Сергей Кузнецов — бог связности. Его новый роман в рассказах — потрясающий пример по-толстовски масштабного и по-пинчоновски сложно сконструированного романа-эпопеи, в котором маленькие, частные истории формируют Историю с большой буквы, десятки повествовательных ручейков сливаются в огромную реку времени, а из дыханий сотен героев складываются великие тектонические сдвиги.
Предмет кузнецовского романа — длинный ХХ век, с середины 80-х годов XIX века до нулевых годов XXI-го, пространство — буквально весь мир, а идея… К идее обратимся чуть позже.
Огромный 800-страничный том делится на 32 главки-рассказа, каждый из которых имеет две координаты — в пространстве и времени: Париж, 1910 или Шанхай, 1931. В каждом — свой законченный сюжет и свои персонажи: некоторые состоят друг с другом в родстве, некоторые упоминаются лишь однажды, другие всплывают неоднократно — сначала в качестве главных героев, после — как безымянные статисты или камео, а иногда в обратной последовательности. Юные студенты-химики курят и мечтают о будущем в 1985-м возле Главного здания МГУ. Молодые солдаты встречаются с форменной чертовщиной в окопах Первой мировой. Скучающий эстет, английский лорд пишет письма возлюбленному с Сицилии — и переживает опыт другой, несбывшейся любви. Двое эксцентричных исследователей отправляются в африканское «сердце тьмы». Русский юноша — застенчивый и неловкий — влюбляется в парижскую субретку, но теряет возлюбленную во время наводнения. Польские дети играют в дикарей… Некоторые рассказы (например, великолепный «Шанхайский тропик» и связанная с ним по касательной «Душевая», или по-конрадовски пугающее «Путешествие в город мертвых») вполне самодостаточны, другие намекают на продолжение. Литературные и кинематографические аллюзии множатся, дробясь и отражаясь друг в друге.
Первые сто страниц вы скорее всего даже не поймете, что между отдельными сюжетами существует связь, однако где-то с пятой новеллы созданная Кузнецовым планета начнет закругляться у вас под каблуком.
Если вам удалось благополучно добраться до этой точки, то дальше — все, вы обречены: вырваться за пределы огромной искусно сработанной диорамы, где даже самый натренированный взгляд не различит границы между трехмерной авансценой и нарисованным, уходящим в бесконечность задником, вам будет нелегко. Увлекательное хождение по намеченным автором линиям, поиск параллелей и взаимосвязей займут вас на десяток следующих новелл, и примерно к семнадцатой авторский замысел откроется вам во всем своем масштабе: огромный, как Горменгаст, перед вами воздвигнется величественный роман-собор, включающий в себя без преувеличения весь мир.
И тем не менее все это осталось бы не более, чем бесконечно сложной и восхитительной интеллектуальной игрушкой, если бы внутрь нее не был вмонтирован некоторый идейный стержень, приводящий в движение всю романную машинерию.
Сверхидея Кузнецова, насколько можно судить, состоит в тотальной взаимозаменяемости всех и всего.
История (с тем же успехом эту сущность можно обозначить словами «бог» или «судьба»), по Кузнецову, неумолимо ткет свой узор, используя для этого любой годный лоскуток или травинку — и от качества этих лоскутков и травинок конечный рисунок практически не зависит. Подобный детерминистский подход трудно назвать особо оригинальным, но когда для его демонстрации строится декорация такого масштаба, то в старых идеях внезапно начинают сквозить новые — волнующие и страшноватые — смыслы. Тот редкий случай, когда книга пробуждает не столько эмоции, сколько мысль — и еще более редкий, когда при первом прочтении уже видна возможность (более того, необходимость) перечитывания.
Источник:
Медуза, 18.03.2016,
