Иэн Макьюэн. Закон о детях. М.: ЭКСМО, 2016. Перевод Виктора Голышева
Есть распространенное мнение, что рассказы Хорхе Луиса Борхеса — это и не рассказы вовсе, а свернутые, донельзя уплотненные романы. Примерно то же можно сказать о Иэне Макьюэне — английский классик пишет компактные романы, каждый из которых при желании можно развернуть в огромную, возможно даже двухтомную эпопею. Однако из раза в раз намеренно ограничивая себя в объеме, деталях и романном воздухе, Макьюэн достигает особого эффекта — эдакого контролируемого удушья, обладающего способностью порождать в читателе вполне сказочные видения. «Закон о детях» — из той же поджарой породы, что и другие тексты писателя. Сухой, тонкий и минималистичный — едва ли не до прозрачности, этот роман, тем не менее, распахивает ворота для читательского сотворчества и, если так можно выразиться, сомыслия.
60-летняя Фиона Мей, судья по семейным делам, переживает тяжелый кризис в отношениях с мужем. Но несмотря на внутренний раздрай, на работе ей придется пройти по лезвию бритвы и принять верное решение в очень сложном деле. 17-летний Адам Генри, красавец, умница, талантливый поэт, болен лейкозом, и для того, чтобы лечение подействовало, ему необходимо переливание крови. Но Адам и его родители — свидетели Иеговы, и правила их секты категорически запрещают подобные процедуры. Врачи настаивают на переливании, Адам противится, но он несовершеннолетний, и только Фиона может решить, жить ли юноше, лишившись поддержки близких и друзей, или умереть, сохранив верность идеалам. Однако то, что кажется ключевым конфликтом романа, оказывается только завязкой. Фиона спасает мальчика, и оказывается перед проблемой, знакомой каждому родителю, но совершенно не постижимой и неожиданной для бездетной героини: подарить жизнь — недостаточно. С теми, кто появился (или, как в данном случае, остался) в мире благодаря нам, мы навеки связаны куда крепче, чем нам самим бы хотелось. И вот в этой точке безупречную, как рыцарь в сверкающих латах, Фиону ждет катастрофическое, душераздиращее фиаско.
«Закон о детях» раскладывается на конечное число ясных интеллектуальных схем, каждая из которых не нова и многократно проработана в разных жанрах, однако из их сочетания и преломления у Макьюэна определенно рождается некое новое качество. Буква закона и принципы гуманности. Право на персональный выбор и поддерживающее тепло традиции. Ответственность и опека или уважение и невмешательство. Цена идеала и ценность жизни (надо заметить, что холодноватый и рассудочный Макьюэн не из тех, кто без колебаний делает выбор в пользу последнего) — обо всем этом мы, разумеется, много думали, говорили и читали раньше, но не в таком контексте, не этими словами, и, как следствие, совершенно не так.
Описания и флешбэки, вставные сюжеты и второстепенные персонажи, прилагательные и наречия — все это в романе, конечно же, есть, но обозначено скупым функциональным пунктиром. Весь этот декор, все эти красивости и завитушки не самоценны, смысл романной плоти у Макьюэна исключительно в том, чтобы поддерживать каркас романа, не заслоняя при этом его стройную, немного выспренную структуру. Подобный литературный аскетизм определенно не придется по душе тем, кто любит литературу сочную, полнокровную, богатую, однако для тех, кто видит в тексте в первую очередь опорную точку для головокружительного самостоятельного прыжка, трудно представить чтение лучше.
Лоран Бине. HHhH. М.: Фантом Пресс, 2016. Перевод Натальи Васильковой
Главная проблема книги Лорана Бине «HHhH», принесшей ему славу и Гонкуровскую премию в номинации за лучший дебют, — это авторское самолюбование. В самолюбовании как таковом — особенно ироничном (а Бине весьма ироничен и рефлексивен) — нет ничего ужасного, но в данном случае оно выглядит несколько неуместно. Пожалуй, все же не стоит кокетничать и поправлять перед зеркалом грим, рассказывая о событиях эпического масштаба — страшных, героических и величественных.
Аббревиатура в названии отсылает читателя к присказке времен Третьего Рейха — «Himmlers Hirn heisst Heydrich», «Мозг Гиммлера зовут Гейдрихом». Именно как беллетризованная биография Рейнхарда Гейдриха — не самого знаменитого, но едва ли не самого опасного вождя нацистов, автора провокации на польско-германской границе (с нее, собственно, началась Вторая мировая война), жестокого правителя порабощенной Чехии и архитектора Холокоста — роман Бине читается на протяжении первых ста страниц. Однако если Гейдрих — и центр книги, то лишь в том же смысле, что и черный кружок — центр мишени. История, которую хочет рассказать нам писатель на самом деле, это история успешного покушения на Гейдриха, осуществленного чехом Яном Кубишем и словаком Йозефом Габчиком в 1942 году.
