12.12.2012 | Литература

А поговорим-ка о Евгении Гранде

Предисловие к книге "Хулио Кортасар. Письма к издателю в переводе Эллы Брагинской"

Сегодня, когда в русских переводах вышло уже два многотомных собрания сочинений Хулио Кортасара, а отдельным книгам его переводной прозы попросту несть числа, и он, наряду с Маркесом и Борхесом, видимо, самый известный сейчас широкому читателю в России  латиноамериканский автор, трудно представить себе, что когда-то, и, кстати, не так давно, всё было иначе.

Два кортасаровских рассказа «Южное шоссе» и «Преследователь» появились на страницах журнала «Иностранная литература» в 1970-м году, скромный томик новелл «Другое небо», составленный Эллой Брагинской и предваренный, по ее собственному, как всегда, самокритичному выражению, «осторожным  предисловием», –  и вовсе в 1971-м.

Аргентинскому автору, родившемуся в 1914 году, было тогда,  нетрудно подсчитать,  далеко за пятьдесят. Впрочем, он как прозаик поздно пришел к самому себе: два десятилетия учительствовал в захолустьях, кропал в одиноких меблирашках то символистские сонеты (это в девятьсот тридцатых-то годах), то маргинальную по темам и в маргинальных журнальчиках появлявшуюся в час по чайной ложке эссеистику, и сильно задержался с полновесным новеллистическим дебютом. К тому же, первая книга уехавшего к тому времени в Европу автора, сборник рассказов «Бестиарий» (1951) прошел в Аргентине не замеченным и читателями, и критикой, а два ранних романа «Дивертисмент» и  «Экзамен» вообще были отвергнуты издательствами и появились на свет лишь после смерти автора на правах наследия. Так что 1960-й год, которым датированы первые письма Кортасара к его аргентинскому издателю, а потом и другу Франсиско Порруа, вошедшие в лежащий перед читателем том, отмечают для писателя время наиболее глубокого, радикального художественного поиска и, вместе с тем, понемногу начинающегося признания.

Биографические вехи одного пятилетия, отпечатавшегося в письмах этого тома, – поездка Кортасара в США, публикация на родине, в крупном столичном издательстве «Судамерикана» романа «Выигрыши» (или, в другом переводе, «Счастливчики») в 1960-м году, первое посещение Кубы и выход французского перевода «Счастливчиков» в парижском издательстве «Файяр» – в 1961-м, работа над книгой гротескных миниатюр   «Истории о хронопах и о фамах» и появление книги в буэнос-айресском издательстве «Минотавр» у того же Порруа – в 1962-м, работа над экспериментальным романом «Игра в классики» и его публикация, а также выход сборника «Бестиарий» на немецком языке в ФРГ – в 1963-м, перевод «Счастливчиков» в Италии и второе издание книги «Конец игры» –  в 1964-м, публикация «Счастливчиков» в США, а «Историй о хронопах…» в ФРГ – в 1965-м. Прибавим начало работы над «венско-лондонским» романом «62. Модель для сборки» и подготовку новой книги рассказов «Все огни – огонь» – они вышли позднее. Прибавим первые фильмы по кортасаровским новеллам – три ленты аргентинского режиссёра Мануэля Антина, «Преследователь» еще одного аргентинца Осии Виленского и, наконец, тоже чуть более поздний, но ставший знаменитым «Блоу-ап» Антониони. Прибавим первые литературные награды  писателю - премию Кеннеди, учрежденную в Аргентине нефтяной компанией «Шелл» и разделенную Кортасаром с его соотечественником Мануэлем Мухикой Лайнесом. Говоря короче,

в этих письмах мы застаем мастера в основополагающем для него, главном, формативном периоде – зрелой фазе  кристаллизации писательского «я» и выхода этого «я» за пределы и своего языка,  и своего искусства.

Даже по сделанному беглому  перечню можно представить, до какой степени эти годы были заполнены писательской работой. А была ведь еще переводческая служба и бюрократические обязанности в ЮНЕСКО, бросавшие то в Швейцарию, то в Финляндию, то в Вену, то в Тегеран, то во Франкфурт, а то в Копенгаген или в Лондон. Была, что называется, «жизнь» – годы первого брака, парижского и воклюзского счастья, путешествий по Франции, Италии, Испании с женой, аргентинкой по рождению, переводчицей с английского и французского Ауророй Бернардес (их союз распался в 1969-м). Были дружбы и творческие связи. Были, наконец, бесчисленные и многостраничные письма, какие сейчас, в другую историческую эпоху, вероятно, вряд ли  даже и пишут. Только избранных всего за пять лет и отправленных лишь одному адресату их, как видим, набралось на целую книгу. А в целом переписка Кортасара – и, опять-таки,  далеко не полная, немногим больше 700 писем за 45 лет – составила три увесистых тома, многие годы кропотливо собиравшихся после его смерти Ауророй Бернардес и напечатанных в Испании в начале 2000-х годов.

