АВТОР: Ора Зурабян. На момент написания работы ученица 9 класса средней школы «Ор Авнер ХаБаД», г. Пермь. Научный руководитель Селянинова Гульсина Дагирьяновна. 3 премия VII Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век», Международный Мемориал
Эта свеча на протяжении многих лет несла еврейскому миру свет и тепло. Она была могучей и сильной духом, была примером, она звала и вела за собой. Эта свеча – торжество еврейской веры и стойкости! Таким был светивший раввин Элиезер Дон Лебович Шустеф.
Впервые записи о Шустефе Элиезере Дон Лейбовиче я обнаружила государственном архиве Пермской области. В книгах «Пермской синагоги для записи родившихся, умерших, бракосочетавшихся и разведенных евреев города Перми и Пермской губернии за 1879 – 1916 годы» в разделе «Для записи разведшихся евреев» за 1916 год была запись «Раввином А. Левиным при ассистенте Гершоне Стерине. Свидетелями были: Вижуйский мещанин Ковенской губ. Доне Лейбович Шустеф…». Скорее всего Шустеф проживал в Ковенской губернии, которая находилась в западной части Европейской России, по границе с Пруссией, части прежней Литвы (с 1917 года официальное название города Каунас).
С объявлением Германией войны России, еврейское население Ковенской губернии было выселено 5 мая 1915 года, причем полиция объявила им о выселении 3 мая. Того, кто не успел уехать, выселяли этапным порядком.
Вероятно, в числе покинувших Ковенскую губернию был и Элиезер Дон Лейбович Шустеф с семьей.
После этого они проживали в Якобштате (название города до 1917 года) Курляндской губернии (Курляндия – область в западной части Латвии, в состав которой вошла с 1918 года) откуда им вновь пришлось выехать в 1916 году уже в Пермь. Семья была большая – девять детей. В Курляндии их дети не могли бы иметь такое образование, какое получили в Перми.
Жила семья раввина в нашем городе недалеко от синагоги (Екатерининская, 116) на улице Екатерининской 124 на втором этаже деревянного дома. (Приложение №9)
С 1918 года он стал духовным раввином в Перми. Это был очень уважаемый человек, которого еврейская община содержала его за свой счет.
Во время Великой Отечественной войны в его доме собирался миньян, куда приходили и эвакуированные в Молотов (Пермь) евреи.
В архиве ГАПО сохранился еще один из документов, на котором можно увидеть личную подпись раввина Шустефа на заявлении верующих евреев нашего города с просьбой вернуть молитвенный дом. Это было в 1942 году. Поставить такую подпись было довольно опасным делом. Так как, помимо того, что эти жалобы редко достигали цели, наиболее настойчивых жалобщиков могли судить и отправить в тюрьму. Когда я держала в руках эти листы из архива, написанные от руки, большей частью старыми евреями, некоторые фамилии которых были написаны на идише, я чувствовала, я ощущала в этих строках такую боль и отчаяние людей, у которых отобрали возможность взывать к Б-гу в стенах родной синагоги. Внук раввина Шустефа Мендель Футлик (известный пермский архитектор) бережно хранит фотографии своего деда, и все, что связано с ним. Но еще не менее ценное, что у него есть – это воспоминания о раввине Шустефе. Я считаю, что лучше, чем он о раввине Шустефе никто не расскажет. Вот эти чудесные строки, которые используются здесь с разрешения Менделя Футлика. Эти воспоминания пронизаны любовью и уважением и нигде до сих пор не были опубликованы, поэтому здесь они приведены полностью:
«Дед (дер зейде). Я никогда не видел его праздным или отдыхающим. Даже в субботу он не расставался с огромным фолиантом вавилонского талмуда.
У него были золотые руки. За какое бы дело он не брался, он делал его профессионально. И я бы сказал с некоторой долей изящества. А дел у него было много и самых разных.
На восьмой день после рождения почти все младенцы мужского пола в Перми уже были знакомы с моим дедом. Кто лучше и аккуратнее его мог сделать «брис» («обрезание»)? В этом отношении дед был очень популярен в Перми и не только среди еврейского населения. За этим делом к нему обращались и татары. Он даже ездил «на гастроли» в Екатеринбург.
Дед был шойхет. Он резал кур. По утрам в каждую пятницу благочестивые еврейки несли ему своих кур, чтобы к субботе успеть приготовить праздничный «чолнт». По – моему, это был единственный источник его заработка.
Дед был прекрасным плотником и столяром. Он мог быстро соорудить любую мебель. Однажды, он соорудил во дворе сукку. Это было сооружение передовой технологии по тем временам.
Половина одной ее стены откидывалась вниз и за ней открывалось широкое окно. Железная крыша раздвигалась, чтобы через подвесной потолок из переплетенной дранки устланный еловыми ветками, видны были ночные звезды. Уральский климат немножко отличается от израильского. Если в благословенной стране в праздник кущейстоит жара, то у нас в это время сквозь еловые лапки потолка сукки крапал холодный дождь или шел снег. Помню деда в холодный октябрьский вечер, произносящего в сукке благословение над двумя халами и бабушку, несущую ему из дома по крутой лестнице тарелку куриного бульона с лапшой.
Дед смастерил из жести ханукию (ханукелихт) лампаду, в которой горело настоящее масло. А замысловатые свечи для авдолы где переплетались в плоскую косичку пять или шесть тонких свечей, - это производилось при моем активном участии. Может быть, поэтому я удостаивался субботним вечером держать перед ним эту свечу, пока он произносил слова молитвы, рассматривая согнутые передние фаланги пальцев на руках и вдыхая благовония.
Его искусно отлитые из олова ханукальные волчки (верфлс, дрейдлс) хранятся у меня до сих пор.
