16.12.2005 | Театр

Прекрасно готовит и разогревает

Евгений Гришковец и Александр Цекало показали «по По» – вольные пересказы классика романтического хоррора

Мне очень нравится эта идея. Вот взять и просто начать рассказывать слушателям давно прочитанные рассказы Эдгара По – с ошибками, прибавлениями, новыми поворотами – прямо так, как они сохранились в памяти с детства, так, как рассказывают страшилки в пионерском лагере после отбоя. Я и сама, помню, так рассказывала Конан Дойля, про желтое лицо. Тут важно уметь правильно подойти к страшному месту – обставить эффектами, замедлить темп, понизить голос… Но у Гришковца все по-другому.

Он говорил, что Эдгара По вместе с Джеком Лондоном и другими классиками  рассказывал, когда служил на флоте, друзьям-матросам, чтобы скоротать длинные дежурства. Потом вспомнил об этом в начале девяностых, создав в Кемерово свой театр «Ложа».

Сначала сочинилось смешное название «по По», а потом сама идея спектакля. Тогда он запретил актерам перечитывать рассказы и снова, как в армии, пересказывал их, чтобы они играли «с голоса», напитавшись его собственными воспоминаниями и отношениями с текстом.

Четыре года назад Гришковец опять вернулся к этой идее и поставил «по По» с латышскими актерами в Новом Рижском театре. Тогда ему пришлось с изумлением обнаружить, что молодые артисты этих рассказов сроду не читали и поэтому ироничный и очень далеко уходящий от автора пересказ Гришковца для них оказывается настоящим По. Теперь он снова возвращается к этим текстам, уже в Москве, в паре с Александром Цекало, который привычнее смотрится на эстраде или в телевизоре, чем в маленькой черной и почти пустой коробочке сцены, где идет «по По». Цекало, как выяснилось, По читал, но перечитывать и ему Гришковец запретил, да и сам, боясь сбить воспоминания, снова брать книгу не стал, а только попросил, чтобы жена напомнила ему имена героев.

Спектакль начинается с рассказа «В смерти - жизнь»: «Меня мучила жестокая лихорадка и не было ей конца…» и дальше о том, как герой откусил кусочек от слипшегося в комок опиума. Вернее спектакль начинается даже не с рассказа, а только с его зачина, предшествующего истории про овальный портрет. Потом, почти все представление, так и будет: два человека, один – в светлом костюме и шляпе, с интеллигентным и немного озабоченным лицом (это Гришковец), а другой – в брюках и белой рубашке, простодушный и экзальтированный (это Цекало), станут рассказывать друг другу вместо самих историй По, - вступления к ним, где больше рассуждений, чем собственно сюжетов. И дальше можно лишь удивляться или радоваться тому, каким образом начинают вести себя эти рассуждения и эти сюжеты, когда персонажи, то весело перебивая друг друга (в жанре «а вот еще был случай»), то, сев одиноко в уголок, заводят истории по По.

Сами рассказы, - не то, что осовремененные, а скорее забавно и нелепо обставленные современными деталями, - уезжают куда-то в сторону, почти до анекдота, но потом все же как-то выруливают обратно. Вроде «Бочонка Амонтильядо», который Цекало рассказывает целиком, от первого лица, поначалу прикидывая, как лучше убить Фортунато: в будний день все уходят на работу, а раньше вставать не хочется, да и после работы все устали; лучший день для убийства - день города, когда по главной улице обязательно идет какая-то идиотская спартакиада и всюду неразбериха… Все это - вместо упоминания о том, что герой решил убить врага во время карнавала.

Или рассказ Гришковца из «Погребенных заживо» о некоем конгрессмене из Балтимора, который женился на умнице-рукодельнице (прекрасно готовила, еще лучше разогревала), занявшей первое место на конкурсе красоты, а потом она умерла. И что вдовец, как человек модный и передовых взглядов, похоронил ее не в земле, а в склепе. И что вторая жена (занявшая второе место в том же конкурсе) готовила так плохо, что конгрессмену приходилось питаться по столовкам. Тогда он решил навестить в склепе первую жену – может, саван сменить или подмести перед входом…

Надо сказать, что зрителям, в отличие от актеров, как раз хорошо бы помнить рассказы По для того, чтобы понимать весь сюжет взаимоотношений автора рассказов с автором спектакля, веселиться над парадоксальными превращениями и видеть, как маскирующаяся серьезом романтическая ирония  классика оборачивается в фарс или, наоборот, в неожиданно грустный комментарий.

Персонаж, которого придумал для себя Гришковец, очень близок к знакомому нам герою его моноспектаклей.

С его любовью к подробностям (в «Истории с воздушным шаром» он к чему-то упоминает английскую королеву, которая в очередной раз болела ифлюэнцей). Или самокопаниям: из «Беса противоречия» берет начало длинный рассказ, о том, что вот каждому чувству соответствует какой-нибудь орган, и только для чувства противоречия – нет органа, а как было бы интересно… (и дальше – мучительные попытки разобраться в себе, очень напоминающие некоторые повороты в «ОдноврЕмЕнно»). Вот так же он рассуждает и о газетах: почему выдумка – всегда страшно, а в газетах пишут правду и совсем не страшно? Вот написали, что 58 человек задохнулись в яме – и не страшно, а ведь, если представить себе, как каждый из них…

Цекало, изображающий скорее простака, играет смешно, но более эстрадно: он сам над своими рассказами хохочет, хлопает себя по коленям, впадает в гнев, округляет глаза и беспрестанно жестикулирует («сделал вот такой разрез - от левого плеча до правой печени – нет, на себе не показывают…»). У него особенно забавно звучат сочетания романтических деталей с обыденными: «сижу я как-то в своем замке, в самой высокой башне, пью портвейн…» (это пересказ стихотворения «Ворон», и еще: «ворон сел на эбонитовую статуэтку, которую дядя привез из Африки - ну, знаете, какие люди из-за границы привозят, мол, я отдыхал тут). Он очень буднично, как-то походя, говорит: «и тогда я решил его убить…» и не раз за спектакль растерянно замечает: «никого больше не было, все как-то умерли…».

А еще в его рассказах постоянно присутствует магазин «Все для дома», куда герои заходят купить то отравленную свечу, то лопату, чтобы выкопать покойника. И  у них постоянно сердце екает, подсказывая в какой именно свежей могиле лежит нужный покойник.

Персонажи ходят по маленькой наклонной площадке среди развешенных колокольчиков, которых не выносит герой Цекало (видимо, с тех пор, как замуровал в «бочонке Амонтильядо» своего врага, одетого в костюм шута с колокольчиками). В конце оказывается, что колокольчики без языков (Гришковец: «я вам давно хотел сказать, но вы ведь слова вставить не даете…») и, рассуждая о том, какая смерть приятнее («а вот есть еще модный японский яд, все натуральное, на травах…»), они уходят. А зрители остаются, оживленно обсуждая рассказы По – кто как их помнит и что смог узнать в прихотливом сочинении Гришковца, где больше намеков и игр, чем цитат.

Кстати, оказывается, поначалу в спектакле еще были предусмотрены какие-то «мертвые мальчики», но перед самой премьерой автор-актер-режиссер решил, что их не будет. Так что все мальчики остались живы.

Источник: "Газета.ру", 14.12.2005,