12.04.2012 | Литература / Общество

Анти-антиутопия, или…

... На Салоне

Структурировать свою мысль по принципу одна мысль – одна статья, я никогда не умел. Что вижу, то пою (а глаза-то бегают).

На салоне – хочется сказать «на Париже» – широко  представлена Москва литературная: московские писатели, поэты, переводчики, журналисты, издатели и примкнувший к ним почему-то я. Завтракать я стараюсь, по возможности, в обществе писателя Татьяны Толстой, поэта Ольги Седаковой, Льва Рубинштейна (оригинальный жанр) и еще одной Ольги – журналиста, который слушает да ест. Таким образом, я узнаю новости из первых уст, как говорят на федеральных каналах.

Вход на ежегодную парижскую книжную ярмарку туго забит посетительницами и посетителями. Повсюду круглые столы, одиночные выступления, раздачи автографов купившим книгу. Мне достался круглый стол с участием писателя Славниковой. Ведущий – французский писатель и переводчик Юргенсон (женщина). Заявленная тема: «запретные темы». То есть тема дискуссии по определению под запретом. То есть политкорректность. Отсюда и грамматический унисекс: женщины – писатели, женщины – журналисты, женщины – переводчики. Число мужских окончаний в русском языке растет. Только  спортсменок, балерин и певиц не коснулась эта перверсия (скрипачки и пианистки не в счет – за невостребованностью... ах да, еще феминистки). У остальных по Фрейду: зависть к фаллосу.

Русский «биль о правах женщины» – негатив западного. Собирательное «товарищи», «друзья», «коллеги», «мастера культуры», «студенты», по западным меркам, недопустимо игнорирует «представителей прекрасного пола», тогда как в России наоборот: женское окончание указывает на второй сорт. Причем по обе стороны холма, и по русскую и по европейскую, убеждены: лучше грешить против языка, чем против идеологии. Французское «auteur» находит себе пару: «auteure» – так Папагено находит себе Папагену. Допустим, что спятивший генсек обратился к съезду: «Дорохыи товарки и товарищи».

А как насчет того, чтобы, спустившись к завтраку, пить утренний кофе – в моем случае какао – за одним столиком со Славниковой, писательницей с Урала и сильной личностью? Замнем для ясности. Зато встретиться с ней за круглым, послушать о запретных темах, о колодках политкорректности – это интересно. Кстати сказать, ее претензия к издательствам, ориентированным на примитивный вкус, выглядела, как если б автор «Песни о Родине» жаловался на низкую слушательскую культуру (ничего обидного не сказал, сравнил с Дунаевским).

Итак, перечень запретных тем в России. Первое, что я слышу: нельзя открыто поддерживать Путина. Credo, quia absurdum – верю, ибо абсурдно. Креативные перья бойчей прикармливаемых – задразнят до полусмерти. И другого способа ответить, кроме как кулаком, у начальства нет. Якобы за «нашу крысу тошнит» Быков был исключен из состава делегации, представлявшей Москву в Парижском Книжном Салоне. Подтверждением этому бельмо его фамилии в программке. Я без всяких провокаторских штучек, совершенно искренне сказал, что проблема не в тех, кто управляет, а в тех, кем управляют, и что Путин еще недостаточно плох для этой страны. Славникова косвенно согласилась, рассказав, что сразу после выборов ее муж (не знаю, кто сей) написал в своем блоге: «Путин – самый человечный из всех, кто за него голосовал». Вроде бы о том же, что и я. Но без привычной оговорки «такой-сякой-этакий» выходило, что он самый человечный из шестидесяти процентов, принявших участие в выборах. Также, по словам моей собеседницы, не рекомендуется делать гомосексуалиста отрицательным персонажем – как это у нее в романе «2017». Гоп-пля... Публика числом в полтора десятка человек только на треть русская, проживающая в Париже и искупающая это обстоятельство повышенным градусом любви к Родине. Остальные – благонамеренные французские буржуа, они давно перевоспитаны в духе сострадания к жертвам гонений, в том числе и на гомосексуальной почве. Им неловко.

Лиха беда начало. У писательницы на подходе антиутопия. Она предвидит наезд со стороны блюстителей либерального политесса. За что? А вот за что. В 2048 году (роман так и называется «2048»), в России наступила эра поликорректности, теперь класс-гегемон – инвалиды, увечье считается нормой, люди же физически полноценные подвергаются дискриминации.

