23.01.2006 | Наука

Кунсткамера

Сегодня ни одно солидное издание «общего интереса» не обходится без раздела «Наука». Но легко обходится без самой науки

Первого апреля 2005 года среди новостей одного из самых популярных российских интернет-изданий появилась такая заметка:

Найден неизвестный науке гигантский монстр Доктор Чже-си Ло (Zhe-Xi Luo) и его коллега Джон Вибл (John Wible) из музея естествознания Карнеги в Питсбурге сообщили об археологическом открытии: найдены окаменелые останки ранее неизвестного науке хищного существа, жившего более 150 миллионов лет назад. Динозавр получил имя Fruitafossor windscheffelia по названию города Fruita, штат Колорадо, где была найдена окаменелость. По словам учёных, это существо чем-то напоминало ящеротазового рогатого зауропода, имело костный панцирь и передвигалось на двух задних ногах, но не связано ни с чем живым, населяющем Землю сегодня. Полые трубчатые зубы животного указывают на то, что оно было практически всеядным — питалось насекомыми (в основном термитами и тараканами), беспозвоночными, млекопитающими и некоторыми видами растений. По своим размерам динозавр сопоставим с небольшим грузовиком. Он был оснащён 12-цилиндровым дизельным двигателем, мощностью 380 лошадиных сил с каталитическим нейтрализатором выхлопа; 16-ступенчатой полуавтоматической коробкой передач и, что особенно подчеркнули эксперты, полным электропакетом уже в базовой версии.

Скажем сразу: вид Fruitafossor windscheffeli в самом деле был описан в апрельском номере Science палеонтологами из питтсбургского музея по останкам, найденным в 1998 году на раскопках в Колорадо. Он действительно жил более 150 млн лет назад, только это был не гигантский всепожирающий динозавр, а млекопитающее размером с бурундука, специализированный поедатель общественных насекомых.

Обращение к первоисточникам позволяет проследить ход мысли авторов заметки: клюнув на пышное латинское имя и мезозойскую древность находки, они вскоре обнаружили, что речь идет о существе вполне заурядном. И решили по случаю первого апреля обратить все в шутку. Поскольку нормального сюжета в раздел научных новостей из такого сообщения не сделаешь: новое ископаемое – не самое большое, не самое древнее, не «переворачивает все устоявшиеся представления» в какой-нибудь области... Словом, в нем нет ничего сенсационного, а значит – ничего такого, что позволяло бы ему претендовать на место среди новостей.

...Несколько веков назад в Европе были весьма популярны кунсткамеры. Эти собрания, ставшие предками современных естественнонаучных музеев, включали в себя весьма разнородные с нашей точки зрения объекты: скелеты и чучела вполне нормальных, но экзотических для данной местности тварей соседствовали в них с результатами грубых дефектов развития (двухголовой змеей или пятирогой козой), археологическими находками и вовсе уж случайными «шутками природы», вроде камня в форме человеческого уха. Попадались там и экспонаты, атрибуция которых была, мягко говоря, недостоверна (зуб дракона, рог единорога и т. п.), а то и просто смешна даже с точки зрения тогдашнего знания (какой-нибудь «череп Сократа-ребенка»). Единственное, что объединяло всю коллекцию – все это были диковинки. То, чего нельзя увидеть в обычной жизни. Сама мысль о какой-то внутренней связи хотя бы некоторых из экспонатов или о том, как могло возникнуть то или иное странное образование, показалась бы владельцу кунсткамеры не только нелепой, но и обидной, снижающей статус собранных им чудес.

Сегодня настоящую кунсткамеру, наверное, уже нигде не встретишь – от любой музейной коллекции требуется прежде всего научность. В современном обществе наука традиционно занимает самое почетное место. 

В частности, ни одно солидное средство массовой информации, будь то газета, журнал, радиостанция, телекомпания или интернет-сайт, не могут обходиться без специального раздела, посвященного науке. В котором мы обязательно найдем (если издание высокопрофессиональное и современное) сообщения о самых передовых и интересных научных открытиях... отобранные и сервированные по старому доброму принципу кунсткамеры.

