Новость про то, что в Иркутской области из детской библиотеки якобы изъяли «Тома Сойера» (за призывы к бродяжничеству), «Золотого петушка» (за сцены насилия), «Карлсона» (за подрыв семейных ценностей) и «Дюймовочку» (даже не соображу, за что — за педофилию, что ли?), вроде бы, не соответствует действительности. Однако за то время, которое потребовалось иркутским властям на опровержение, я успела обсудить этот сюжет с четырьмя людьми, имеющими отношение к детским книгам — с двумя издателями, библиотекарем и книготорговцем.
При всем безумии иркутской истории никто из моих собеседников не был удивлен — все они реагировали примерно так: «А? Ну, да — этого следовало ожидать».
Признаться, я и сама не удивилась — действительно, этого следовало ожидать. Не в Иркутске, так в Барнауле или Ростове-на-Дону, не сейчас, так через пару месяцев нечто подобное обязательно случится. Ну, или не случится — и в некотором смысле подобная неопределенность не облегчает, а, наоборот, усугубляет ситуацию.
Большая часть российских правовых актов, затрагивающих сферу книгоиздания, книготорговли и библиотечного дела, отличается чарующей недосказанностью — и «Закон о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» не исключение.
В основном его положения сформулированы таким образом, что под них с легкостью можно подвести все, что угодно — было бы желание. Когда и есликакой-нибудь очередной государственный муж захочет попиариться на защите детей, в его распоряжении окажется и идеально для этого заточенный инструмент — закон, допускающий любое толкование, и беззащитная жертва — детские издательства. Если же вдруг окажется, что такой пиар ему пока не нужен, — считай, повезло: гуляйте, мыши, сегодня кот добрый, завтра поговорим.
Нетрудно представить, как реагируют на эту ситуацию издатели: понятное дело, они пытаются подстелить соломку по всему периметру.
Во-первых, начинают автоматически завышать рекомендуемый возраст. Таким образом книжка, рассчитанная на дошкольников, попадает в категорию «12+" просто из-за того, что дедушка главного героя курит.Во-вторых, издатели начинают отказываться от книг, способных вызвать малейшие подозрения (надо ли говорить, что в отсутствие четких критериев эти гипотетические «подозрения» конструируются самым причудливым образом). Так, одно очень хорошее детское издательство отклонило одну очень хорошую книгу на том основании, что одному из прочитавших ее редакторов почудился в тексте легкий намек на педофилию. И, наконец, в-третьих, издатели начинают практиковать стохастическую самоцензуру. Переводчик, сотрудничающий с другим очень хорошим детским издательством, рассказал мне, как в его перевод были внесены намеренные искажения, призванные сделать книгу более «детской». Так, вместо виски, который добавляли себе в кофе героини — крутые и бойкие старушки, в тексте возник загадочный «сироп». А трубка, которую сжимает в зубах другая героиня, трансформировалась в совершенно непостижимую «чашу с маленьким огоньком внутри» (зачем-то по-прежнему, прошу заметить, зажатую в зубах).
Повторюсь — во всех этих историях фигурируют очень хорошие издательства, очень хорошие книги и очень хорошие профессионалы.
Их действия — результат не трусости, но честного стремления защитить от опасности свой маленький, трудоемкий и не сильно прибыльный бизнес. Стремления столь же понятного, сколь и обреченного — потому что беда может прийти в любом обличье, в любой момент, и вообще, везде соломку не подстелешь, как ни старайся.
Сегодня часто приходится слышать, что возвращаются времена советской цензуры. Мне же кажется, что происходящее с нами сейчас в каком-то смысле гораздо хуже. Советская цензура была сводом правил — глупых, вредных, необъяснимых, но все же по большей части прозрачных и предсказуемых. И главное она была снаружи — можно было думать, как найти в ней лазейку, как ее обойти, но не было необходимости подселять этого «чужого» в собственную голову. Сегодня нам приходится делать именно это.
Для того, чтобы предугадать непредугадываемое, чтобы отразить удар, который в принципе нельзя предсказать, мы вынуждены эмулировать власть внутри себя.
Мы цензурируем себя и корректируем свои поступки в надежде защититься — и, в конечном счете, сами начинаем мыслить, как власть. Не думаю, что это входило в планы российских законодателей (судя по некоторым признакам, неопределенность нынешних законов — следствие скорее фантастического непрофессионализма и глупости, чем злого умысла), но результат, которого они добиваются, именно таков. И, конечно, это касается не только детских книжек — просто на их примере заметнее.