Заброшенные из Англии по поручению чехословацкого правительства в изгнании, Кубиш и Габчик сумели выполнить свою миссию (Гейдрих остался жив, но через неделю умер от ран), а после еще с несколькими товарищами по Сопротивлению укрылись в крипте пражской православной церкви Кирилла и Мефодия. Там они переждали волну чудовищных репрессий, обрушенных разъяренным фюрером на Чехию (так, едва ли не наугад выбранная деревушка Лидице была показательно стерта с лица земли вместе со всеми жителями), однако были преданы своим бывшим соратником. Церковь стала местом битвы столь же героической, сколь и обреченной: на протяжении нескольких часов семеро парашютистов отбивались от 700 эсэсовцев, брошенных на штурм, но в результате все равно погибли — кого-то убили, кто-то покончил с собой, чтобы не попасть живым в руки врага.
Есть истории, которые надо рассказывать просто — или не рассказывать вовсе, и история Габчика, Кубиша и Гейдриха определенно из их числа. Однако Лорану Бине не удается удержаться в рамках, и потому документальные фрагменты оказываются щедро пересыпаны сбивчивыми и эмоциональными интерлюдиями. Роман автора с красивой словачкой, разрыв, новый роман — с красивой француженкой с русским именем Наташа, новый разрыв — еще более мучительный, чем предыдущий. Отношения с отцом (тоже историком), собственные переживания и фантазии, попытки воспроизвести диалоги между героями — и назойливая круговая рефлексия по этому поводу… Бине так увлечен своей любовью к прошлому, а заодно и собственной яркой индивидуальностью, что мысль о том, чтобы просто постоять за кулисами, похоже, даже не приходит ему в голову. Однако в тех случаях (к счастью, нередких), когда он все же устает солировать и ему требуется передышка, к рампе выходят настоящие протагонисты, и вот тогда-то текст Лорана Бине едва ли не против воли автора обретает подлинные величие и трагизм. Впрочем, наверное, с такими историями по-другому и быть не может.
Давид Фонкинос. Шарлотта. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. Перевод Ирины Волевич
Книга Давида Фонкиноса очень хорошо рифмуется с романом Лорана Бине и темой (Вторая мировая война), и позицией автора, который отказывается уйти в тень и остается на сцене вместе со своими персонажами. Однако если Бине с переменным успехом пытается перекричать своих героев, оттеснить их на периферию, превратить в инструмент самопрезентации, то Фонкинос, напротив, не уходит за кулисы с единственной целью — поддержать свою героиню, позволить ей довести до конца свою чистую, как звук колокольчика, и неотразимо печальную партию.
Начать, наверное, надо с того, что несмотря на документальную основу книга Фонкиноса — это большая поэма. Написанная короткими строками, слегка ритмизованная проза (ее чуть покачивающийся, каждый раз обманывающий ожидания читателя ритм великолепно передала по-русски Ирина Волевич) рассказывает историю совсем простую, обыденную и от того особенно печальную. Героиня Давида Фонкиноса Шарлотта Саломон, еврейская немка, талантливая художница-экспрессионистка, — не героиня, но типичная жертва, растоптанный цветок на обочине истории. Ей было всего 26, когда ее, беременную, отправили в Освенцим, разлучили с мужем и убили в газовой камере. Ее судьба — судьба странной девушки, чувствительной, физически и психологически уязвимой (чуть ли не вся ее родня по материнской линии покончила жизнь самоубийством), отличается от судеб других таких же беззащитных, не приспособленных к жизни артистичных натур только финалом — трагической точкой, горестной недосказанностью.
Фонкинос, автор сентиментальной «Нежности» (многие, вероятно, вспомнят экранизацию этого романа с Одри Тоту в главной роли), на сей раз не пытается давить на чувства читателя. Он не причитает над гибелью таланта (его Шарлотта — в первую очередь женщина, дочь, падчерица, внучка, возлюбленная, выдумщица и лишь потом — художник). Он не использует запрещенный прием, рисуя перед читателем счастливые картины неслучившегося будущего своей героини: из всего, что Фонкинос сообщает нам о Шарлотте, следует, что даже без Холокоста ей с ее анамнезом едва ли была уготована долгая счастливая жизнь. Не оплакивает любовь на краю бездны: отношения Шарлотты с мужем были теплыми и чувственными, но ее главная, великая любовь — в прошлом. Его «Шарлотта» (если оставить в стороне несколько вычурную поэтическую форму) — сама простота, хрупкость и бесхитростность. И тем не менее из этой обманчивой простоты вырастает текст образцово корректный и в то же время образцово щемящий.
Источник:
Meduza, 15 апреля 2015,
