Даже удивительно, насколько прошлый спектакль группы SIGNA «Мы собаки», который я видела три года назад в Вене, похож и при этом не похож на новый, «Игрушки», который только что впервые сыграли в Петербурге. Тот, прошлый, на венском фестивале определяли, как «перформанс-инсталляцию», этот – как «иммерсивный спектакль», но, по существу, это было то же: зрители приходили в обжитой дом с необычным укладом и в течение долгого времени должны был находиться там, исследуя этот уклад, и как гости вступая в беседы со словоохотливыми жителями об истории места и о правилах здешней жизни. Но внутренние сюжеты были совершенно различны. Если в прошлом спектакле, где жильцы странной коммуны, соединявшей обычных людей с людьми, которые чувствовали и вели себя, как собаки, речь шла о «других» в широком смысле и о высокомерии «нормы», то в новом, где умирающая богачка собрала вокруг себя бедных девушек, обещая наследство тем, кто сможет его заслужить, был весь комплекс феминистских проблем от навязываемых жестких гендерных ролей и правил до цепи прямого физического и психологического абьюза, трактуемого, как норма.
Группа SIGNA, основатели которой - копенгагенская пара Сигна и Артур Кёстлеры, существует с 2001-го года, работая с большими интернациональными группами перформеров над масштабными сайт-специфик проектами (представления могут длиться до 250 часов нон стоп) и создавая для фестивалей в отданном им на откуп большом пространстве фантастическую реальность очень похожую на настоящую и предлагающую зрителям самостоятельно исследовать ее. В «Игрушках» режиссерами значатся и Сигна, и Артур, автором концепции, текста и большей части оформления – Сигна, а технического сопровождения – Артур, и оба они участвуют в представлении.
Но главными авторами становится вся команда, в которую кроме арт-дуэта входят несколько человек из их постоянной международной группы и отечественные перформеры. Ну и, конечно, зрители, от которых тут зависит буквально все.
Фестиваль NET, задумав эту постановку (думаю, что Марина Давыдова в бытность свою руководителем венского фестиваля пригласившая группу СИГНА с перформансом в Вену, сразу решила зазвать ее в Россию), объявил открытый набор перформеров и получил в ответ сотни заявок из разных городов России, из которых Сигна Кёстлер выбрала 40 для собеседования. Из них в спектакль было взято чуть больше двадцати человек, главным образом девушек, с самым разным бэкграундом, не только актерским. Проект было решено провести в Питере, где легче найти подходящее помещение, к тому же тут дешевле, чем в Москве. Кёстлеры выбрали мрачно-урбанистическую территорию завода слоистых пластиков на окраине города, где сейчас находится Музей стрит-арта и на месяц вся команда поселилась там, обживая бетонные цеха и превращая их в странное жилище, напоминающее не то детдом, не то тюрьму на постиндустриальных развалинах.
27-го ноября сыграли премьеру: зрителям, которых было тоже чуть больше двух десятков, приказано было оставить все, включая гаджеты, за пределами Дома, с уточнением, что на посещение им дается четыре часа и тот, кто уйдет раньше, вернуться уже не сможет. Всех вместе ввели в Дом: мы проходили по коридору между мужчин в одинаковых золотистых рубашках и девушек в пышных белых платьях, распевающих что-то вроде плача по покойнику, и входили в центральный зал с круглым ложем по центру, с которого к нам обращалась здешняя хозяйка, томная темноволосая Леди.
Я не буду избегать спойлеров, поскольку что ни расскажи с любой степенью подробности об «Игрушках», все равно опыт у каждого зрителя будет свой. Итак, Леди (в роли которой – сама Сигна Кёстлер) начинает с того, что рассказывает нам по-английски свою историю так, чтобы мы сразу поняли основную мифологию места, а ее переводчиком выступает один из мужчин в золотистой рубашке, их здесь называют «стаф». Оказывается, Леди - дочь богатых родителей, причем мать ее – русская эмигрантка из Петербурга, но мать с сестрой рано погибли, а сама Леди с раннего детства была очень больна. Богатство ей не приносило счастья, с отцом она жила, как в золотой клетке и вот, когда он умер, решила приехать на родину матери и тут, окружив себя девушками, как она, выросшими без матерей, самой умереть, а наследство разделить между ними. Подбирая подходящих, Леди со своими компаньонами ездила по всей России, и вот уже три года их общий дом здесь. Сама она все это время ждет смерти, а девочки, разделенные на маленькие группки по 2-3 человека, живут вокруг ее ложа в раздолбанных бетонных помещениях, где раньше, видимо, находились приборы или станки.