Что русскому здорово, то французу смерть – правда, французы понимают это лестным для себя образом: критерий здоровья в России не соответствует западным стандартам. А все же с инвалидами это чересчур, даже при том бонусе, который в странах, никогда не граничивших с Россией, получает загадочная русская душа. Сюжет отпугивал соблазном легкой публицистической наживы. К тому же гитлеровская эвтаназия, за которую крещеный мир бьет себя в грудь, это не анекдотическое право на окончания в женском роде или переименование негров в афро... и дальше по месту прописки, вплоть до афрояпонцев (написал «негр» и чувствую, что слово уже сделали неприличным, а замену ему так и не подобрали). Реакция на то, что нацисты называли «эвтаназией», никогда не будет смехотворной. Но этого в моем грешном отечестве «народ не поймет» (произносится с грузинским акцентом). Сразу после «праздника со слезами на глазах» начался отлов покалеченных человеческих существ, которых, в отличие от бездомных псов, отправляли не прямиком на живодерню, а в собачьи питомники, подальше от глаз людских. Да чего там говорить, когда еще «на момент моего отъезда» (1973 год) действовал циркуляр с описанием увечий, не совместимых с нахождением в местах общественного приема пищи. (Процитирую один свой рассказ: «Оркестранту с боголюбивой фамилией Левит не повезло: главкома (Е.Мравинского – Л.Г.) тошнит от его немигающей стекляшки – глаз боголюбивому в свое время высадил дворовый пацан, по имени ВОВ. И кривой музыкант стал играть перед киносеансами».)

Тем не менее сюжет с инвалидами подхлестнул мою фантазию: а как бы я с ним справился, чисто технически? Первое – это чтоб не получилось: «Public school требуется преподаватель(ница) физкультуры. Предпочтение отдается матери-одиночке афроамериканского происхождения с ограниченными физическими возможностями, принадлежащей к сексменьшинствам и исповедующей ислам». После такого одним орвелловским названием не оправдаешься. Стало быть, нужно гипотетическое четвертое измерение. Лично я бы исходил из посылки: антиутопия только выдает себя за страшный сон, который может сбыться. Каждому ясно, что это бой с настоящим. Иначе это была бы утопия, очередная песнь о казарме. Орвелл наложил картины Лондона времен войны на энкаведистскую практику в республиканской Испании, откуда, подобно Кестлеру («Слепящая тьма»), вернулся заклятым кремленологом. В этом смысле «Дивный новый мир» Хаксли – в отличие от «1984» – роман отгадок и антиутопией не являетяся, поскольку, повторяю, антиутопия – осуществленная утопия. Но иному автору по душе рубище пророка. Притворимся, что верим ему, что описываемое им – действительно грозное видение грядущего. За это нам позволено будет увидеть – как видят «сон во сне» – антиутопию с точки зрения антиутопии, когда последняя уже стала привычной: колченогая сборная, хор немых, расстрельная команда, состоящая из слепых, президент – даун. Словом, вчерашний самиздат. Одни сочиняют басни про царя зверей, другие про президента-дауна. Но освещение одного и того же стога сена, как показал известный импрессионист, в течении дня меняется. Пусть для человека благонамеренного басни по-прежнему «смерть моя», тогда надо уточнить почему:  не «кто что ни говори, хотя животные, а все-таки цари», а ровно наоборот: хоть и цари, а все-таки животные. Благонамеренность сегодня предполагает членство в обществе защиты животных, нельзя их обижать.

И вот внутри одного страшного сна нам снится другой – кошмарнейший. Антиутопия в рассуждении антиутопии. Людей с ограниченными физическими возможностями сменяют в Кремле животные. Человечество на протяжении своей истории их нещадно эксплуатировало, забивало кнутом, ставило на них опыты, даже использовало в пищу. «Кто здесь власть?» – «Мы здесь власть!» – скандируют четвероногие. Я просыпаюсь, какое счастье: нами правят безрукие, безногие, безголовые – но люди! Да-да, они тоже люди. И намерения у них благие. Ну, не верят они в обещание для себя царства небесного и хотят его иметь на земле. По-человечески их понять можно. Хочу назад, из 2084 в 2048, хочу к калекам.

«На салоне» я во второй раз. Семь лет назад на встрече Путина с русскими писателями, здесь в Париже, явка была почти стопроцентной, не досчитались буквально пары-тройки человек. Сегодня те же самые писатели не рискнули бы дать интернет-пользователям компромат на себя и не пошли бы. Как они поступят завтра – Бог весть, это от них не зависит. Их девиз: падающего толкни, сильного поддержи.

Один из тех, кто тогда не ходил и завтра не пойдет, кто никогда не ломал шапку перед начальством, кто на Болотной, как рыба в воде, сказал мне – на вопрос: «Ну, хорошо, допустим, ваша взяла, выборы были настолько честными, что понадобился второй тур – за кого бы вы стали голосовать, за Путина или за Зюганова?» – «А я бы не пошел».

Выясняется, что мои французские суточные чуть больше российских, чего быть не должно. На сущие копейки. Но ведь распиливать можно и пилочкой для ногтей, вон Левша блоху подковал. Это я в шутку. Установилась хорошая погода, выглянуло солнышко, как не пошутить.