В переписке с Порруа есть, понятно, исторический фон – первые пореволюционные годы на Кубе, революционный перелом 1962 года в Алжире, переворот 1963-го в Аргентине, «янки, Никита, Фидель». Конечно же, есть впечатления от беспрестанных переездов по свету. Есть отклики на новые книги, фильмы, новейшую академическую и джазовую музыку. Но главное в них – «Поговорим, однако, о Евгении Гранде». Так, по свидетельству литературоведов,  Бальзак прервал однажды чрезвычайно деловой и скрупулезный в деталях разговор с адвокатом по важному для него делу, и так Кортасар в письмах к Порруа снова и снова возвращается от любых сколь угодно горячих и захватывающих тем … к верстке «Историй  о хронопах», набору «Конца игры», толщине бумаги, рисунку на обложке и надписи на корешке «Игры в классики», готовящимся переводам на немецкий и английский, планируемым изданиям в Италии, Швеции и Польше и, last but not least, тиражам, деньгам, авторским экземплярам… «Нарцисс – это Франциск Ассизский в сравнении с пишущим эти строки», - иронически роняет он в скобках по ходу одного из множества подобных пассажей. Однако нарциссизма в Кортасаре, думаю, было не больше, чем в любом из пишущих, а вот его поглощенности словом, книгой, которая сейчас в работе, судьбой этой книги до самого последнего момента, когда она от тебя насовсем отделится, хватило бы, уверен, на  многих и многих. К тому же, повторю, Кортасар – по крайней мере, в годы, о которых здесь речь, – вовсе не был избалован известностью, внимания же ему не хватало с детских лет: отец ушел из семьи, когда жене было двадцать, а сыну - четыре, и постоянные болезни, переломы рук и ранняя астма мальчика, конечно, не были случайностью. 

Письма Кортасар любил, считая, что именно в них он – «самый настоящий». И ценил, почему и писал/ печатал под копирку, о чем на одной из страниц комически упоминает.

В них – прошу простить, что забегаю вперед читателя и предваряю его собственные впечатления,  –  та энергичная, чуткая и гибкая манера неумолкающего и заинтересованного разговора, та степень свободы в темах и выражениях, та пропорция обыденности и фантастики, культуры и варварства, то многостилье и разноязычие от латыни до лунфардо, которых писатель настойчиво  добивался в своей новеллистической и романной прозе. Может быть, только одно начало, для Кортасара крайне важное, на этих эпистолярных страницах приглушено. Я имею в виду любовь, ее нежность и жар, в том числе – эрос самого процесса письма, всегда излучаемый кортасаровской прозой и безошибочно, во всех градациях страсти, ощутимый благодарным читателем. В письмах к другу-издателю этот момент, по понятным ограничениям жанра, вероятно,  не слишком уместен. Зато он очень много значил, а, может быть, даже был решающим для переводчика этой книги, одного из первооткрывателей Кортасара  и скольких еще замечательных латиномериканцев русскоязычному читателю, Эллы Владимировны Брагинской (1926-2010).

Всю середину своей жизни, четверть века с 1957 по 1983-й год, выпускница МГПИИЯ Элла Брагинская прослужила в библиотеке – тогда она называлась Всесоюзной государственной библиотекой иностранной литературы (ВГБИЛ). Работником она была, сошлюсь на оценки множества коллег, дельным, важным и нужным. Но, конечно же, от пресловутого «книжного червя» в ней не было решительно ничего. Ее вел видимый и ведомый только ей дух приключения – так история и генеалогия, биография и случай складывались в судьбу. Вот она-то была как раз та самая страсть и нежность, о которых я помянул выше:  именно это она излучала как женщина, этого искала в окружении и литературе, это вносила и этим окрыляла свою несуетливую, провизорскую по точности словесную работу, - прочитайте в ее переводах кортасаровские «Жаркие ветры», «Киндберг» или, особенно, «Сиесту вдвоем».

О Кортасаре, его повседневной фантастике, шедшей против любых шаблонов и пробивавшей «стену видимости, условности», о его письмах Франсиско Порруа Элла  Владимировна с чувством рассказала сама в предисловии к публикации избранного кортасаровского эпистолярия в журнале «Иностранная литература» (2009, №8) - публикации, ставшей для нее последней. 

То предисловие начиналось рассказом о поисках кортасаровской могилы в ветреный предновогодний день на парижском кладбище Монпарнас, а заканчивалось словами надежды «на более широкую и объемную публикацию писем Кортасара, где он <…> предстанет перед нами в полный рост». Тщанием родных, друзей, коллег такая публикация теперь  – в руках читателя.

Источник: Предисловие к книге,