Действие этого принципа начинается уже с отбора того круга дисциплин, новости которых имеют шансы попасть на страницы прессы. (Необходимая оговорка: здесь и далее мы говорим только об изданиях общего направления, не рассматривая собственно научные и научно-популярные.) Что такое наука, предстающая перед нами в одноименных разделах СМИ? Это молекулярная биология, нанотехнологии, информатика, космические исследования. На долю этих четырех сильно перекрывающихся между собой направлений приходится чуть ли не девять десятых всех сообщений «о науке». Прочие науки обычно вспоминают по какому-нибудь специальному поводу: геофизику и геотектонику – после катастрофических землетрясений и цунами, климатологию – после особенно сильного урагана или дебатов о Киотском протоколе, океанологию – по случаю Эль-Ниньо. А давно вам случалось видеть какие-нибудь новости лингвистики – науки, между прочим, ничуть не менее точной, чем молекулярная биология? А существует ли сегодня наука география, и если да, то чем она занята? А что новенького слышно в зоологии?

Если уж на то пошло – часто ли нам приходится читать о фундаментальных исследованиях по физике и химии? Судя по сообщениям прессы, современные химики вовсе забросили изучение натуральных веществ и занимаются исключительно конструированием разного рода экзотических молекул, вроде гелида цезия или «молекулярного резистора» – небольшой органической молекулы, ведущей себя как простейший элемент электронной схемы и потому подающей большие надежды на использование в электронике следующего поколения. То же самое касается физики: большинство попадающих на страницы прессы работ в этой области посвящено созданию неких изощренных конструкций, как правило, имеющих перспективы практического применения.

Собственно, это уже следующий этаж нашей кунсткамеры: отбор сюжетов внутри каждой из допущенных в медиа-пространство дисциплин. Здесь вне конкуренции идут высокотехнологические разработки и проекты. Даже слова «фундаментальная наука» обычно означают лишь то, что данный высокотехнологичный проект – например, «Геном человека» или «Гюйгенс» – не имеет конкретной практической цели. В некоторых изданиях понимание науки как завтрашней технологии даже закреплено названием раздела – «Наука и технологии», «Прогресс» и т. п.

Бывают, конечно, и иные сюжеты: подобные разделы нередко уделяют внимание палеонтологическим и археологическим находкам, открытиям в астрономии, порой даже снисходят до описания только что открытого вида живых существ. Тем не менее высокие технологии почти всегда присутствуют и в этих заметках – в лице методов и инструментов, позволивших открыть неизвестный ранее объект, установить его рекордный возраст или другие необыкновенные качества и т. д. Авторы приведенной выше первоапрельской заметки о «доисторическом монстре» изумительно точно восполнили этот пробел последней фразой, придавшей всему тексту жанровую завершенность и в то же время – пародийную гротескность.

Впрочем, упоминания о технологиях присутствуют все-таки не во всех сюжетах. А вот что является обязательным требованием – так это диковинность или хотя бы рекордность их предмета: самый большой микроб, самая далекая планета, самое древнее пиво... Тут принцип кунсткамеры торжествует безоговорочно: неэкзотичным и нерекордным вещам входа в СМИ нет. Ну разве только если существование такого предмета «заставляет пересмотреть господствующие теории» или даже «переворачивает все представления» в соответствующей области знания. Хотя при чтении первоисточника (а часто – и самой заметки) быстро выясняется, что просто организмы данного типа до сих пор не находили в отложениях этого возраста или что такая-то древняя цивилизация использовала не только привозную медь, но и сама умела ее выплавлять. Вот и весь «переворот во взглядах».

Этот прием соотвествует даже не кунсткамере, а ее выродившемуся потомку – балаганному паноптикуму. Куда простака могли зазвать обещанием «животного, у которого на месте головы хвост» – и показать клячу, привязанную за хвост к коновязи.

Конечно, сами по себе, без искусственно наведенной «сенсационности» такие сюжеты вполне имеют право на существование и читательский интерес. И никто, надеюсь, не заподозрит автора этих строк в попытке доказать неинтересность или недостаточную важность изучения планет и нуклеотидных последовательностей. Главная беда такого способа рассказывать о науке – не то, что он делает, а то, чего он не делает. То, что и отличает, собственно, научный музей от кунсткамеры.

