и здесь: «В школу идти. А у меня обуть-одеть нечего. Вот. Два года всего училась», — рассказывает Лебедева К.

Тетя Оля: «7 классов я кончила, а потом поступила в портновскую артель, отучилась, и нас послали на практику в Пелагеинскую, здесь открылся филиал. Учились так мало (всего три года) не потому, что лень было, ума не хватало. Возможности не было! Обуть нечего, за младшими надо смотреть, а то и в пастухах работали, взрослым помогали.

В районной   газете мы читали о том, что «некоторые родители не дают детям учиться, посылая их на работу,  пастухами». Так не от хорошей жизни посылали! Для дальнейшей учёбы надо было ходить за несколько километров (7-9), не всякий это выдерживал.

Сколько мы не разговаривали с людьми того поколения, никто не сказал, что родители были против образования детей, возможности не было у многих его дать! Дети были помощниками, работниками в семье. Вот и учились часто только 3 года, в лучшем случае - 7 лет. К тому же страшно было отпускать детей в город. Да и чем там жить? А тут не так уж и плохо, привыкли. Да и помощники нужны.

 

Церковь

"Меня крестили в церкви - сейчас она действует в Белом Городке, в апреле 1936 г. ее закрыли. А потом там чего только не было: молокозавод, клуб, склад какой-то. Это уж потом стали восстанавливать ее. Рядом - Маклаково, монастырь, но - другая область, так что туда не ходили. У нас приход - Малышково. У барина в усадьбе церковь была, вот туда ходили в церковь», - рассказывает Грудин Н.Я.

«Церквей тут уже не было, одна в Кимрах только была, одна. А эти все были закрыты. В церквях разорено все. В Малышкове в церкви пекарня была. Сломали все, когда еще пришли к власти. А в войну ничего тут не было».

Власть по всей стране закрывала церкви. Вот и до нас докатилось. Что делают люди в нашей деревне? Видимого протеста нет. Но бабушки продолжают учить внуков молитвам. Нам показала правнучка Буровой В. листок из школьной тетради, на котором была написана чернилами молитва. Листок хранится в семье с тех еще времен. Мы думаем, что действия властей отделили настоящих верующих от людей, исполняющих обряды церковные. Церкви нет - обрядов нет. Но молиться можно и дома! Другое дело, что некоторые переставали. Пропаганда же действовала. Листая страницы районной газеты, отметили, что

практически к каждому религиозному празднику печаталась антирелигиозная статья на всю страницу.

На кого-то она действовала. Для людей христианские праздники становились со временем простым обрядом. Но церкви нет, где можно в праздник помолиться как надо. Остается от праздника его «неформальная» часть: гулянка, выпивка. И всё же. Наши соавторы (женщины) говорят, как соблюдали пост, как на праздник бабушка брала их за руку, и они шли, ехали далеко, в церковь. Помнят, что они крещёны, правда, некоторые на дому. Веру сохраняли бабушки, продолжая молиться, уча молитвам внуков, передавая, что знали, внукам.

 

Каналстрой

«Когда строили Водоканал — у меня бабушка в Кимрах жила - укрепляли берег», -рассказывает Жигалов Г.И. Водоканал Москва -Волга строил Дмитлаг, а бабушка Жигалова жила в Кимрах. Что же здесь было? Мы нашли на диске «Жертвы политического террора» лагеря, расположенные в Кимрах, но послевоенного времени. Думаем, что здесь, в Кимрах, до войны находилось отделение, «филиал» ИТЛ И СТРОИТЕЛЬСТВО ОТДЕЛЬНОГО ДМИТРОВСКОГО РАЙОНА ГУЛАГА, организованного 31.01.1938 г. закрытого 09.09.1938 г., выполнявшего оставшиеся недоделки по каналу Москва—Волга, предоставлявшего рабочую силу Наркомводу (для эксплуатации и текущего ремонта канала). Наша работа - не о лагерях, не о заключенных. Мы намеренно взяли обычную деревню, обычных людей, которые о репрессиях и не слышали, наверно.

