06.03.2012 | Наука

Игра на поражение

Заметки на полях книги Дэвида Хоффмана «Мертвая рука»

Повествуя о «неизвестной истории холодной войны и ее опасном наследии», Дэвид Хоффман не ограничивается одним лишь изложением фактов – малоизвестных, удивительных и шокирующих. Вся его книга проникнута стремлением понять смысл описываемых событий – и одновременно оценить решения, продиктованные логикой глобального противостояния, с точки зрения здравого смысла. С учетом этого данные заметки следует рассматривать не как критику книги Хоффмана, а как попытку размышления вместе с ним над собранным им материалом. Впрочем, эти размышления коснутся не всех сюжетных линий книги Хоффмана, а только одной – той, что посвящена советской программе разработки биологического оружия (БО).

Первая странность, которая бросается в глаза при чтении «Мертвой руки»: на этом направлении Советский Союз около 20 лет вел гонку вооружений в одиночестве. США и другие страны Запада отказались от собственных программ в этой области еще до заключения Конвенции о запрещении биологического оружия.

Более того: когда в 1989 году один из ведущих советских специалистов в области БО Владимир Пасечник, бежав в Англию, подробно рассказал о советском бактериологическом потенциале, западные эксперты, стратеги и политики озаботились чем угодно, только не отставанием своих стран в этой области. Гораздо больше их пугало, что будет, если об этом узнают «ястребы» в их собственных парламентах, и не сорвет ли эта неприятная информация действительно важные переговоры о сокращении ядерных вооружений. А ведь речь шла об абсолютном превосходстве СССР, о его способности «вести биологическую войну в масштабах, неподвластных ни одной другой стране за всю историю».

Книга Хоффмана оставляет эту загадку без ответа. Более того – из нее невозможно понять, почему вообще Запад еще до начала периода разрядки (т. е. во времена неограниченной «холодной войны») пошел на односторонний, не обусловленный никакими встречными уступками отказ от биологического оружия. Хоффман, правда, приводит слова президента Никсона о том, что «биологическое оружие имеет масштабные, непредсказуемые и потенциально неконтролируемые последствия», но тут же дискредитирует их ссылкой на некие «американские и британские испытания», якобы показавшие, что «биологическое оружие может быть вполне контролируемым стратегическим инструментом».

Ричард Никсон, как известно, и в самом деле был далеко не самым честным и правдивым президентом в истории Соединенных Штатов, но на сей раз он сказал чистую правду. Биологическое оружие – это оружие с непредсказуемыми последствиями. Несколько упрощая, можно сказать, что применять его – все равно что затевать перестрелку в пороховом складе.

Главное преимущество БО – в его способности к самоусилению: пораженный смертельной инфекцией солдат противника сам становится оружием, поражающим своих товарищей. В идеале боевая культура, единственный раз попав в цель, может выкосить всю вражескую армию. Беда в том, что этим она не ограничится: нет никаких способов научить бактерию или вирус отличать солдат противника от собственных или от мирного населения. (Модные одно время среди энтузиастов бактериологической войны разговоры об «этническом оружии» так и остались разговорами: генетические различия между разными народами имеют в лучшем случае сугубо статистический характер, а ориентироваться на различия культурные никакой микроб не может.) В результате всегда есть риск, что боевые микробы, подобно слепому воину Гакону из русской летописи, порубят своих вместе с чужими. Мало того – некоторые болезни способны, передавшись от человека животным, образовывать вторичные природные очаги, ликвидировать котрорые в дальнейшем практически невозможно. Так, после Третьей пандемии чумы, разразившейся в конце XIX века, по всему миру (в том числе в обеих Америках, где до того чума была неизвестна вовсе) возникли устойчивые природные очаги этой болезни.

Эта трудность – не техническая, а фундаментальная, вытекающая из самой сущности биологического оружия. Чем лучше в боевом отношении тот или иной микроб, чем дольше он сохраняет жизнеспособность в окружающей среде, чем легче заражает жертву, чем успешнее противостоит иммунной системе и лекарственным средствам – тем труднее управлять результатами его применения или хотя бы прогнозировать их. И наоборот: попытка снизить этот риск неизбежно влечет снижение боевых качеств возбудителя. Читатели «Мертвой руки», возможно, обратили внимание на необычайную популярность сибирской язвы у разработчиков БО всех стран и времен. Причины понятны: попав в дыхательные пути, сибиреязвенная палочка вызывает тяжелую и скоротечную пневмонию с высокой вероятностью летального исхода. Однако ее жертвы не выделяют в воздух новые порции возбудителя (как это происходит, скажем, при легочной форме чумы), и массовая вспышка не перерастает в неконтролируемую эпидемию – умирают лишь те, кто попал под смертоносное облако (что и произошло в 1979 году в Свердловске). Но если жертва БО не превращается сама в средство его доставки – в чем преимущества такого БО перед ядовитым газом, напалмом или пулеметом?

