23.02.2006 | Архив "Итогов" / История

Дубинка для Геринга

Беседа с Евгением Ананьевичем Халдеем, фотокорреспондентом на Нюрнбергском процессе

Войну я прошел от первого до последнего дня, закончил ее в Вене. Потом снимал Потсдамскую конференцию, в августе 1945 года ездил на Дальний Восток снимать войну с Японией. Только вернулся в Москву - мне говорят: собирайся, поедешь в Нюрнберг снимать суд над главными военными преступниками. Я тогда еще и не знал, где этот Нюрнберг...

Порядок был такой: чтобы фотографы не мешали ходу процесса, в верхней части стен зала были сделаны специальные окна. С внешней стороны к ним примыкали стеклянные боксы. Фотокор, отстояв очередь (на процесс съехалось более 200 фотографов), получал три минуты для съемки сквозь стекло.

До Нюрнберга я нацистских вождей видел только на карикатурах, так что, войдя первый раз в этот бокс, я, вместо того чтобы снимать, попытался сориентироваться, кто есть кто. Три минуты быстро прошли, вошел американец охранник. Я начал на ломаном английском (немецким я после фронта владел уже прилично, а вот по-английски не мог еще почти ничего сказать) объяснять, что я ничего не успел. Но он слушать не стал, взял меня за шиворот и выставил вон. Пришлось снова вставать в конец очереди, но уж когда я второй раз зашел в эту кабину, я уже знал, кого и как мне снимать.

Кстати, я потом понял, почему я прежде не видел фотографий главных нацистов. У меня сложились очень хорошие отношения с Романом Карменом, руководившим в Нюрнберге группой кинохроники. Когда потом он сделал по нюрнбергским материалам свой фильм "Суд народов", он хотел, чтобы премьера фильма сопровождалась выставкой моих фотографий с процесса.

Но нам это категорически запретили: дескать, не нужно, чтобы наши люди видели, что в нацистах есть что-то человеческое. В фильме, мол, лицо мелькнет - и нет его, а в фото зритель может долго вглядываться...

В этом есть доля истины - восприятие фотографии действительно совсем иное, нежели восприятие киносъемки. Но, по-моему, тот, кто знает, что сделали эти люди, никакой симпатии к ним не почувствует. Между прочим, когда американцы на процессе показывали свои документальные съемки в Дахау, сами подсудимые кричали от ужаса - мне кажется, искренне. Не могли поверить, что это они сотворили такое...

Там, в Нюрнберге, я познакомился с личным фотографом Гитлера Генрихом Хофманом. У него одно время работала лаборанткой Ева Браун, пока на одном из приемов Гитлер вдруг не обратил внимание на девушку с фотовспышкой и не увел ее... Впечатлений у меня на процессе, конечно, было много. Расскажу два эпизода.

Однажды меня вызвал один из советских обвинителей, Александров, и попросил привезти фотографии: общий вид зала, скамья подсудимых и несколько фрагментов. Когда я принес их ему в кабинет, там находился высокий немец в темно-синем штатском костюме. Они разложили мои фотографии, Александров принялся объяснять немцу: здесь, мол, судьи, здесь обвинители, здесь переводчики, вы будете вот тут... Потом показал на скамью подсудимых и спросил: кого вы здесь знаете? Тот уверенно назвал всех подсудимых. Потом немца увели наши ребята в штатском (видимо, смершевцы), а мне Александров посоветовал немедленно забыть все, что я тут видел.

Назавтра Роман Руденко - генеральный прокурор СССР и главный обвинитель с советской стороны на процессе - говорил о каком-то документе, изобличающем подсудимых в вероломстве и подготовке агрессии. Защита, конечно, потребовала доказательств - доступ к документу имели очень немногие, и все они участвовали в работе над ним, а значит, должны были свидетельствовать против себя. И тогда Руденко сказал: "Господа судьи, я могу представить вам очень авторитетного свидетеля, который может подтвердить сказанное мною". Председательствующий Лоуренс спросил, сколько для этого потребуется дней. Руденко ответил, что всего пять минут. Лоуренс дал согласие, и Руденко объявил, что в суд вызывается свидетель обвинения Паулюс. Открылась дверь - и в зал вошел тот самый немец в синем костюме.

Когда он занял свидетельское место, в него впились глазами все, кто был в зале, но особенно подсудимые: они до того момента были уверены, что фельдмаршала давно нет в живых. Не смущаясь всеобщим вниманием, Паулюс ровным и уверенным голосом изложил свои показания.

