Павел Басинский. Посмотрите на меня: Тайная история Лизы Дьяконовой. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018
Павел Басинский — пожалуй, единственный из российских авторов нон-фикшна, способный за россыпью исторических фактов увидеть историю в литературном смысле этого слова и, не отступая от надежно задокументированной истины, облечь ее в увлекательную форму. Нынешняя его книга — долгожданный выход за пределы яснополянского мира, в котором писатель изрядно загостился (начиная с 2010 года Басинский выпустил четыре книги о Льве Толстом и его окружении), и это, безусловно, отличная новость для читателя. Плохая же состоит в том, что, в отличие от толстовской, история купеческой дочери и стихийной феминистки Лизы Дьяконовой — это история маленькая, локальная, не позволяющая выдуть из нее мыльный пузырь нужного размера и потому толкающая писателя на тернистый путь психологических реконструкций.
Начинать рассказ о Дьяконовой правильнее всего с его драматического конца. 26-летняя студентка Сорбонны приехала погостить к родственникам в Альпы, отправилась погулять в горы и исчезла. Месяц спустя ее обнаженный труп с переломанными лодыжками был найден в чаше водопада, причем вся одежда, аккуратно увязанная в узел, лежала неподалеку. Следов насилия обнаружить не удалось, поэтому дело Дьяконовой так навсегда и осталось будоражащей воображение и, увы, не имеющей решения загадкой — не столько детективной, сколько психологической. Однако главным (по крайней мере, с точки зрения Павла Басинского) в Лизе была не ее смерть, но ее жизнь, которую она с удивительной и отчасти обманчивой тщательностью фиксировала в своем дневнике на протяжении пятнадцати лет.
Одиннадцатилетняя Лиза Дьяконова, старшая дочь богатого фабриканта из тихой уездной Нерехты, начинает вести дневник накануне смерти отца. Переезд осиротевшей семьи в Ярославль, поступление в гимназию и учеба, раннее осознание собственной физической непривлекательности (впрочем, скорее мнимой, чем реальной), сложные отношения с религией, а главное неотвязные мысли о женском неравноправии — вот что занимает Лизу на протяжении первых десяти лет ведения дневника. Пережив затяжной конфликт с матерью, не желавшей отпускать Лизу из дома, девушка все же отправляется в Москву, на знаменитые Бестужевские курсы, а после, совсем уж порывая со всеми традициями (или, как говорили в то время, «выламываясь» из своей среды), отправляется в Париж — учиться на адвоката. Примерно в этой точке ее дневник начинает явственно отдавать безумием (Басинский осторожно предполагает, что душевный недуг девушка унаследовала от рано умершего отца вместе с погубившей того «дурной болезнью»), мутируя не то в беллетризованную автобиографию, не то в полностью оторванный от реальности роман, который обрывается за три месяца до смерти своей создательницы зловещим намеком на неизбежное самоубийство.
Детально анализируя дневник Лизы, вчитываясь в него и сопоставляя с другими источниками, Басинский на его основе реконструирует одновременно и эпоху, и внутренний мир своей героини. Дьяконова в его описании таким образом оказывается и живым человеком, и точкой кристаллизации гендерных вопросов своего времени.
Что касается эпохи, то тут читателя ожидают приятные сюрпризы: оказывается, положение женщины в России конца XIX века было заметно лучше, чем в Европе, а общий настрой мужской половины общества оставался преимущественно профеминистким. Так, все прорывы Лизы к образованию и самостоятельности совершались при деятельной поддержке мужчин, а все палки в колеса ей неизменно вставляли женщины.
С внутренним миром Дьяконовой дело обстоит сложнее: Басинский рисует ее трагически одиноким человеком, словно бы запертым в пределах своего тонкого аналитического ума и не способным ни проявлять чувства, ни впитывать их извне. Вся ее жизнь — это обращенная к миру мольба: посмотрите на меня, полюбите меня, примите меня такой, какая я есть. Но мольба эта не имеет шанса быть услышанной в силу специфической глухоты самой Дьяконовой, ее органического неумения воспринимать обратную связь и замечать симпатию со стороны окружающих. Вечно настороженная, вечно готовая яростно оборонять свои границы от истинных и мнимых врагов, она оказывается легкой жертвой собственных неврозов, которые в результате и становятся причиной ее гибели.
