Уже довольно давно, в каком-то из нулевых годов, я поучаствовал в популярном когда-то, а ныне полузабытом телевизионном ток-шоу под названием «Школа злословия».
Две милые дамы-ведущие вопреки слегка провокационному названию передачи в разговоре со мной никакого особого злословия не обнаружили, а, напротив, умело и вполне искренне проявили дружелюбное любопытство. За что им, конечно, спасибо.
Речь, помню, зашла в том числе и о неофициальной культуре поздних советских лет, то есть о той самой литературной и художественной среде, к каковой я имел честь принадлежать.
«А возможно ли появление неофициальной культуры в наши дни?» — спросили меня. «Думаю, что нет, — ответил я, — потому что неофициальная культура возникает лишь на фоне официальной культуры и в противостоянии с ней, а ее на сегодняшний день попросту нет». «Но она может появиться?» — спросили меня. «Может — ответил я, — и уже видны ее очертания». — «Это какие же?» — «По-моему, официальной культурой становится то, что очень приблизительно можно обозначить словом „гламур“».
От этой неожиданной с точки зрения ведущих гипотезы все страшно оживились и еще какое-то время развивали эту тему. Подробностей я уже не помню — давно это было.
Это, напоминаю, были нулевые годы нашего столетия, времена, кажущиеся теперь почти идиллическими.
В наши дни тоже много говорят о вакууме официальной идеологии. И правильно говорят. Любая официальная идеология по определению репрессивна. Но зияющая дыра на ее месте на фоне заметно репрессивного поведения власти опасна не менее.
Поэтому мы даже помимо собственной воли пытаемся чем-нибудь засыпать этот болезненный ров.
В очередной раз размышляя на эту тему, я вдруг, как мне показалось, понял, что в наши дни играет роль официальной идеологии. Что именно генерируется, пестуется, пропагандируется, внушается государством.
На первый взгляд может показаться, что нынешней официальной идейной доктриной служит все то, что проходит по ведомству военно-патриотической тематики и риторики. Но эта идеология, если она и овладевает массами, то овладевает, хотя и довольно эффектно, но ненадолго.
Я думаю, что подлинной и подспудной, устойчивой и молчаливо поддержанной значительным числом сограждан официальной идеологией является в наши дни агрессивный аполитизм.
Мэр Собянин — один из самых последовательных и, надо сказать, эффективных проводников этой идеологии.
В ней, конечно, немало привлекательного. Зачем, действительно, нужна на фиг эта беспокойная политика, если есть халявные велосипеды, самокаты, телевизоры в метро, столы для пинг-понга чуть ли не в каждом закоулке, камерная музыка в общественном сортире и вообще…
Завязывайте вы, ребята, с этой вашей гребаной политикой! Чего вы как эти?! Депутаты-шмепутаты, допустили не допустили — какая разница?! Что изменится-то?! Расслабьтесь! И не мешайте вы уже проходу других граждан! Затрахали уже своими протестами, ей богу! Как вы сказали? Достоинство? А на хрена оно, если его на хлеб не намажешь?
Мой собственный социальный опыт, как и опыт многих, кто принадлежит к моему поколению и моему окружению, приучил нас к устойчивой аполитичности. Мы давно и сознательно презирали все, связанное с политикой.
В детстве-юности слово «политика» воспринималась лишь как не очень самостоятельная часть незыблемой формулы «внутренняя и внешняя политика КПСС» или, на худой конец, «миролюбивая политика партии Советского Союза». Ну, или всяких мало значимых маргиналий вроде «агрессивной политики военного блока НАТО».
В советские годы, в годы тоталитарного режима, казавшегося вечным, политика, или скорее то, что этим словом называлось, вменялась гражданам в обязательном порядке. Она принимала хорошо утрамбованные формы регулярных политинформаций, политзанятий, открытых партийных собраний, а также бесконечной наглядной агитации. Политика в виде плакатов и красочных лозунгов, сообщавших о том, что народ и партия едины, с разной степенью успешности прикрывала собой дырки в заборах и неуклюже маскировала унылую обшарпанность социальной жизни.
«Политика» была везде, а фраза «аполитично рассуждаете, гражданин» звучала в различные десятилетия советской власти с разной степенью зловещести.
И мы, конечно же, как можно дальше держались от этой «политики», эмигрируя кто в искусство, кто в дружбу и любовь, кто в коллекционирование, кто в походы и странствия.
А вот в наши дни аполитичность стала распространенной, можно даже сказать, массовой формой самого отъявленного конформизма.
Я говорю не об аполитизме вообще. Не о безусловном праве человека на дистанцированность от «проклятых вопросов».
Именно об агрессивном аполитизме я говорю. Об аполитизме самодовольном и не терпящем ни возражений, ни даже сомнений.
В наши дни даже и те, кто, как я, например, всю жизнь сторонились политики, но при этом всегда твердо знали и знают, что от официальной идеологии (любой) необходимо держать санитарную дистанцию, а в каких-то случаях ей решительно противостоять, неизбежно политизируются.
В наши дни возникла политика не как род занятий небольшой группы лиц, называемых политиками, политтехнологами или политологами, а как массовое явление, как, если угодно, социальная мода.
В наши дни против выплеснувшейся на улицы и площади политики выступают не только дубинки ОМОНа и Росгвардии и не только декоративные суды и прочие следственные комитеты. Против политики как универсальный символ тупого и реакционного аполитизма выступает все то, что можно условно назвать «праздником шашлыка».
В наши дни вполне отчетливо заявила о себе новая генерация политизированных молодых людей, мотивированных своими, решительно не совпадающими с государственными представлениями о справедливости и достоинстве.
И если в наши дни можно говорить о какой-нибудь надежде, то она в основном связана именно с ними.
Источник:
inliberty, 20.08.2019,