Ведь никто из них не вспомнил 1937 г. как год политического террора, репрессий. В деревне нашей - своя жизнь. И всё же нельзя было жить в это время и не видеть заключенных, не знать об их существовании. «Пригнали зеков. И что там делалось! Погибали!...

Везут камни на тачке (2-колесная), везут-везут, а мы в окошко глядим—маленькие были, то на крышу залезем, то еще что-нибудь, а у бабушки трехэтажка, на Пролетарке жили, все видать, как берег укрепляли. Везут - везут камень-то, тачка вниз—камни вниз, люди вниз, а еще же внизу люди были, так что там делалось, сколько людей погибало... Насмотрелись...Деревенские этого-то не видели.. А мы насмотрелись», — говорит Жигалов Г.И. Если в Москве, в городах больших как-то власти старались отгородить заключенных, замаскировать их существование (мы по «Архипелаг Гулаг» Солженицына судим), то здесь, в маленьком городке, было всё проще, всё на виду. Интересно, что мальчик, как не работала пропаганда, жалеет этих заключенных, кем бы они ни были - ворами, разбойниками, политическими... Для мальчишки все они - «люди». Не мог деревенский пацан равнодушно смотреть на смерть людей, пусть и в тюремной одежде. Оказалось, что Архипелаг Гулаг ближе, чем мы думали. Заключенные были рядом с нашей «благополучной, тихой» деревней. Правда, говорят об этом разное.

 

Зеки

«В Гадове никаких заключенных не было. Тут такая же деревня была», — говорит Жигалов Г.И.. Но потом вспоминает: 

«А наших заключенных вон сколько было! В Белом Городке. Где завод был. Еще и завода-то не было. Церковь была, вот, и лагерь. Строили завод. Вся округа — заключенные были. 

У церкви, по Волге и по Хотче. Здесь так лагерь и был. Лет, наверно, пять - десять? Не помню. Мост жд. Не, не зеки строили. Тут все деревни строили. Пригоняли. А строили уже строители. А мост построили  - не знаю, не помню. Тут старый сначала мост был. Быки остались. Потом уж этот мост строили новый». Для пацана, каким был Геннадий Иванович в это время, кто не городской - тот деревенский. Наверно, и здесь, увидев людей в простой одежде (а так ходили колхозники тоже), принял их за деревенских. Да, может, и на самом деле «пригоняли» сюда и колхозников выполнять разные повинности. А вот что говорит тетя Клава Полеонова, которой в то время было лет побольше, работала рядом, на спиртзаводе, знала побольше:

«Перед войной стали строить новый мост, насыпь поднимать. Пригнали зеков. Они жили в Гадове, в бараках. Охрана по деревням жила. Далее женились охранники на местных девушках. Кустовская была замужем за стрелком (охранником), Горохова Дуся... Зеки песок возили тачками с правой стороны реки Хотчи. В фуфайках все эти зеки были». Зеки - в фуфайках, колхозники - в таких же фуфайках. Те - под неволей, и эти не пришли сюда добровольно...

Мы расспрашивали о жизни заключенных, но мало что нам сказали: их бараки были огорожены, никого не впускали, не выпускали. «Зеков не боялись. Мы с отцом сколько лет ездили, молоко возили, нас же не грабили», - говорит Жигалов Г.И.

Деревенским пришлось столкнуться с последствиями и других действий властей.

 

Прибалтика

В мае-июне 1941 г. из Прибалтики, Молдавии, Западной Украины были депортированы «социально чуждые элементы». Не все были доставлены до места. Кто-то, видимо, сбежал. И оказался на Тверской земле. Практически безо всего, в полной власти местных жителей, которые могли «заложить», просто выгнать, не дав ничего.

«Когда Прибалтику присоединили, много сюда бежали, заключенные они были или нет, я не знаю. Попадались многие. Прибалтику наши оккупировали или как— не знаю, перед войной. Латыши к нам приходили. Ночевали. Накормим, напоим. А кто они — не знаем. Из Прибалтики. Не убивали их».

