13.02.2012 | Современный танец

Вербальное отклонение

Британская труппа DV8 подняла на фестивале SpielzeitEuropa «исламский вопрос»

Режиссер, хореограф и по основному образованию психолог Ллойд Ньюсон — фигура в современном театре и танце культовая. Интересуют его исключительно табуированные зоны, а в названии 25 лет существующего DV8 Physical Theatre скрыто не только сокращение Dance Video 8, но и словечко deviate, обозначающее «отклонение от нормы».

Это Ньюсон сочинил шлягерные сцены для безногого артиста в проекте The Cost of Living и, будучи яростным защитником прав сексуальных меньшинств, разразился два года назад постановкой в неожиданном для танца жанре «вербатим». Спектакль To Be Straight With You базировался на интервью, в которых обсуждалась религиозная нетерпимость в отношении гомосексуалистов. Общение с мусульманами в рамках этого проекта привело Ньюсона к идее спектакля, который только что показали на фестивале SpielzeitEuropа в Берлине. Can we talk about this? или

«Можем ли мы поговорить об этом?» — название спектакля и последние слова, которые услышал от Тео ван Гога убийца, наказавший голландского режиссера за фильм Submission и за осквернение Корана.

Человек радикальный и отнюдь не боязливый, Ньюсон уже на первом проекте обнаружил, как неохотно его современники и соплеменники обсуждают тему религиозной нетерпимости, что настроило его на воинственный лад. Он развернул в Can We Talk About This? настоящую вербальную полемику, для которой использовал свидетельские показания, мнения, истории почти пятидесяти человек. Большинство из них хореограф проинтервьюировал лично. Список опрошенных честно приводится в программке. Здесь сценарист фильма Тео ван Гога — экс-мусульманин, ныне критикующий ислам. Оксфордские профессора и журналисты — участники дискуссии «О чем в ХХI веке нельзя говорить». Ученый, с которым пообещали расправиться за привязки Корана к теории эволюции Дарвина. Сторонники идеи мультикультурности и ее противники, правозащитники и обычные люди с обычными историями. «Вербатим-данс-театр» — это реально что-то новенькое. Записанные тексты хореограф распределил для девяти танцовщиков. Они говорят без перерыва, но роль «документа» играют не слова. Скорее то, что стоит за ними и что проговаривает человеческое тело. Движущееся как будто в страхе, озираясь, карабкаясь за стены и цепляясь за углы. Извиваясь, ползком или постоянно приседая в каких-то стеснительных реверансах. А то и по-чиновничьи тупо сидящее за столом, чтобы рубить по нему ладонью правду-матку.

Ньюсон цепляет один эпизод к другому и не дает зрителю передохнуть, монтируя уклончивые телодвижения демагогов от политики с агрессивными подскоками орущих демонстрантов.

Вальяжное состояние тела попивающей кофе интеллектуалки, которая сидит на плечах партнера, как в уютном кресле, и рассуждает о мультикультурности, и брутальный дуэт, в котором тело свидетельницы таскают туда-сюда и ставят на нем метки черным карандашом — вот след от пули, вот от ударов ножом. Разрисованное как место преступления тело превращается в вопиющий документ, в «вещдок». Как и сама сцена, которая, словно пеплом, посыпается черно-белыми фотографиями других жертв религиозногого фанатизма — художников, писателей, политиков, правозащитников, журналистов. Как стена, на которой по ходу действия фиксируют мелом имена погибших и печальные даты — терактов, протестных акций, аутодафе, вроде сожжения «Сатанинских стихов» Рушди. Как и «снимающие показания» телеэкраны с фрагментами интеллигентных студийных баталий и грубых уличных столкновений: «Аллах акбар!» — орут одни. «Да кто он такой, к черту, этот ваш Аллах?» — отвечают другие.

Вот и поговорили, называется. В этом месте зрители смеются. Хотя не до смеха. Никому. Напряжение ощущалось и в первый же вечер гастролей в Haus der Berliner Festspiele. Оно разрядилось cценой, которая поначалу показалась частью перфоманса. Понять, что человек, прорвавшийся к сцене и закидавшей ее овощами с криком «Все говно!» не «подсадная» утка, можно было только по вдруг остановившимся танцовщицам. В финальных аплодисментах чувствовалось потрясение одних и сердитая сдержанность других. Не просто с этой темой. Ох, как не просто.

Но назвать проект Ньюсона антиисламистским было бы ошибкой. Точнее было бы счесть его акцию выражением глубочайшего недоверия родной британской и вообще европейской демократии, не способной защитить ни своих граждан, ни собственные принципы, согласно которым убивать нельзя, но все-таки иногда кому-то можно. И при которой

свобода слова вступает в противоречие с принципом толерантности: «если я скажу, что думаю, меня назовут расистом или антиисламистом» — рефрен многих интервью.

Бесстрастно монтирующий показания, спектакль отчетливо обозначает пространство обсуждения темы. Оно только кажется открытым. В нем много замкнутых подпространств. Большой зал, в котором все происходит, напоминает и школьный класс, и комнату для допросов, и тюремную камеру, и университетскую аудиторию. Они изолированы друг от друга, как соло и дуэты, в которых представляются точки зрения. Здесь говорят, как бы утверждает Ньюсон, но не договариваются. Есть мнения, но нет диалога. На вопрос «Можем ли мы поговорить об этом?» ответ кажется очевидным: «Пока не можем». Зритель не дождется ни выводов, ни прогнозов — это вам не ток-шоу с пусть фальшивым, но утешительным слоганом в финале: «Все будет хорошо». Ньюсон, похоже, так не думает. Поток свидетельств оборвется внезапно. Как вести с войны, окопы и апартаменты которой с реальными жертвами и паразитирующими статистами Ллойд Ньюсон обозначил весьма недвусмысленно.

Источник: "Московские новости", 02 ноября 2011,