Авторы
Недавняя встреча премьера с нашими кинематографическими боссами не нуждалась бы в дополнительных комментариях. Если бы не одна, частная на первый взгляд акция в иностранном киноинтернете, попавшаяся вчера на глаза. Ссылку, чтобы соблюсти последовательность развития событий, дам чуть позже. Лично мне стало окончательно ясно, что российские и западные головы – даже в отношении к кинематографу – устроены абсолютно по-разному.
Для тех, кто хоть немного знает историю кино, главной сенсацией в рассуждениях премьера стало даже не то, что он упомянул о кодексе Хейса – своде консервативных установок, который подавлял Голливуд с 1930-х годов по 1960-е, установив в нем жесткую политическую, религиозную и моральную цензуру. А то, что он упомянул этот кодекс, фактически запрещавший изображать в кино реальную жизнь, в качестве позитивного образца, на который и нам бы неплохо ориентироваться.
Стоит напомнить, что в кинематографической Европе кодекс Хейса всегда считался символом лицемерия, мракобесия и даже одним из вдохновителей идеологии маккартизма. Когда кино-Европа в середине 1950-х опередила Голливуд по всем показателям, как художественным, так и коммерческим (Голливуд лет на пятнадцать, почти до начала 1970-х, стал убыточным, даже знаменитая гигантская надпись Hollywood на тамошних холмах – и та в те годы проржавела и перекосилась, и денег на восстановление не было), то это во многом произошло потому, что в Америке кодекс Хейса действовал, а в Европе – нет. Поэтому его в Америке и отменили. Действуй кодекс Хейса в Европе, не возникло бы ни итальянского неореализма, ни французской "новой волны". Были бы невозможны величайшие из великих Бергман или Висконти, фильмы которых по нормам кодекса Хейса пришлось бы кастрировать.
Неофициальные правила, соответствующие умонастроениям Хейса, действовали, правда, в кино СССР. У нас, например, тоже нельзя было изображать на экране адюльтер. Но при этом, заметьте, кодекс Хейса всегда оставался нарицательным ругательным определением («эта инициатива ведь сродни пресловутому кодексу Хейса!» и т.п.) в устах политических обозревателей советского ТВ, когда те обнаруживали в американской жизни очередной цинизм, новую военщину и прочий Ку-клукс-клан.
Ясно, что у премьера много других забот, чтобы он вдруг лично заинтересовался кодексом Хейса. Его на сей кодекс кто-то навел. Вопрос: кто и зачем?
Версия первая – навели те самые кинобоссы, с которыми он и встречался. Об этом говорит фраза премьера, оттолкнувшись от которой, он и заговорил о необходимости нашего собственного кодекса, основанного при этом не на указах, а на личном самоконтроле и самоограничениях режиссеров: «На экранах появляются картины, которые по сути своей встают в один ряд с желтой прессой...» После выхода бездарнейшей халтуры под названием «Беременный» автор этих строк писал:
«Г-да Эрнст, Бекмамбетов, Сельянов, Максимов, Толстунов, Тодоровский, Верещагин, Роднянский, Бондарчук и др., кто пытается у нас производить хорошее серьезное и хорошее массовое кино, должны наконец отдавать себе отчет в том, что такие фильмы, как «Беременный», могут поставить крест на российском кинобизнесе вообще. И что надо принимать некие корпоративные меры».
Судя по всему, упомянутые г-да продюсеры, многие из которых присутствовали на встрече с премьером, тоже озаботились будущей судьбой своего бизнеса. И, возможно, решили инициировать некий документ типа «кодекса Путина», который позволит им легально мочить кинодребедень – конкурентов-халтурщиков, которые заставляют зрителя разочароваться в родном кино. А заодно решили окончательно монополизировать кинорынок.
В этом случае совещание у премьера будет иметь последствия – действительно будет принят (на уровне Думы ли, Министерства культуры ли, Гильдии продюсеров ли) некий кодекс – «кодекс Путина». Правда, непонятно, почему продюсеры не смогли или не захотели принять такой кодекс самостоятельно без привлечения премьера.
Версия вторая – это была инициатива предвыборного штаба премьера. Чисто популистская акция, за которой ничего не последует. Фразы – и всё тут. Если так, то самое смешное, что сориентирована акция на консервативно мыслящих людей старших поколений, которые и понятия не имеют о том, портит наше новое кино нравы или не портит – они в кинотеатры не ходят, они его не видят. Они смотрят только навязчивые отечественные сериалы.
Как бы то ни было, общий вывод очевиден: у нас сохраняется начальственный подход к кинематографу. Начальственный, вельможный – это когда обсуждаются только те проблемы кино, которые важны для боссов киноиндустрии либо для политических властей страны (особенно в момент предвыборной кампании).
У нас в кино решают только верховные – а заодно поверхностные – задачи.