В конце рассказа Леди девушки, стоявшие толпой и рассматривавшие нас, по очереди разбирали «гостей» в свои «дома», видимо, стараясь развести по разным группам тех, кто пришел вместе. Я попала в четверку, уведенную двумя девушками в Восьмой дом.
Закутки с бетонными стенами и проемами с занавесочками, построенные как тесные квартирки с гостиной, кухней (для готовки есть электроплитка, но нет воды) и спальней, обустроены с нищенским представлением о красоте – картинными ковриками на сырых пятнистых стенах, потасканными мягкими игрушками на кроватях, атласными покрывальцами на креслах, вынесенных с помойки. Есть даже маленькие телевизоры, но они показывают всем одно и то же, что положено: трансляцию того, что происходит в центральном зале на ложе Леди или, например, видео про то, какие можно самой делать прически. Девушки энергично проявляют гостеприимство – предлагают гороховый суп, водку и чай, к которому есть насушенные сухари. И тайно хвастаются сокровищами: старой коробочкой с дешевой косметикой или фотографиями шикарных вещей, которые им выдала Леди в награду за что-то, например, за участие в очередном «челендже».
«Челенджи» — это главное, из чего состоит здешняя жизнь. Так называют соревнования любого рода: хоть танцы, хоть борьбу, хоть рассказывание историй, в которых участвуют девушки из всех или нескольких «домов», о чем объявляют гонгом и по громкой связи. В этих соревнованиях «дома» получают очки и подарки (вернее, фотографии подарков, которые когда-нибудь, когда Леди умрет, будут принадлежать девочкам), впрочем, в следующих челенджах и очки и подарки могут быть отняты. Челенджей этих очень много, итоговые очки после каждого из них пишутся на специальной доске и к концу дня определяются сегодняшние победители, которым вручаются пластиковые короны, и проигравшие – им рисуют черные метки на лбах. А еще есть персональный счет – на той же доске пишут имена девушек-победительниц по категориям: аккуратность, лучшая прическа, осанка, медовый голос и т.п.
Все это напоминает женские воспитательные дома из каких-то старых романов с их подготовкой «идеальных жен» и процветающим насилием, наушничеством и жесткой конкуренцией за близость начальства. Но в новом, антиутопическом мире. В роли гувернеров здесь «стаф» - молодые мужчины, которых называют по номерам, они занимаются организацией всей местной жизни, кроме того, постоянно жестко инспектируют «дома», отнимая очки за мусор, недостаточное гостеприимство или беспорядок в прическе. Как можно догадаться (а иногда и увидеть), насилие и физическое, и сексуальное здесь тоже в ходу, не говоря о постоянном «отеческом» подавлении и унижении, которое изначально заложено в такую систему отношений. Как всегда в «казенных домах» у каждого «стафа» есть репутация и девушки шепчут гостям: «этот добрый, он нам вчера банку компота принес», «этот злой, он всегда нам очки снимает, но он по-русски не понимает, я вам про него такое расскажу, а вы делайте вид, будто я перевожу», «тот приставал к моей подруге, а за то, что она ему отказывала, наговаривал на нее Леди».