С другой стороны, боевая рецептура – не тротил и даже не обогащенный уран, которые, будучи однажды произведены и заряжены в боеприпас, могут затем храниться десятилетиями в ожидании своего часа. Даже такие суперустойчивые микробы, как та же сибиреязвенная палочка, могут при длительном хранении самопроизвольно терять жизнеспособность или патогенные свойства. Чтобы быть уверенным в действенности БО, нужно каждые несколько месяцев обновлять содержимое боеголовок. То есть – все время производить, перевозить, хранить промышленные количества патогена. Доведется когда-нибудь применить это оружие или нет – неизвестно, а вот авария или утечка рано или поздно случится. Конечно, любое другое оружие тоже не гарантировано от инцидентов, но там можно ожидать некоторого соответствия между масштабом аварии и тяжестью последствий. В случае же БО утечка единственной клетки теоретически может привести к сколь угодно большому числу жертв.

Может быть, эти соображения убедительны только для слюнтяев-гуманистов, приходящих в ужас от возможной гибели тысяч сограждан? Но вряд ли можно заподозрить в чрезмерном гуманизме руководителей японской армии, готовившей в 1932 – 1945 гг. программу масштабной бактериологической войны. Без упоминания о знаменитом «Отряде 731», испытывавшем смертоносные патогены на тысячах военнопленных, не обходится ни одна книга о биологическом оружии (и книга Хоффмана – не исключение). Но странным образом нигде не обсуждается тот факт, что разработки этой чудовищной организации так никогда и не были применены на практике – даже когда загнанная в угол империя хваталась за любую соломинку, когда заморские варвары ступили на священную землю Ямато, а над Хиросимой и Нагасаки выросли атомные грибы. Японские правители были людьми абсолютно безжалостными – но не безответственными.

После Второй мировой войны все державы-победительницы отдали дань соблазну «войны микробов» – и все в конце концов пришли к выводу: биологическое оружие представляет собой постоянную и неустранимую угрозу для страны-обладателя, а в качестве средства сдерживания ничего не добавляет к оружию ядерному. (В книге Хоффмана вскользь упоминается, что по данным американской разведки так думали и советские военные.) С этой точки зрения продолжение разработок БО (кроме мер защиты от возможной бактериологической атаки) означало напрасную трату средств. Не удивительно, что США свернули свою программу, даже не дожидаясь заключения соответствующей конвенции, что в самой конвенции не были предусмотрены никакие механизмы контроля (зачем контролировать то, что никто в здравом уме не станет нарушать?) и что западные разведки в течение полутора десятилетий – до побега Пасечника – не находили в СССР никаких следов производства БО, хотя оно велось в беспрецедентных масштабах и к нему были причастны десятки (если не сотни) тысяч людей. Не находили потому, что не искали.

Удивительно другое: почему СССР, уже переживший вместе со своими соперниками разочарование в бактериологической бомбе, вновь погнался за этой химерой?

Вряд ли кто-нибудь может сегодня уверенно ответить на этот вопрос. Можно только выдвинуть несколько более или менее правдоподобных предположений.

Во-первых, инициатива возобновления разработки БО могла исходить от разведывательно-аналитических структур. Парадоксальным образом поводом для нее мог стать именно отказ ведущих государств от программ БО, повлекший за собой прекращение фундаментальных исследований в этой области (понятно, что никто не будет заниматься изучением боевых возможностей смертельных инфекций в отсутствие заказов государственных ведомств) и как следствие – спад публикаций по этой тематике в открытой западной печати. В логике советской военно-аналитической паранойи этот спад мог быть истолкован как «засекречивание работ» – признак того, что западные ученые нащупали-таки какое-то перспективное направление. И нам, разумеется, нужно не отставать. (Именно так почти в те же годы разочарование западных ученых в идее искусственных кровезаменителей вызвало к жизни советскую разработку в этой области, увенчавшуюся созданием несравненного перфторана.)

Во-вторых, идея одним махом вырваться вперед в гонке вооружений могла принадлежать, как ни странно, сугубо штатским интеллигентам – биохимикам и молекулярным биологам из академических кругов.

Хоффман мимоходом упоминает, что завязка интересующего его сюжета относится ко временам, когда советская биология медленно приходила в себя после лысенковского морока. Но для него это всего лишь элемент декораций, в которых разворачивается действие. Между тем именно в это время советские биологи, казалось бы, получившие наконец-то возможность заняться настоящей наукой, с отчаянием обнаружили, что поезд ушел. По милости Лысенко и его августейших покровителей страна не просто пропустила добрых четверть века научного развития – она прохлопала научную революцию. И если новые идеи можно было почерпнуть из зарубежной литературы, то новые методы и необходимое для них лабораторное оборудование взять было неоткуда: советская промышленность не производила ничего подобного, а возможности закупать современные приборы за рубежом были крайне ограничены. Неэффективная советская система могла поддерживать военный паритет с Западом только ценой постоянного урезания всех остальных нужд, и академическая наука становилась для нее непосильной роскошью. Более-менее щедро финансировались только те исследования, которые сулили практический результат в военной области – поскольку даже советским руководителям было ясно, что новое оружие нельзя купить в готовом виде у потенциального противника, как зерно или современные лекарства.

