11.05.2012 | Книги

Хроники Жадана

Рецензия на новую книгу Сергея Жадана "Огнестрельные и ножевые"

В новый сборник Сергея Жадана вошли стихи последних лет, по большей части это баллады, - криминальные, рок-н-рольные, джазовые (ближе к черному - госпэлс), любовные, - практически все, какие бывали или бывают, с той лишь оговоркой, что это баллады Нового времени, где важен не сюжет как таковой, и не формальные условности жанра, но эпический драйв, - стиховая энергия «длинного дыхания», эпические страсти и эпические герои.

Мы, украинские читатели, привыкли к тому, что поэты у нас, как правило, «лирические». А Жадан – поэт эпический, он у нас оригинален, ибо пишет историю.

Причем в стихах это у него получается убедительнее, чем в прозе. Он оставляет в стихах не столько ощущение единственного момента (остановись, мгновение!) и единственного переживания себя любимого – это делают все поэты, а у хороших это даже получается, - он сохраняет ощущение общего для всех времени, и он приподнимает это наше обыденное время – и нас вместе с ним – до размеров «былинных». Он вписывает наше малое историческое время (какие-то 20 с небольшим лет) в большую историю, - там за криминальными героями 90-х встают библейские апостолы с именами революционных командармов, а «тіні наркомів стоять за спиною мов тіні архангелів». Там все города по утрам похожи, и непонятно, где кончается Харьков и начинается …Чикаго, и где остановится тот заблудившийся трамвай из едва ли не самой страшной баллады ХХ века. Хотя нет, звенящие трамваи, то и дело возникающие на этих страницах, самые сентиментальные персонажи городской хроники, - похоже, они призваны всякий раз напоминать, что это тот самый город и то самое утро, и тот самый дождь за окном. Что это не смерть, а наоборот, жизнь, продолжается. Впрочем, может, это мне так кажется, а все на самом деле, гораздо печальнее.

Это «собрание ран», - безусловно, хроника, но за привычной – криминальной, встает первое значение: «временнАя запись» – от греческого  chronos (время).

И в конце книги (в строчных «Комментариях») на сцену выходит автор – без представлений и никоим образом себя не выпячивая, собственно так, как это принято на больших эпических полотнах: неприметная фигура в конце длинной вереницы, спиной к зрителю. И он выходит затем, чтобы вновь представить героев, святых и смертных, злодеев и праведников, воинов и завоевателей, тех, кто по смерти «не имел с собой ничего, кроме нательных крестов, молитвенников в карманах шинелей и кукол вуду в кожаных мешках». И чтобы, наконец, объяснить, к чему был весь этот разговор: да, в самом деле, все это произносилось для того, чтобы вскочить в последний вагон и задержать непоправимо уходящее время, и оставить этот город таким, как ты его помнишь, а не таким, каким он стал после того, как мы его сдали,  и он сделался «чужой территорией» - с беспамятными новостройками и выкорчеванными трамвайными путями.

И напоследок снова про баллады и эпический пафос: весь этот условный «киплинг», который неизбежно встает за «хрониками украинского Востока», объясняет еще одно парадоксальное свойство Жадана: кажется,

он первый и единственный из больших украинских поэтов абсолютно свободен от «виктимного комплекса» постколониальной литературы.

Парадокс присутствия хрестоматийно-имперского Киплинга в этом контексте способен ощутить параноидально начитанный рецензент, но для самого Жадана тут нет парадокса. Похоже, это тот случай, когда степная провинция органическим образом несет в себе «длинное дыхание» больших пространств, будь то история, или география.

Сокращенная векрсия здесь.