Девушки, одетые в одинаковые белые платья с рюшами (как выяснилось, такие были у любимой куклы Леди в детстве), тоже потеряли свои имена: зато у каждой на груди есть номер и англоязычный ник, вроде Sunshine или Moonlight, так к ним и обращаются. Все они охотно рассказывают о себе, откуда они (одна у нас была из Оленегорска под Мурманском, другая из Казани), о семье: например, о пьющем отце, который бил дочь, но она не жаловалась, чтобы не отправили в детдом, или о парализованной бабушке. Каждая готова рассказывать о здешней и прошлой жизни в подробностях и подлавливать их на несоответствиях не имеет смысла: все истории идеально сходятся, миф разработан до мельчайших деталей. Возраст у девушек разный, одной двадцать, другой двадцать шесть, то есть все взрослые и с этим связана единственная существенная проблема, которая мешала мне полностью поверить в их мир. Молодые женщины, прожившие трудную жизнь, тут ведут себя, как девочки, причем маленькие, до подросткового возраста, это видно по тому, как они дружат и как враждуют, как ябедничают и как дерутся, чуть что бросаясь царапаться и сбивать с ног (из наших девочек как раз одна была такая скандалистка и драчунья, а другая скорее ябеда), как просят их накрасить, поскольку сами не умеют, даже сама наглость или робость тут детские, и строй запинающейся речи скорее как у десятилетних школьниц – взрослые люди с мрачным провинциальным российским бэкграундом так говорить не будут даже, если их на три года поселят в детдом и заставят ходить в кукольных платьицах.
Но может быть - думаю я - именно это режиссерское допущение, требующее детского поведения у взрослых участников игры, сделано для того, чтобы сильнее втянуть зрителей, чтобы сразу дать им понять, что они тут старшие и все, что происходит – на их ответственности? И то, как тебя, привыкшего быть отдельным в любом иммерсивном шоу, заставляют включиться и действовать или не действовать, уговаривая себя, что это спектакль, но чувствуя ужасный стыд за это, – самое сильное в «Игрушках» СИГНЫ.
От гостей требуется, чтобы они стали командой с пригласившими их девушками: помогали им, подсказывали, как себя вести, включались в их обсуждения приятельниц и врагов из других домов и жалобы друг на друга, хитрили перед «стафом», играли в «живых картинах», то есть примирились с этим миром и стали к нему применяться, как девушки, сдавшие на входе свои паспорта. В закутке прямо перед нами «гувернер» с девушкой разыгрывают этюд из жизни Леди «Одинокий папа», превращающийся в насилие. Как поступить шокированным гостям, сидящим вокруг: уговаривать себя, что это спектакль? Иронически комментировать, пытаясь сохраниться в своем зрительском статусе? Протестовать? Но девочки умоляют: «не надо, он снимет с нас очки!». Я бормочу: «Кажется, у Леди тоже в детстве все было не слава богу». Нами манипулируют, нас испытывают на прочность, но поведение гостей нельзя предсказать, в острых случаях они бросаются в драку, спасая девочек (из рассказов других гостей мы знаем, что бывало и совсем близко к изнасилованию или даже к удушению), а значит тут не может быть никакого закрепленного поведения или текста у участников – реагировать и принимать решения им приходится по ситуации, как и нам.
Завершение дня – репетиция похорон Леди. Ее кладут в гроб и каждый «дом» со своими гостями должен подойти к гробу для оплакивания. «Возьмите ее за руки с двух сторон», - шепчут девочки, а сами читают над гробом скорбные стихи собственного сочинения. Леди поднимает над головой девять пальцев – девять баллов из десяти. В этот день наш, восьмой «дом», стал победителем. Мы ли в этом виноваты?
После премьеры встречаем участников спектакля на вечеринке, их едва можно узнать. Девушки волнуются: «Скажите что-нибудь!». Одна из них рассказывает, что как-то подавала заявку на прошлый проект СИГНЫ, но не прошла, и счастлива, что теперь получилось. Одна из бывших «гостей» говорит бывшему «стафу»: «Прости, что ударила тебя!», «Это была классная реакция», - отвечает он. Хотелось бы узнать, какими станут «Игрушки» к середине декабря, к концу показов. Мне кажется, они сильно изменятся, но, наверное, станут еще страшнее.
Источник:
"Театр", 3 декабря 2019,