«Латыши. Они убежали, в лесу скрывались, а есть-то надо! Они по-русски не говорили. Зайдут в крайнюю - а мы на краю жили, --зайдут, картошки дашь, хлеба (хлеб сами пекли). Мука была, да у нас все было! Масло подсолнечное, все-все... Мясо было до этого... Это уж потом... А придут - что уж, жалко хлеба? Молока даст кринку. Молока у всех было много - все коров держали. Их ловили, конечно. Приезжала милиция сколько раз. А они не будут оке на одном месте сидеть, дожидаться. Вот  стемнело - пришли, и уходят. А мы знали, что ли, что они латыши? Это уж после нам сказали. Это, говорят, латыши, эстонцы. А мы ведь ничего этого не знали. Их не боялись. Раньше никто не боялся, мы и не знали...Что нас будут убивать, что ли? А что приютили — а мы откуда знаем, кто это? А что ж, будешь говорить, что ли? Да хоть кому и скажешь, а они все умели молчать. А как же? Друг на друга не докладывали, не стучали. Ну, а как ты доложишь? Ты ж не знаешь ничего. Сбрехнуть - нет... А никого и не брали. А латыши--может, они из армии убежали, может, дезертиры какие».

Как в русской сказке: пришел человек - накорми, напои, спать уложи, а потом спрашивай, кто. Советская власть внесла поправки: лучше не спрашивать вообще, кто, откуда, зачем. Не знаешь - меньше и спрос. Милиция придёт, спросит, «А мы не знаем ничего!» 

Не так просты брёховцы в своем поведении с милицией, районной властью. Ведь знали наверняка, что за люди приходили, кому есть-пить давали ( сейчас-то нам говорят, что это из Прибалтики люди). Понимали, что надо и язык держать за зубами. Понимал это даже дети, какими были Жигалов Г.И., Грудин Н.Я. А как вела себя

 

Колхозная власть

«Председатель колхоза - Котов Дмитрий, отчество не знаю - Дмитрий и Дмитрий. Бухгалтерии никакой не было, всё он вёл сам. Наряды давал сам. Бригадиров не было. В колхозе всё, как обычно: картошка, лён, рожь, пшеница, редька, овёс, свёкла...В общем, сам себя колхоз обеспечивал, государству сдавал».

Должность председателя колхоза - расстрельная: отвечаешь за всё.

И если председатель сельсовета перекидывает все приказы председателю колхоза, в то же время спрашивая за их исполнение (судя по протоколам заседаний сельсовета), то председатель колхоза – «крайний». Закон о подоходном налоге с колхозов (из районной газеты) предусматривал: ответственность за неуплату налогов, за непредоставление финансовым органам в срок отчета председатель правления колхоза и счетовод по решению исполкома районного и городского советов привлекается к штрафу до ЗО рублей каждый, за предоставление заведомо неверных данных в годовом отчете председатель правления колхоза и счетовод привлекаются к уголовной ответственности. Председатель имел два пути: либо драть с колхозников семь шкур, либо вызывать гнев начальства (и не только гнев) на себя. Разные председатели поступали по-разному.

«До него Бузин был, тот нехороший. Зажимал всех... Ну раньше коммунисты какие были?. вот всех и зажимал. А у самого потом сын в войну дезертиром был... Дмитрий Котов когда пришел, председателем его избрали, вот жили более менее хорошо, а тут война началась. Он и после войны был председателем. Много лет». Бузин Алексей Семенович родился в 1889г., грамотный, был сапожником, колхозным бригадиром. Котов Дмитрий Матвеевич родился в 1882г., грамотный, был сапожником, председатель колхоза «Новый путь». б8 Почти ровесники, оба - сапожники, у того и другого - семья большая, хозяйство. Но как отличается их поведение по отношению к односельчанам! Может, всё дело в партийности? Бузин-то был коммунистом, а Котов - нет. Бузин смотрел на вышестоящую власть, Котов - на зависящих от него людей. Котова, нам кажется, любили в деревне, вот начальство ругало. С Бузиным все наоборот. Два председателя, по-разному их вспоминают. Деревне с председателем повезло. Но ведь и выбирали его сами.

