Какой-то местный колхозный мудрец вполне предсказуемо высказался в том духе, что недавнее тбилисское волнение имело, конечно же, антироссийский, или, пуще того, русофобский характер.
То есть всякие там думские православные коммунисты — это, конечно, Россия. А вот я, например, а также многие другие россияне, кто часто и с удовольствием бывают в Грузии, где никто из нас не видит ничего, кроме тотального на всех уровнях дружелюбия, не Россия, конечно! Наверное, мы какая-нибудь другая страна. Бангладеш, например. Или Парагвай.
Антироссийское, говорите, выступление? Это когда представителя государства-агрессора поперли из грузинского парламента? Так я, например, ничуть не возражал бы против того, чтобы их поперли и из российского парламента тоже.
А то, что тбилисцы потребовали отставки некоторых депутатов своего же парламента, включая спикера — это что, тоже русофобия? Или это уже грузинофобия?
Нет, нет! С логикой, даже с самой элементарной — это не к ним. Они, как сейчас принято говорить, не про это. Здесь логика не менее примитивная, но, по сути, более глубинная, затрагивающая те области подсознания, где вяло самозарождаются, а чаще умирают, не родившись, их экзотические представления о самооценке и самоуважении.
В соответствии с этой специфической логикой ее носители, то есть российское политическое начальство всех уровней, внутренне убеждены в том, что весь мир, забыв о всех своих делах и проблемах, занят исключительно мучительными размышлениями о том, как бы половчее им насолить.
Это понятно. Во-первых, все вокруг, разумеется, думают и действуют ровно так, как на их месте действовали и думали бы они сами. Во-вторых, им не остается ничего другого, кроме как выдувать впечатляющих размеров пузыри собственной значительности и своей особой роли в мировых делах. Эти пузыри раздуваются не только для самих себя как свидетельство собственной важности и необходимости, но и для других представителей все того же начальства, тех, кто главнее их.
Ну, а самые главные раздувают жабры перед так называемыми партнерами, расположенными за западными пределами вверенного им пространства, для краткости и весомости называемого «Россией». Этих «партнеров» они тоже воспринимают как начальство. И отношение к этому начальству у них ровно такое же, каким оно бывает у плутоватого холопа. То есть это всегда сложная комбинация из сменяющих друг друга компонентов — лукавой почтительности, насмешливой презрительности и ужаса перед неминуемым наказанием за лень и воровство.
Все вокруг — против них. А если учитывать, что географо-политическое понятие «Россия» в их представлении ограничивается лишь той в целом малочисленной — а на мой вкус слишком даже и многочисленной — группой лиц, встроенных в сложную иерархическую систему, которую для краткости и, главное, для пущей важности, принято называть «государством», то, разумеется, все вокруг «против России». Чего тут непонятного? Все понятно.
Все понятно. И все в каком-то смысле может быть оправданно, если, конечно, смириться с тем, что я, вы, мы все, все нормальные законопослушные и современные люди современного мира не считаемся Россией. Я лично с этим решительно не согласен, и это свое несогласие я выражаю и намерен выражать и впредь всеми доступными мне способами, при каждом случае, какой покажется мне уместным, и настолько часто, насколько сочту это необходимым.
А то, что все против них, то это ведь более или менее так и есть.
Когда-то коммунистическое начальство решило присвоить себе русскую литературную классику, имея в виду, что это все исключительно «за них».
Они стали активно использовать русскую классику в своих интересах. Не спросив ее согласия, они приняли ее себе в союзники в их борьбе с наследием царизма, капитализма и вообще «проклятого прошлого».
Но уже к 60-м годам становилось все очевиднее и прозрачнее, что и Пушкин, и Гоголь, и Некрасов, и Толстой, и Щедрин, и Лесков, и Герцен, и Белинский — скорее против них, чем за.
Я хорошо помню, тот стихийный и поначалу робкий и неуверенный процесс перекодировки классических цитат и персонажей из школьной программы. Вдруг оказалось, что все эти «унтеры Пришибеевы», все Ноздревы и Собакевичи, все Добчинские и Бобчинские и даже все образы всех лишних людей — это вовсе не только про царизм и про темное прошлое. Совсем не только. И даже — не столько.
Это давно уже против них, и они это уже хорошо понимают, когда предлагают исключать из школьных программ то одни, то другие «русофобские» произведения.
В те годы, когда классика казалась им союзницей, «против них» было неофициальное искусство, особенно авангардное.
Они не понимали, что это вообще такое, поэтому воспринимали это как что-то «против них». Уже хотя бы потому, что уж точно — не за…
И, в общем-то, правильно они это понимали.
Свободное искусство, разумеется, было против них, потому что вообще все живое, все сложно устроенное и все нетривиальное всегда было, конечно же, против них.
А при этом поэт или художник, решавший прежде всего художественные задачи, никогда не думал о том, за или против кого он делал то, что он делал. Особенно — «против них». Слишком уж это легкая и малоинтересная задача. Да и вообще — много чести.
Механизм этой державной обидчивости и подозрительности очень схож с тем, каковые испытывают некоторые люди — и не обязательно начальники — при соприкосновении с тем явлением, которое принято называть современным искусством.
Это искусство вообще и отдельные его проявления в частности непременно вызывают прилив агрессии у того, кто ожидает ее от художника. «Нет, ну вот зачем? Нет, я же вижу, я же понимаю, что он держит меня за дурака».
Это искусство и его социальную роль не понимают не только в таких архаических местах, как наше. В цивилизованном мире — тоже. Там тоже такое искусство понимают и принимают единицы. Но там зато понимают нечто, может быть, более существенное, чем само искусство. Там понимают, что все, существующее помимо того, что находится в пределах твоего разумения, имеет право на существование, если не посягает на твое, условно говоря, личное пространство.
Наш же человек не только склонен подозревать художника в коварных намерениях, но часто ведет себя по отношению к нему так, как будто тот под видом страхового агента уже проник в его дом и, когда ты на минутку вышел на кухню выключить чайник, свистнул часики с комода.
Ну, что там еще «против них»?
Художественный авангард — вроде бы уже нет. Но бессмысленное и беспощадное «театральное дело» заставляет в этом усомниться.
Или, допустим, мне пришлось слышать, и не один раз, о том, что «Возвращение имен» — это оппозиционная акция.
Ну, в общем-то, и да, и нет. По замыслу, по форме и по содержанию, если их выдернуть из контекста текущего момента, ничего оппозиционного в ней нет. Речь идет лишь о памяти, об очищении — коллективном и персональном. При чем тут, казалось бы, они?
Но и да, оппозиционная. Ну, и да, в общем-то это — против них. И это не я так решил, не мы так решили. Это
они так решили. Ну, что ж — решили так решили. Пусть так и будет.
Против них более или менее всё и все, включая их самих.
Если я, например, скажу, что я ненавижу пошлость, это, разумеется, против них. Если я скажу, что человек главнее государства, это еще как против них. Ну, и так далее.
Так уж получилось, что все живое и человечное — против них. Перефразируя старую, не очень пристойную шутку, можно сказать, что против них все, что шевелится. Особенно, если шевеление не санкционированно.
Источник:
inliberty, 24.06.2019,