Весьма вероятно, что в такой ситуации некоторые молодые и амбициозные «биохимические генералы», имевшие выход на верхушку КПСС (от упоминания конкретных имен воздержимся, так как это всего лишь предположение), могли посулить решающий перевес в военном соревновании – при условии, разумеется, достаточного финансирования, достойного приборного обеспечения и возможности стажировок за границей. Логика была та же, что в известной байке про Насреддина, эмира и ишака: пусть нам дадут возможность создать лаборатории, не уступающие лучшим западным, а когда они у нас будут, мы уж найдем, чем отчитаться. Не суперзаразой, так фундаментальными открытиями – которые мы наверняка сделаем в этих лабораториях. Конечно, все это опасно смахивает на шарлатанство – но как еще разговаривать с людьми, которые на полном серьезе советуют вставить в клеточную стенку одного микроба фрагмент оболочки другого, полагая, что все потомки такой клетки унаследуют эту заплатку?! С волками жить – по-волчьи выть.

Такая версия невольно приходит на ум при чтении тех страниц «Мертвой руки», где описывается химический синтез небольших нуклеотидных цепочек в Кольцове. С точки зрения создания оружия – задача довольно бессмысленная: молекулярная биология того времени не могла связать болезнетворные свойства вируса с его генетическим «текстом». Да и стоит ли мучиться с химическим синтезом (эффективность которого с ростом длины синтезируемой цепочки падает в геометрической прогрессии), когда можно просто комбинировать гены различных штаммов и видов? Но искусственный синтез генов – последний писк молекулярно-биологической моды 70-х, владение этой технологией – своего рода квалификационный экзамен для желающих войти в мировую элиту этой науки.

Наконец, возрождение советской программы разработки БО могло быть результатом лоббистских усилий военных исследовательских учреждений, ранее занимавшихся этой тематикой. Как справедливо пишет Хоффман, «оружие выпускалось не потому, что оно было необходимо, а потому что этого хотели выдающиеся конструкторы, а также генералы и члены Политбюро». То же самое можно сказать и о научных разработках. Заключительная часть книги Хоффмана дает представление о живучести советской военно-бактериологической империи: даже в начале 90-х, потеряв смысл своего существования, производственные и испытательные базы, кадры, финансирование, получая прямые приказы руководства страны о немедленном прекращении работ, она все еще ухитрялась что-то «разрабатывать» и «испытывать». Если бы в процессе работ вдруг выяснилось, что создать бактериологическое оружие вообще невозможно, это не остановило бы работы над ним. Достаточно вспомнить хотя бы, что сегодня на одном из российских спутников находится (и по уверениям его создателей, успешно работает) устройство, принцип действия которого прямо противоречит закону сохранения импульса.

В пользу каждой из этих версий можно привести убедительные доводы. Вполне вероятно, что причиной неожиданного возвращения СССР к разработке БО стало совместное действие всех трех заинтересованных групп, нашедших опору друг в друге. Но более интересный вопрос – насколько успешной оказалась эта программа? Действительно ли в советских лабораториях было создано биологическое супероружие?

Точный ответ на этот вопрос к счастью неизвестен – его могло бы дать только реальное применение советских микробных арсеналов. Но вся книга Хоффмана подводит к утвердительному выводу.

Но вот один из героев книги – Сергей Попов – рассказывает о своей работе над «двойным» патогеном, побуждающим иммунную систему атаковать собственные ткани. По сути дела речь идет об искусственно вызванной аутоиммунной реакции. Именно такие ошибки иммунитета лежат в основе многих тяжелых заболеваний (рассеянного склероза, сахарного диабета I типа и др.), привлекающих особое внимание медицины, – заболеваемость ими растет, а эффективные методы лечения неизвестны. 

Между тем, из слов Попова следует, что ему удалось создать такой вирус. Это означает, что он расшифровал механизм аутоиммунных заболеваний, нашел тот «переключатель» в человеческом организме, который их запускает. И все это было сделано еще в 80-е годы. Доктор Попов вот уже почти два десятилетия работает в академических структурах на Западе и не имеет никаких оснований держать в тайне свое открытие. Где же его Нобелевская премия?

Подобные детали заставляют усомниться в необычайных достижениях советских биооружейников. Однако если созданный ими арсенал не стал новой эпохой в фундаментальной или прикладной биологии – это, разумеется, не означает, что он не может убивать. Как показала свердловская трагедия, система, в которой все врут всем, может создавать угрозы для страны и мира и без помощи высоких технологий.

Источник: «Вокруг света» № 10, 2011,