«Котова в председатели выбирали. Вся деревня собиралась. Вся деревня собирается и голосуют». Но не все так просто: собрались, проголосовали, за кого хотели, вот и председатель. Позднее мы увидим, что районная власть давила, принуждала, исхитрялась, проталкивая нужного ей, районной власти, человека. Но и колхозники стояли за своего. Котов пытался помочь своим деревенским. Но и он не всё мог. Была власть районная. Был страшный

 

Налоговый инспектор

«На дому отец работал. Накрыли, товар отобрали, деньги отобрали, кто доложил - не знаю. Здесь не продавал. Всю модельную обувь в Москву возил. Он в основном женскую обувь модельную шил. Мог и валенки подшить. В старом доме я полгода топил колодками, а может, и больше». «Накрыли»: пришли инспектора, двое - один с Юминской, безрукий. Не помню его. Одного-то убили. За эти дела, в Новом Селе» - вспоминает Грудин Н.Я. Что делать, чтобы не платить непосильный подоходный налог? Можно было постараться скрыть его (но могли доложить «активисты»), можно было подкупить, «договориться» с инспектором (но если сумеешь, если есть чем купить), в крайнем случае, убить. Как видим, народ в округе мог пойти и на последнюю, крайнюю меру, когда не было другого выхода. Хорошо это или плохо - убивать - не об этом речь. 

Людей «прижали к стене, поставили в безвыходное положение, а  в таком положении и  ласковая кошка будет драться.

Был еще человек, облеченный районной властью. Но, как ни странно, вспоминают его без неприязни. Это

 

«Отходники»

«Отец - да, а мать здешняя. Отец приехал из Калязина. А потом ходил с машинкой, на плечах, и вот везде шили по деревням, и шил, деньги зарабатывал. Шил все: и брюки, и костюмы, и польта... Ходил и летом и зимой. Он на фронте был на войне еще до 17 года, империалистическая война была. Пуля попала в висок, вышла у глаза. Остался жив. Но не видел одним глазом... Мать как хозяйка. В колхозе работала» - вспоминает Жигалов Г.И. Вот память человеческая! Об этом же времени говорил. «Жили замечательно...». Где же замечательно, если отцу, с одним глазом, приходилось на жизнь зарабатывать портновским делом!  Мать, работая в колхозе, получала не деньги, а шую да зерно, но не деньги. Деньги давало ремесло, отходничество (хотя все они считались колхозниками, судя по похозяйственной книге). «Только мой отец-тот портным был. Сошьет  - и деньги. Пусть маленько, а деньги». "Михаила Ивановича Чашки-Канашки его звали. Почему? Как выпьет, так поет: «Чашки, канашки мои, заменяйте вы бумажки мои». Так и прозвали. Они все сапожники были, ездили в Москву. У них деньги были. Осокины, да все почти в Москву ездили, продавать, шить. Вот этим и жили!»

Нам рассказывали, что «звание «колхозника» давало возможность пользоваться землей, без чего в деревне просто не прожить. Но колхозник по Уставу должен заработать минимум трудодней. Что делать? Вот и работала жена - за себя и своего мужа, работали дети, записывая трудодни хозяину. Который в это время был в Москве, зарабатывал деньги.

Правда, бывало и по-другому: отец Жигалова Г.И., инвалид империалистической, мог не работать, но работал, а трудодни записывали его жене. Вот такая хитрая арифметика выживания. Колхозная власть, конечно, все понимая, закрывала глаза. Районная выискивала скрытые доходы (см. «налоговый инспектор»).

Хорошо, у кого в семье муж-сапожник. А если в семье мужчин нет?

 

Промартель

Построенная до войны, промартель шила обувь. Промартель - каменное здание между деревнями Бреховом и Поповкой (сейчас от здания остались камни), артель кормила. Поэтому старались попасть сюда многие. На фото, которое нам показал Грудин Н.Я:  у каменных стен стоят, сидят мужчины - 85 человек, в пиджаках, фартуках, косоворотках и рубашках, картузах(по-разному). Возраст разный: от подростков до пожилых. Лица бритые, без бород, если только с усами.  Владелец фото рассказывает, глядя на фото:«Фото -наша артель. Все работали там, много. Год - не знаю. До войны. Ходили сюда. Из Сенькина, Пелагеинской, Красной Горки, Зверева, наши ходили. Тут и дядька мой, только я его тут не нашел. Деньги в артели платили. Небольшие, но платили».