Тогда Штаммер, адвокат Геринга, спросил его, как может он, германский фельдмаршал, помогать врагам Германии. Паулюс на это ответил, что считает главными врагами Германии тех, кто толкнул ее на преступную авантюру.

Как только он произнес эти слова, все подсудимые затопали ногами, застучали кулаками, начали расшатывать деревянные барьеры... Но вокруг были расставлены дюжие парни из американской военной полиции, и у каждого из них была дубинка и приказ применять ее при необходимости. Дубинки тут же прошлись по рукам и плечам недавних владык Европы, и порядок быстро был восстановлен.

Другой раз шеф американских фотографов пригласил меня на съемку подсудимых во время обеда. Я поднялся на второй этаж и увидел: вдоль стены стоят столы, сбитые из неструганных досок. Стол на четверых, на каждом месте стоит крышка от американского солдатского котелка, лежит ложка, две или три галеты и два квадратных кусочка хлеба. Подсудимые поднимаются по одному, моют руки, некоторые заправляют салфетки. Если в зале суда подсудимых рассаживали по их положению, то тут они садились, кто с кем хотел. (Кальтенбруннер сидел один, за его столик никто не хотел садиться - гестаповец!) Солдат с ведром подходил к столику и большим черпаком ляпал в каждую крышку-миску порцию фасоли - нарочито грубо. Я прошел по залу, сделал несколько снимков и подошел к столику, за которым сидели Геринг, Дениц, фон Ширах и Розенберг.

Геринг посмотрел на меня и вдруг начал орать: убирайтесь отсюда и все такое. Я оторопел, даже попятился назад, а из него продолжали сыпаться всевозможные "ферфлюхте"(пошел к черту) и "руссише швайн".

Подбежал американский лейтенант, решивший, что я что-нибудь такое сказал или сделал. Я  объяснил, что только хотел снять, а он раскричался. Лейтенант рявкнул на Геринга, но тот продолжал орать. Тогда он просто огрел рейхсмаршала дубинкой по плечу, прибавив при этом: "son of a bitch!"(сукин сын)

Геринг тут же обмяк, замолк, и я его снял. Однако после этого случая всякий раз, когда я оказывался в зале суда, Геринг отворачивался от меня, а я - от него. (Мне тоже было несколько неудобно, что он из-за меня получил дубинкой.) Когда в конце процесса мы все в перерывах фотографировались "на память" с подсудимыми, мой знакомый американец решил сняться с Герингом. Он дал мне свой аппарат, встал рядом с "объектом" (тот в это время разговаривал с адвокатом), и я его снял. Я говорю: теперь ты меня сними. Он взял мою камеру, я встал на его место, но тут Геринг увидел меня и закрыл лицо рукой. Так он у меня на этом снимке и остался.

Вообще мне с Герингом не везло. На скамье подсудимых он сидел крайним, и из бокса для фотографов его не было видно за американским охранником. В конце концов я договорился с американцем (английский я уже освоил), что ровно в 12 часов он посмотрит на часы и отойдет на два метра в сторону. В конце процесса фотографы были уже не так многочисленны и активны, как в первые дни, и очередь в боксы рассосалась. Охраннику, конечно, я потом поставил обещанное угощение.

Снял я Геринга и крупно, на свидетельском месте. Советские судьи и их секретари сидели ближе всех к этому месту. Я договорился с судьей Никитченко и его секретарем, что после обеда, когда суд должен был слушать показания Геринга, я на час подменю секретаря. Чтобы не привлекать внимания охраны, я сел на место заранее, еще во время перерыва, поставил камеру на пол, спичечной коробкой зафиксировал ее в нужном положении, приготовил кассету, вынул шторку. И когда Геринг занял место, я тихонько нажал спуск. Охрана ничего не заметила. Или сделала вид, что не заметила, - охранники относились к нам с пониманием.

Тем не менее на казнь американцы нас не пустили.

Саму казнь вообще никто не снимал, а тела казненных с веревками на шее они позволили снять только своим. Геринг, ухитрившийся отравиться за два часа до казни, лежал вместе со всеми, но без петли.

Кстати, один из журналистов сообщал, что "наци №2" якобы все-таки повесили мертвым - ничего подобного, конечно, не было. Другой в репортаже, отправленном заранее, живописал, как "тучный Геринг первым поднялся на эшафот...".

В этом отношении нам, фотокорреспондентам, легче.

Источник: "Итоги",№23,15.10.1996,