Это раньше человеку казалось, что даже сфабрикованные обвинения должны содержать в себе какие-то признаки правдоподобия. Что следствие и суд так или иначе должны работать — пусть даже и жульнически — с такой священной юридической категорией, как доказательство.Всего этого нет теперь, даже на декоративном уровне. Вот просто нет, и все.

Это не язык деревни, не язык колхоза, не язык завода или гаража. Это не язык курилки научно-исследовательского института или студенческого общежития. Это язык той специфической социальной группы, которая и во времена моего детства, и во времена моей молодости концентрировалась в непосредственной близости к пивному ларьку.

Завязывайте вы, ребята, с этой вашей гребаной политикой! Чего вы как эти?! Депутаты-шмепутаты, допустили не допустили — какая разница?! Что изменится-то?! Расслабьтесь! И не мешайте вы уже проходу других граждан! Затрахали уже своими протестами, ей богу! Как вы сказали? Достоинство? А на хрена оно, если его на хлеб не намажешь?

Механизм державной обидчивости и подозрительности очень схож с тем, каковые испытывают некоторые люди — и не обязательно начальники — при соприкосновении с тем явлением, которое принято называть современным искусством. Это искусство вообще и отдельные его проявления в частности непременно вызывают прилив агрессии у того, кто ожидает ее от художника. «Нет, ну вот зачем? Нет, я же вижу, я же понимаю, что он держит меня за дурака».

В те годы, позже названные «хрущевским десятилетием» или «оттепелью», государственный агитпроп при неформальной поддержке некоторых прогрессивных деятелей литературы и искусства, дерзко требовавших убрать Ленина с денег, потому что он для сердца и для знамен, изо всех сил раздувал какую-то особую, какую-то прямо роковую актуальность Ленина и всего, что было с ним связано.

Писателя, публично говорящего нечто одновременно глупое, плоское и подлое, но при этом пишущего еще и какие-то книжки, которые кому-то нравится читать, я никак не могу числить по ведомству искусства. И совершенно мне не интересно отрывать одно от другого. Потому что одно от другого в данном случае отрывается только с мясом.