Крестьяне деревни, да и всей округи - не совсем крестьяне. Они и рабочие (работают в артели), и самостоятельные хозяева были (у нынешних некоторые родственники когда-то владели магазинами, лавками в городах).

В артель шли охотно: и потому, что деньги платили, и, наверно, потому, что можно было заниматься своим ремеслом. Да и коллектив! Это не дома у окна на «липке сидеть» (так нам сказала когда-то Цыкунова Л). Общаясь, узнавали новости, «учились жить».

Работали здесь и женщины, девушки: Тетя Оля: «Из дома, из Хотилова ходила сюда, на практику. А была одна - ее завали все Милок да Милок - Катька Черняева, Нинка ее сестра -(Иван был у нее хромой, тоже в войну ранило)- вот работали. А потом война началась... Война началась - тут уж все».

Артельные, получавшие за свой труд маленькую, но всё же плату, смелее смотрели, им не надо было выпрашивать свою зарплату. А эти артельные - наши же знакомые уже деревенские. Но всё же главное место в деревне занимал

 

Колхоз

Со времени коллективизации царило правило: не колхозник землей колхозной не пользуется. А практически вся пахотная земля, пастбища, покосы - колхозные. Куда денешься? Постепенно привыкли считать колхоз уже не злом, которое нужно уничтожить, а чем-то вроде общины - вместе работали, вместе повинности несли. Уничтожить? Нет, приспособиться. А то и гордиться именно своим колхозом (ведь столько в него вложено добра и труда), да и газеты все (от центральной, районной до стенной) трещат о счастливой колхозной жизни.

Нам кажется, что всё же гордились своим трудом, а работать старались. Даже не за деньги (их всё равно не было), а из-за стремления быть впереди, сделать работу лучше других. Это чувствуется в рассказах наших соавторов, чувствуется в сегодняшнем их поведении. Вот и наша бабушка, с трудом заваливая мешок с соломой на санки, говорит: «Главное, по деревне красиво проехать». Мы думаем, что колхозников в эти предвоенные годы не надо было подгонять, они и сами работали как надо, лучше бы денег дали за работу.

Государство  пошло  другим  путем: через понукания, приказы, подачки. В районной газете мы встретили такой вариант: 2 марта 1941г.

Постановление совнаркома СССР и ВКП(б) о мероприятиях по расширению посевов, повышению урожайности кок-сагыза.

Для колхозов, не имеющих государственных планов посевов кок-сагыза, но посеявших кок-сагыз, установить порядок стимулирования резиновыми изделиями с первого сдаваемого центнера кок-сагыза:

Предоставить право заказывать и получать по государственной цене через ТРЕССОЮЗТРАСТКаучукНАРКОМХИМПРОМа резиновые изделия из следующих расчетов: галош мелких одну пару за 17кг сырых корней кок-сагыза, галош глубоких — за 22 кг, сапог резиновых — за б5 кг, велорезины (1 комплект) - 57 кг.

Мы скорее всего прошли бы мимо этого постановления, но в воспоминаниях Грудина Н.Я. встречался этот кок-сагыз:"Сажали кок-сагыз - на каучук. Только в Средней Азии расти может. У нас не растет». Выходит, давали изначально нереальные условия? Соберешь не 17, а 15 кг, не видать галош, а всё лето растил, надеялся, рассчитывал порадовать себя, детей в школу отправить в новых галошах... Сдавай этот несчастный кок-сагыз государству просто так, деньги - на колхозный счет, с которого уже не взять простому смертному. Обман государства. Кстати, мы спросили своих соавторов, получал ли кто на их памяти по этому постановлению что-нибудь. НИКТО не получал НИЧЕГО! Никто даже и постановления не помнит. Государство, кроме обмана, применяло в своих отношениях с колхозниками кнут и пряник. Из районной газеты «Коллективный труд»7января 1941г. «Скотница Матрена Ширякова.

