В дни очередных «победных» празднований мне попалась на глаза фотография, где был изображен фрагмент очередных праздничных приготовлений. Какие-то на переднем плане двигались объятые дымом машины, какие-то сновали вокруг озабоченные люди в униформах. Ну, что-то такое.
На заднем же плане был виден огромный плакат про «9 мая», выполненный, как и вся наглядно-агитационно-военно-патриотическая продукция наших дней, в давно и безнадежно протухшей стилистике 70-х годов, из всех периодов советской истории самой стилистически беспомощной, убогой и бездарной, тупо и упрямо игнорирующей мировой контекст.
Впрочем, ладно, плакат и плакат — мало ли их, что ли, по всему городу, по все стране. В данном случае этот плакат был интересен всего лишь тем, что он занавешивал здание мавзолея.
При взгляде на занавешенный мавзолей очевидная мысль о ремонтных или реставрационных работах, конечно, приходит в голову, но приходит она не в первую очередь.
А в первую очередь возникают некоторые смутные подозрения о неудобности, о неуместности в наши дни того, чья мумия хранится в склепе, деликатно задрапированном от нескромных, любопытствующих взоров праздношатающихся гуляк.
И не столько даже он неудобен, сколько попросту не интересен в контексте «вызовов» текущего момента. Нет для него роли в том тягостном спектакле, что силами местной колхозной самодеятельности разыгрывается на наших глазах и, в общем-то, с нашим вольным или невольным участием.
Он, так до сих пор и не закопанный в землю вождь мирового пролетариата и основатель первого в мире государства рабочих и крестьян, он и то самое дело, что все советские годы настойчиво и изнурительно «жило и побеждало», как-то явно деформируют и уводят в ненужную сторону и без того ущербную стройность концепции вставания с колен и построения суверенного и самобытного, с хорошо узнаваемым сталинским акцентом, чекистского капитализма.
Мне, можно сказать, повезло. В тот первый и единственный раз, когда моя мама, уступив моему верноподданическому нытью, повела меня в мавзолей, я успел застать там сразу двоих.
Старший меня разочаровал. Он был похож на куклу с головой, внутри которой, как мне тогда почудилось, горел тусклый фонарик. Как-то он совсем не показался мне «вечно живым», как упорно уверяли меня по радио и на школьных линейках.
Второй мертвец выглядел куда бодрее, что, впрочем, легко объяснялось совсем небольшим стажем его расположения в относительно свежем гробу.
Сталин показался мне, не сказать, чтобы живым, но и не вполне мертвым. Если бы он вдруг улыбнулся мне своей фирменной отеческой улыбкой и если бы ус его слегка шевельнулся, я бы, скорее всего, не удивился.
Так и нынешние сталинофилы, размножившиеся в последнее время, как мухи на живодерне, как бы вглядываются в заветный усатый портрет в ожидании улыбки, кивка, подмигивания, грозного поднятия брови.
Но тогда, когда я вглядывался в лицо, еще недавно смотревшее на меня буквально со всех стен, ничего такого не произошло. А через несколько лет этого подселенца вообще вытащили из мавзолея и со стыдливой торопливостью закопали по соседству.
Мое детство проходило в пору массированного и многословного «преодоления культа личности» и лихорадочного «восстановления ленинских норм партийной и государственной жизни».
В те годы, позже названные «хрущевским десятилетием» или «оттепелью», государственный агитпроп при неформальной поддержке некоторых прогрессивных деятелей литературы и искусства, дерзко требовавших убрать Ленина с денег, потому что он для сердца и для знамен, изо всех сил раздувал какую-то особую, какую-то прямо роковую актуальность Ленина и всего, что было с ним связано.
Альтернативой «плохому Сталину», исказившему благородные идеалы Октября, выступал «хороший Ленин», а также большевики-романтики-гуманисты и прочие «комиссары в пыльных шлемах».
Кстати, и в те годы, и позже, до сравнительно недавних времен существовала также и вполне заметная низовая ленинофилия.
Примерно так же, как теперь в любых ситуациях говорят, что «при Сталине бы такого беспредела не было бы. При нем бы быстро…», в семидесятые годы, помню, говорили: «Вот Ленина бы оживить. Пусть посмотрел бы на эти безобразия», или: «Проживи Ленин еще лет хотя бы десять, все было бы по-другому».
Ну, а теперь, в соответствии с логикой очередного извива истории, уж такого, какой он есть, Ильича занавесили, как когда-то, в годы нелегкого коммунального быта, загораживали трофейной ширмой с драконами кровать с хворым дедушкой, чтобы его непрезентабельный вид не мешал красоте и веселью задорной молодежной военно-патриотической пирушки.
Правильно, пусть себе спит. Не надо дедушку поднимать с кровати и сажать за общий стол. Нечего ему тут делать. Зачем? Он будет только задавать дурацкие вопросы и всех замучает своими нравоучениями. А то мы не слышали! А то еще что-нибудь про революцию начнет. А мы теперь слова «революция» не любим. Зачем нам революции, когда и без того… ну, в общем, понятно. Не надо вот этого всего. Пусть себе дед дремлет себе там за ширмой, пока мы тут, прикольно обмотанные с ног до головы полосатой мануфактурой, отпразднуем
нашу победу. Правильно, дядь Володь?
Источник:
inliberty, 18.06.2019,