В принципе, такой портрет выглядит вполне убедительно — единственная проблема в том, что для подобной трактовки автору явно недостает материала. Поэтому чем ближе к концу, тем более художественным, воздушным и произвольным становится его текст, в финале откровенно сбиваясь в художественную прозу (собственно, как и дневник самой героини). Ничего криминального в этом нет — тем более, что разрешить драму Лизы Дьяконовой без помощи фантазии едва ли возможно, но легкий привкус разочарования все же остается. Хороший русский нон-фикшн, написанный на русском материале, так редок, что любое отступление от канона воспринимается если не как поражение, то во всяком случае как огорчительная уступка обстоятельствам.
Оливия Лэнг. Одинокий город. М.: Ad Marginem, 2017. Перевод Ш. Мартыновой
Англичанка Оливия Лэнг переехала в Нью-Йорк, влюбившись в мужчину, однако роман оказался скоротечным, и очень быстро Лэнг осталась в чужом городе совсем одна. Погрузившись в собственные переживания, в полной мере впустив в себя одиночество и растворившись в нем, она внезапно обнаружила, что это состояние обладает ресурсом не только для саморазрушения и депрессии, но еще и для продуктивной внутренней работы. Книга, ставшая результатом этой работы, — одновременно и интимный персональный опыт, и прикладное искусствоведение, и в высшей степени необычный портрет Нью-Йорка, и критический очерк жизни в мегаполисе как таковом — пространстве, по мнению автора, изначально ориентированном на людскую разобщенность.
Вынужденно изолированная от современников, лишенная теплой дружеской поддержки, Лэнг ищет себе товарищей и собеседников в прошлом. Американский художник Эдвард Хоппер становится для нее воплощением одиночества в браке: его, вроде бы, гармоничный союз с художницей Джо Верстилл Нивисон при ближайшем рассмотрении оказывается трагическим сожительством людей, глубоко чуждых друг другу. Мучая друг друга, они сосуществуют вместе на протяжении сорока с лишним лет, черпая в этом парном одиночестве странное удовлетворение и творческую энергию.
Икону поп-арта Энди Уорхола Оливия Лэнг рисует человеком, запертым внутри собственной речевой дисфункции. Практически не способный говорить по-английски (родной язык Уорхола — редкий русинский диалект, не понятный в Нью-Йорке никому, кроме родителей художника), нервный, болезненно застенчивый, он маскирует свою отчужденность от других людей показной эксцентричностью, а фото- и кинокамера, без которых он практически не выходит из дома, служат ему и защитой от мира, и непреодолимым барьером на пути к нему.
С его историей оказывается переплетена история писательницы, художницы и феминистки Валери Соланас, в 1968-м совершившей покушение на Уорхола (художник выжил, но лишился части легкого). Под конец жизни она впала в совершеннейшую паранойю — Соланас казалось, что все вокруг пытаются украсть у нее слова, и она замкнулась в молчании, общаясь с окружающими при помощи знаков и ребусов.
Фотограф Дэвид Войнарович, в детстве ставший жертвой чудовищного семейного насилия, на протяжении всей жизни ищет утешения в беспорядочных сексуальных связях, однако это делает его еще более одиноким. А вот его подруга и соратница, фотохудожница Нэн Голдин своими работами (да и всей своей жизнью) воспевает секс в качестве лекарства от одиночества: слияние тел становится для нее надежным способом преодолеть разобщенность душ.
Сплавляя собственный опыт с опытом предшественников, изящно и легко перекидывая мостики через время и пространство, рассказывая о титанах искусства как о жертвах, героях и мучениках одиночества, Оливия Лэнг создает книгу одновременно очень щемящую и очень утешительную. Умело продуцируемое ею ощущение, что в своем одиночестве мы, извините за тавтологию, не одиноки, позволяет любому городскому невротику почувствовать себя не изгоем, выброшенным на окраину бытия, но почетным членом престижного закрытого клуба, участником древнего и гордого братства одиноких. Из социально неодобряемого и, в общем, довольно стыдного порока одиночество у Лэнг становится одним из возможных способов жизни, сопряженным с трудностями, но в то же время приносящим бесценные плоды.
Единственное, что портит эту во всех отношениях замечательную и полезную книгу, — это качество русского издания. Подготовленное в чудовищной спешке и ставшее полем кровопролитной битвы между издателем, редактором и переводчиком, местами оно выглядит настолько неудобочитаемым, что, возможно, это тот случай, когда лучше обратиться к оригиналу — благо он доступен в электронном виде на сайте Amazon.