Скотница колхоза "Новый труд" Брёховского сельсовета Матрена Евгеньевна Ширякова постоянно помнит, что животноводство является высокодоходной отраслью хозяйства, она образцово организовала уход за молодняком на своей ферме. За последнее время на ферме значительно повысилась упитанность скота. За 2 года её работы на ферме весь молодняк сохранён, Потому что Матрена Евгеньевна заботливо ухаживает за каждым теленком». Молодняк сохранен. Вот только сама Матрена Евгеньевна ничего с этого, кроме дополнительной «жмени» зерна не получит. Зато - почет, внимание. Вот такой пряник. Власть приучала к мысли, что все деревенские - колхозники, то есть обязаны работать на колхоз.

Основная ручная, полевая работа - на женщинах.

«Все на лошади делали: и снопы возили, и жали жнейкой (косили). Которые и серпами жали. Потом уж - один на лошади сидит, а эта штука косит. Женщины —серпами. Вручную. Сожнут, завяжут, ставят. Лен тоже так же дергали, в бабки ставили. Все это вручную. Каждое лето . Зимой только полегче. Работа -за скотиной. Скотина колхозная: и поросята», —говорит о работе женщин Жигалов Г.И.  

«А тогда, всё же, у нас родилась и картошка, и овёс, и хлеб, всё  родилося. Всё родилося. Удобрения сеяли мы  здорово. На себе таскали, в мешках. Рассевали вручную. Таскали и рассевали», - рассказывает Новикова М.И., которой самой приходилось все это делать. Тетя Оля Кондратьева, из поколения «молодых»: «Картошку возили, рожь, лен сеяли, трепали по ночам. Еще надо его сдать - каким номером! А я сама трепала, мяла... Ночью начерно, а днем уж зачищаешь, что пропустила. Отделываешь». 

Работы хватало. Использовали в работе даже «брюхо», то есть живот с пока не родившимся ребенком: Березкина Антонина: "А я с брюхом была. Выйду на двор, уж зимой, за осень не успевали лен трепать... Вот брюхом и треплю, сижу..."

Мы думаем, что был какой-то азарт в работе. Ведь были тогда стахановцы, пусть и липовые. Был настрой: сделать больше, быстрее, лучше. Здорово, когда что-то получается, а ещё если похвалят, выделят - что ещё желать! Может, поэтому с такой теплотой вспоминают старшие это время? Власть умело использовала эту «струнку», играла на ней. Из районной газеты от 26 февраля 1941г.

«В Юменском колхозе Брёховского сельсовета большое внимание нынче уделяют заготовке удобрений. Это и понятно: план завоза минеральных удобрений уже выполнен, закончены и другие предвесенние работы. Сейчас колхозники, используя свободное время, вывозят лес для дорожного строительства.

Хорошо готовится к весне и колхоз «Новый путь» этого же сельсовета".

Внимание, почет - это все хорошо, а как, извините, оплата?

«В колхозе мы, девушки, и лен трепали, брали, заработали по 350 трудодней, а денег нет. И так - 7 лет в колхозе»,  - вспоминает Полеонова К.

За один трудодень приходилось работать не один день, а больше. 350 трудодней - это работа без выходных, праздников, весь год. И - без оплаты, без денег. Могли дать только зерно, шую (отходы от зерна).

Клавдия Полеонова после этого ушла из колхоза на соседний спиртзавод. Другие привыкали работать задаром: «Задаром, да в колхозе. Сначала чего-то плохо было, а потом ничего, что-то привыкли вроде, ничего было.. .Зажили вроде...»  (цыганская лошадь, как нам дедушка говорил, привыкла жить без овса, да только на какой-то день околела).

Тяжело приходилось и инвалидам войны (рассказывает Жигалов Г.И.): «Отец — инвалид империалистической войны, ему пенсию давали. Большая? Какая большая! Совсем мизерная. А потом отняли. А к нему агенты ходили, собирали налоги которые, забрали документы, потеряли. Так отец и остался безо всего. Но его не заставляли работать. Он же инвалид, и на войну не попал, Отечественную. Дома был. Как к нему относились, инвалиду военному? Да никак. Это-то война была, коммунисты же к власти пришли. Так что никаких. Он хлопотал, хлопотал, а  потом бросил все, не стал и ходить, никакого толку. Не найдешь   документов. А потерялись документы - еще до войны. Война началась - он уже ничего не получал. Потеряли, все. А там и искать нечего было уже. Война началась, уже не до того, там своя война. Как жить? Что дадут в колхозе. Мать-то работала, канавы он копал, осушали. Тут маленький Мошок был (болото). Вот он ходил - месяц, два, ему трудодней  начислят - матери приплюсуют, за это получали. А денег все равно не платили. Так и жили».