Красные пасхальные вина из изюма. И особенно, мед – золотистый ароматный напиток. Это было нечто из области волшебства. Месяца за два до пасхи дед начинал колдовать над медными тазами, огромными бутылями с воронками различной величины. По всему дому распространялся пьянящий аромат виноградников Кармеля. Окончательный продукт дозревал в чулане в огромных стеклянных бутылях с меня тогдашнего ростом с притертыми стеклянными же пробками…
У деда была прекрасная библиотека. Старые книги, изданные в Варшаве, Вене, Вильно, выглядели как новенькие. Помню ряды огромных фолиантов Талмуда в кожаных тисненых переплетах. Книги не просто стояли на полках. Они работали. Сидящий дед, обложенный книгами – это была нормальная ежедневная картина.
Образ останется незавершенным, если не сказать, что если бы дед не обладал всеми своими многочисленными талантами, тем не менее он остался бы личностью незаурядной.
Он был очень красив. 190 см роста. Худощав с окладистой бородой. И всесторонне образован. В молодости он был неотразим. Недаром бабушка, красавица, да к тому же из очень знаменитого рода Дониях полюбила его.
Это была романтическая история. Ее шепотом рассказывали у нас в семье. Оказывается, чтобы жениться на бабушке, деду пришлось ее выкрасть. Так как родители бабушки были не то, чтобы против их брака, но в то же время не очень его одобряли. Девушка из знатного рода испанских аристократов и безродный жених. Мезальянс. Чтобы не нарушить заведенные правила, умные люди, по-видимому, нашли выход – выкрасть невесту. Но это уже мои домыслы…
Деду ежегодно присылали еврейские календари (луах). Из Варшавы, Ковно, Вены, Вильно. Самое удивительное, что он их получал даже в суровые советские времена. В них он аккуратно заносил все знаменательные события – собственную свадьбу, даты рождения детей и внуков, даты обрезания и бракосочетания детей. Все календари он складывал в жестяную коробку из – под халвы. Благодаря этому, они хорошо сохранились…
Отчетливо сохранились в памяти отдельные сценки… Вот дед празднично одетый в новый черный «капоте», который сидит на нем как смокинг, ведет меня за руку в синагогу. Мне года четыре-пять. Синагога недалеко от дома на углу Большевистской. Там праздник. Вероятно, емкипур. Тьма народу. Сквозь золотые парчовые портьеры пробиваются солнечные лучи. В центре зала – ярко освещенная бима в виде ротонды с куполом. Женщины наверху, на антресолях за прозрачными занавесками. Меня охватывает торжественное, праздничное настроение, которое исходит даже от стен синагоги…
Дед несомненно был докой в религиозных вопросах… Вот он сидит за нашим большим обеденным столом обложенный разными фолиантами с многочисленными закладками, нервно поглаживая бороду, стараясь разрешить неразрешимую задачу. Это обычная, будничная картина.
Когда в Перми во время войны появилось множество раввинов из оккупированных городов, почти все они побывали у нас, пускаясь в бесконечные диспуты с дедом.
В военные годы в нашем доме был миньян. В древнем бабушкином шкафу в столовой хранился свиток Торы, лулав, эсрик, пасхальная посуда, старинные серебряные подсвечники и бокалы, а так же благовония для авдолы. По субботам и праздникам наш переполненный жильцами этаж превращался в филиал синагоги. В большой гостиной располагались мужчины, а женщины в маминой спальне. Занавеской служили чуть приоткрытые двери спальной.
В праздники приходило довольно много народу. Перед службой оживленно обсуждались новости с фронта и вслух читались яростные статьи Эренбурга.
Хорошо помню емкипур 42 года. В доме и на наружной лестнице не протолкнуться. Все стояли как в переполненном автобусе. Весь день. Широко распахнуты окна гостиной, чтобы звуки молитв долетали до тех, кто стоял во дворе. Мама молча показывала мне знаменитых прихожан – академик Иоффе, Ботвинник…
Умер дед в 1943 году на третий день пасхи. Говорят, что в такой день умирают праведники. Умер тихо, во сне. От истощения (трудности с кашерной пищей).
Серая военная маца. Чтобы ее разжевать, нужно было предварительно вымочить ее в воде. А накануне вечером я до темноты резвился с пацанами во дворе и видел освещенное окно дедовской комнаты и мятущуюся тень на нем. Это реб Симха - раввин из Москвы ходил из угла в угол возле дедовской постели, обсуждая с ним какой – то актуальный посук».
Раввин Элиезер Шустеф был духовным раввином с 1918 по 1943 г.г. За это время сменялись правители, но не менялась политика по отношению к еврейской религии. Началась руководимая из Кремля кампания по массовому закрытию синагог. Как правило, все это делалось «по требованию трудящихся». Так было и в нашем городе. До 1929 года раввин Шустеф ходил в синагогу, здание которой использовалось местной еврейской общиной для удовлетворения религиозных нужд на основании договора с областным Исполнительным комитетом. В августе 1929 года (протокол № 21 заседания Президиума городского Совета) было принято решение, «учитывая массовые требования трудящихся города об использовании еврейской синагоги (новое здание) для культурных целей передать ТРАМУ (театру рабочей молодежи)». Договор с общиной был расторгнут. В ноябре 1929 года были составлены акты комиссии по ликвидации синагоги и в этом же году здание передано театру.
Во время войны сталинская политика по отношению к религии несколько смягчилась, так как для победы Сталин нуждался в поддержке широких слоев населения.
Итак, эта свеча погасла в 1943 году, но свет живет до сих пор. Внук раввина Шустефа всю жизнь провел в светском окружении, но все же остался евреем, настоящим евреем, наверное, потому что нес в себе то светлое и сокровенное, что сумел вложить в его душу дед.
Печатается с сокращениями