Давно ли вам попадалось – пусть не в подборке научных новостей, а в виде более обширного текста – изложение некой научной теории, гипотезы, концепции? Особенно такой, которая и в самом деле что-то объясняла бы, устанавливала бы связь между явлениями, известными вам порознь? Воспринимая науку как собрание диковинок, общество практически забыло, что наука – это не нагромождение фактов (их можно собирать и копить без всякой науки) и даже не хитрые устройства, расширяющие наши возможности. В конце концов, со времен олдовайской галечной культуры и примерно до середины позапрошлого века человечество создавало новые инструменты и технологии вне всякой связи с наукой, в лучшем случае оставляя ее объяснять задним числом, почему эта штука работает.

Наука же – это прежде всего способ организации известных фактов, позволяющий извлечь из них новое, не добываемое непосредственным наблюдением знание. Это определенная философия, совокупность смыслов-теорий, целостная картина мира. Это, наконец, постоянное переосмысление собственных методов, безжалостно отделяющее то, что достоверно известно, от возможного, предполагаемого, правдоподобного.

Эту суть науки совершенно невозможно сохранить в кунсткамерном формате – он надежно исключает рождение на свет даже самых очевидных вопросов. В апреле 2005 года многие издания, имеющие у себя разделы науки, сообщали о том, что недавно найденное в Центральной Африке человекообразное существо, жившее там около 7 млн лет назад, было, судя по всему, прямоходящим. И никто из писавших об этом даже не сопоставил этого факта с тем, что возраст древнейших человеческих орудий не превышает двух миллионов лет – и значит, становление прямохождения никак не связано с орудийной деятельностью. Что же заставило наших предков избрать этот способ передвижения – крайне неэффективный и порождающий множество проблем?

Ответа на этот вопрос, насколько мне известно, нет и у специалистов – но характерно то, что журналистам (представляющим в данном случае общество в целом) даже не пришло в голову его задать. Но и тогда, когда элементарное теоретическое обобщение напрашивается само собой, ему не находится места в кунсткамере. В августе того же года новостью недели в научных разделах СМИ стало обнаружение «совершенного генома»: оказалось, что у морской бактерии Pelagibacter ubique вся ДНК состоит только из генов, кодирующих белки, причем каждый ген представлен единственным экземпляром. «Молчащих» или повторяющихся участков в этом геноме нет.

Некоторые из писавших о «совершенном геноме» ограничились изложением этих фактов. Другие с пафосом рассказывали о том, что бактерия со столь совершенным генетическим аппаратом завоевала огромные пространства морей, а ее биомасса больше биомассы всех рыб в Мировом океане. И никто не обратил внимания на занятный комментарий на одном из англоязычных сайтов: еще до нынешнего исследования об этой бактерии было известно, что ее почти невозможно выращивать в культуре: незначительные отклонения в составе питательной среды оказываются для нее смертельны. Теперь понятно, почему: система, не имеющая ни резервных мощностей, ни механизмов регуляции активности, может успешно функционировать только в сверхстабильной среде...

Ученые, с которыми я пытался обсудить подобные эффекты, разводят руками: мол, какие теории можно излагать людям, делающим орфографические ошибки в слове «энзим» и на полном серьезе пишущим о лечении гипнозом генетических болезней?! Что они в них поймут?

Журналисты переадресуют ответственность читателям: мы-то, может, и поняли бы, но поди-ка изложи серьезную научную теорию людям, которые в принципе неспособны прочесть текст, размер которого превышает «три экрана» (т. е. около 5 тысяч знаков)! Не остаются вне подозрений и сами ученые, которых, по мнению некоторых экспертов, грантовая система ориентирует на получение конкретного и предсказуемого результата, отучая от теоретических фантазий. В результате излагать широкой публике просто нечего – стройные и оригинальные теории появляются все реже и реже.

Доля правды, похоже, есть в каждом из этих утверждений. Но речь идет не о том, кто виноват, а о том, что делать. Хотя бы – как относиться к тому, что в глазах общества наука все больше превращается в бесконечную кунсткамеру.

Источник: «Знание – сила» № 1, 2006,