Инвалид войны, защитник, получал мизерную пенсию. Зато мог не работать! Вот только как на пенсию эту крошечную прожить? К тому же пенсию эту сняли вообще. Из-за халатности агентов. А может, они специально документы «потеряли»? Побегав по кабинетам, инвалид войны потерял надежду добиться возврата пенсии и уже, не надеясь на помощь государства, зарабатывал трудодни наравне со здоровыми и молодыми. Вот такая помощь государства. Агентов не наказали. Перед ветераном войны не извинились. Помощи не оказали. Зато власти районные зорко следили за имуществом колхозов: Из районной газеты от 8 июня 1941г.

«О фактах разбазаривания поросят колхозом имени 15 октября Брёховского сельсовета. Решение исполкома Кимрского райсовета  от 23 апреля 1941г.

Проверкой установлено, что колхоз имени 15 октября, не выполнив установленного плана откорма и госплана развития животноводства, распродал поросят, продав их по незначительным ценам, часть их роздана бесплатно.

Постановление исполкома: обязать председателя Гусева взыскать стоимость проданных поросят с колхозников не менее 200 рублей за каждого проданного поросенка, предупредить всех председателей колхозов района, если с их стороны будут допускаться подобного рода факты, будут приняты более строгие меры взыскания. Поручить председателю сельсовета Ширякову и зав. Гадовским зооветучастком тов. Бражник до 10 мая провести общее собрание колхозников и разъяснить настоящее решение. Обязать председателя колхоза в срок до 15 мая полностью  восстановить неделимый фонд колхоза».

Районные власти опять берут деньги с колхозников за их же собственное (колхозное) добро. Председатель давал этих несчастных поросят в счет трудодней, то есть оплаты труда, а районная власть понимает это  как «бесплатную раздачу». Вряд ли районная власть не понимала, не знала, что поросятами оплачивали трудодни. Почему же запрещала это делать? Считала, что колхозники «перебьются», проживут и без оплаты?

 

Наши выводы

Предвоенное время—сравнительно благополучное (по мнению наших соавторов). Большой урожай позволил выдать, наконец, колхозникам побольше зерна (но не денег). Деревня привыкала к колхозной жизни, отыскивая в ней черты былой общины (колхозные праздничные обеды, «артельный» труд).

Власть, государство продолжало «ужимать» жизнь крестьян: лишила их церкви, возможности самостоятельно выбрать место жительства и работы, права самим распоряжаться своим хозяйством, временем, деньгами. Контроль о стороны властей усиливается.

Между тем самая близкая к крестьянам власть, колхозная, в нашей деревне старается смягчить давление районной, областной и выше. Печать ведет активную пропаганду: против религии, за заем, не гнушается печатать письма - подделки от имени трудящихся, поощряет почётными грамотами, публикациями в местной газете каторжный труд. Чем отвечают трудящиеся, то есть наши брёховцы и их соседи?

В бесплатном принудительном труде искали хоть какой-то смысл. Стимул в работе находили в соревновании (кто больше и быстрее). Унижение от проверок, переписей, поборов выливалось в агрессию против инспекторов налоговых, а то и против тех, кто под руку подвернулся. Мы думаем, что именно тогда зародились драки - страшные, без правил, с ножами (но частыми они станут позже). Многие копили гнев, сдерживаясь. Вера в Бога оставалась, правда, глубоко запрятанной. Несмотря на активную пропаганду печати и тяжкие последствия недоносительства, укрывательства и т.д., люди оставались людьми: помогали нуждавшимся, не спрашивая паспорт, молчали о доходах соседей, жалели заключенных, которых так много было здесь. «Здравые» мужики помогали молодым вырваться из такой жизни. Сохраняется память о единоличном хозяйстве, передается детям, которым не пришлось застать то время. Помнят о раскулаченных. Хранят переписанные от руки молитвы.