Если бы на встрече премьера с кинобоссами всерьез обсуждали проблемы кинематографа, то задались бы прежде всего реальными вопросами: а) Почему у нас снимают столько дребедени в утиль (ведь по сто фильмов в год, и две трети – даже мне неизвестны) и почему так мало талантливых режиссеров-авторов? б) Почему те российские фильмы, которые берут призы на заграничных кинофестивалях, не имеют проката и вообще не доступны публике за пределами двух столиц, даже в крупных университетских центрах от Нижнего до Казани и от Новосибирска до Ростова и Краснодара? в) Почему у нас нет системы так называемого альтернативного проката, тогда как Франция вложила в прошлом году чуть ли не 200 млн евро в развитие системы кинотеатриков (более полутора тысяч по стране!), которые будут демонстрировать исключительно киноискусство и неформатное кино – так называемый артхаус? В итоге все лучшее мировое кино тоже недоступно нашим зрителям за пределами двух столиц. Это реальное нарушение не только потребительских, но и гражданских прав народа. Именно это становится одной из причин интернет-пиратства: с ним активно сражаются наши кинобоссы, но делают вид, будто не понимают, что наши киноманы – пусть пиратски и через интернет – пытаются добыть фильмы, о которых говорят в наших столицах и мире, но которые им иначе не посмотреть.
У нас в стране недоступно истинное, авторское, настоящее, редкое, уникальное кино – именно что киноискусство. Обо всем этом премьер с кинобоссами, однако, не говорили.
Вобьем последний гвоздь в гроб их совместного заседания. Да зачем вам собственный кодекс Хейса? Премьер уверен (то есть его уверили), будто кодекс Хейса до сих пор позитивно влияет на американских кинематографистов, заставляя их соблюдать самоконтроль, чтобы не разрушать нравы общества. На самом деле самоконтролю голливудцев способствует лишь система прокатных рейтингов.
Введите наконец в России нормальную, ясную всем и обязательную для исполнения владельцами кинотеатров систему рейтингов! Как в той же Америке – но современной, а не времен кодекса Хейса.
Рейтинг G – фильм без возрастных ограничений. PG – рекомендуется родительский контроль. PG-13 – детям до 13 фильм нежелателен (сопровождение родителей). R – лицам до 17 обязательно сопровождение взрослого. NC-17 – лица до 17 лет не допускаются. У нас тоже вроде есть какой-то рейтинг. Но даже я, занимаясь кинокритикой, никогда им не интересовался, поскольку ни малейшей роли он не играет, на афишах не значится. А любой голливудский ролик начинается именно с демонстрации рейтинга, и кинотеатры жестко соблюдают пропускную систему на фильм, отсекая тех, кому нельзя, – иначе штрафы. Причем присуждает рейтинги не государственная организация, которую всегда легко обойти или подкупить, а сама действующая киносистема. Конкретно – MPAA (Американская киноассоциация – у нас ее роль могла бы спокойно взять на себя Гильдия продюсеров).
И вот тут-то припрятанный сюрприз. В одном из популярных западных киноблогов появилась умная заметка о том, как уродует истинных художников и их взаимоотношения с публикой даже такая демократическая (по сравнению с кодексом Хейса) мера, как NC-17. Симптоматично, что ссылку на этот блог дал на этой неделе, уже после встречи премьера с нашими кинокулаками, самый влиятельный мировой киносайт www.imdb.com, причем в рубрике IMDb Hit List – списке ссылок на наиболее актуальные мировые кинопроблемы.
Автор упомянутого блога вспоминает историю с «Последним танго в Париже» Бернардо Бертолуччи, посеявшим в 1972 году надежды на то, что серьезные сексуальные темы, художественно осмысленные большими киномастерами (а много вы положа руку на сердце знаете тем, более серьезных, нежели сексуальные?), станут достоянием широких зрительских масс. Но все разбилось об упомянутый рейтинг NC-17, который стал в Америке могилой. Для любых картин, где художник не подвергает себя самоконтролю и самоцензуре, к которым воззвал теперь режиссеров наш собственный премьер. Фактически рейтинг NC-17 отрезал от зрителя в Америке наиболее значимые произведения киноискусства, поскольку кинотеатры из-за боязни убытка не брали фильмы с таким рейтингом. А студии, чей фильм получал смертельный приговор NC-17, не боролись, а трусливо прятали голову в песок.
Теперь, надеется автор блога, ситуация наконец может измениться. Потому что через неделю, 2 декабря, в Америке выходит «Стыд» новомодного афро-британского режиссера Стива Маккуина с участием новомодных Майкла Фассбендера и Кэри Маллиган – фильм, жестко исследующий проблему мужской сексуальности, которую персонаж не в силах сдерживать. Фильм тоже получил гробовой рейтинг NC-17.
Но после противоречивого, но громкого приема на двух из пяти крупнейших кинофестивалях мира (в Венеции и Торонто), после восторга в социальных сетях, после ударных оценок критиков (кстати, наши приняли фильм тоже оптимистически) студия-производитель впервые решилась использовать рейтинг NC-17 не как роковой приговор, а как рекламный бренд. Валите скопом на фильм с рейтингом NC-17 – пусть и только те, кому разрешено!
Короче, о том, о чем мы заявили в самом начале. О принципиальной разнице менталитетов. Они – на Западе – думают о том, как обеспечить наиболее талантливым (а это всегда неуправляемые) художникам выход на максимально широкую аудиторию, которой их фильмы пока недоступны. Наши – о том, как если не ввести запреты (слово "запрет" в ходе дискуссии у премьера опровергалось), но как призвать редких своих режиссеров, которые и без того лишены проката и аудитории, к еще большей самоцензуре и самоконтролю, то бишь управляемости. Власть надеется рулить кинематографом. Мораль налицо.
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.
