28.10.2011 | Театр

Смерть круассана

Две стороны нового европейского театра

Фестиваль NET продолжает демонстрировать нам новый европейский театр во всех возможных видах. Вот еще две гастроли: голландские «Дети солнца» -   очень доброкачественная и почти стерильная постановка классики, как это нынче принято, перенесенная в современность,  и испанская «Смерть и реинкарнация ковбоя» - грязный, возмутительный, почти панковский спектакль-провокация.

Оба, безусловно, новые – прежде так не ставили, и европейские – в наших широтах такого не увидишь.

Впрочем, к такому театру, какой показал в Москве Иво Ван Хове со своей «Тонелгруп Амстердам», у нас уже стремятся – понятно, что даже простая смена обстановки заново актуализирует текст, который казался безнадежно устаревшим. Ван Хове, самый заметный голландский режиссер, знаменитый именно обстоятельными, длинными постановками осовремененной классики (о его спектакле «Русские!» по чеховским пьесам, мне уже приходилось писать в репортаже с Амстердамского фестиваля) перенес горьковскую пьесу в какое-то условное постсоветское время, где по телевизору идет «Поле чудес» и советские мультфильмы. Герои носят современные костюмы, едят нутеллу из огромной банки и делают аэробику перед телевизором, а в остальном спектакль выглядит вполне традиционной постановкой классической пьесы, скучноватой, но честной и с хорошими актерами. Текст горьковской пьесы был обработан Петером Ван Краи, то есть для голландцев он звучит современно и наверняка имеет какие-то нюансы, которых мы не поняли, поскольку в качестве субтитров читали анахронично звучащую пьесу Горького (обратный перевод с голландского тут был бы тут уместнее - хотя бы слесарь тогда не звался кузнецом). Но кардинально это ничего не меняет – пьеса о том, как бессмысленный и беспощадный уличный бунт разрушает дом нелепых интеллигентов, старающихся не высовываться, сегодня могла бы выглядеть очень актуально, но такую задачу Ван Хове, кажется, себе не ставил. Зато на финал он приберег куда более глобальное видео: когда стены дома под натиском бунтующих стали рушиться, на заднике-экране появились кадры со всевозможным общественным насилием. Нарезка из общеизвестных видео революций,  выступлений тоталитарных лидеров (начиная со Сталина и Мао), а потом скандалов на бирже, нового терроризма и прочих ужасов сегодняшнего дня,  - по мнению режиссера, иллюстрировала, к чему привел тот  горьковский холерный бунт. Но от этого уже хотелось бежать «как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своей пошлостью».

Со спектаклем европейского анфан-террибля Родриго Гарсиа, все было ровно наоборот: он так или иначе играл с разнообразными социальными проблемами, табу, фобиями и т. д, но обращался к зрителям очень персонально и каждый сам должен был решить, готов ли он продолжать смотреть на сцену, где происходит что-то дикое и отталкивающее.

Провокации Гарсиа сегодня в фестивальной Европе модны: два года назад этот режиссер получал во Вроцлаве престижную премию «Новая театральная реальность»,  которую дают новаторам, но и там, среди понимающей левой публики со всего света, умудрился устроить скандал.  Его театр с говорящим названием «Мясная лавка» показывал представление «Развей мой прах над Микки», набитый провокациями всех сортов. От довольно невинных, но испытывающих зрительскую брезгливость, где раздетые артисты обливались и обмазывались медом, а потом обкладывались гренками, или тех, где исполнители в одежде кидались в резервуар с густой жидкостью, напоминающей строительный раствор, а потом носились и ползали по сцене, - до гораздо более жестких. Например, в одном эпизоде на самой авансцене голые артисты, постанывая и тяжело дыша, изображали половой акт, а рядом стояла и наблюдала за ними семья с тремя маленькими детьми и бабушка с собачкой. В спектакле  участвовали привязанные веревками живые лягушки, а еще был длинный эпизод с бесконечным бросанием в аквариум хомячков – на большой экран проецировалось, как зверьки панически бились в воде, пытаясь не утонуть. Европейская публика на провокацию поддавалась: защитница хомячков выбегала на сцену, пытаясь остановить их мучение, в другом спектакле, где актеры собирались убить и съесть лобстера, борец за права омара обрезал ножницами веревку, на которой висело еще живое животное. Перед церемонией вручения премии какие-то молодые люди раздавали приглашенным листовки, где «новая театральная реальность» называлась «наградой за смерть». Наша публика на спектакле «Смерть и реинкарнация ковбоя» в подобных ситуациях ахала, охала, зажмуривалась, но обструкций не устраивала и почти не покидала зал. Все хотели понять, чего стоит настоящая театральная провокация.

На сцене ДК ЗИЛ два актера из «Мясной лавки» делали все то же, что всегда: нарушали театральные табу, которых осталось совсем немного. Мужчины бегали по сцене без трусов, возились, изображая гомосексуальный половой акт,  где-то за сценой (что проецировалось на гигантский задник-экран), они, отвратительные, голые и потные, мучили тихую японку, тискали и таскали высыпанных из коробки живых цыплят, а потом на сцене выпускали их в стеклянный куб и запустили к ним кошку.  На спектакль, как и прежде, это было мало похоже: не только сюжета, но и какой-то внятной логики и держащего публику ритма в этом действе не было. Сцены с вопящими под оглушительную музыку голыми актерами, которые то пытались оседлать крутящегося механического быка из парка аттракционов, то скакали, надев садо-мазо шлемы с бубенчиками, и изображая самодеятельный балет, то выскакивали голяком прямо в зал - длились так долго, что публика переставала ужасаться и регулярно принималась скучать. Единственная логика, которая тут была явной – это логика нарушения ожиданий: лишь только мы решали, что вот так весь спектакль они и будут с нами говорить на языке брутального, телесного театра, как оба одевались, и, улегшись на шезлонгах с пивом, принимались тихими голосами рассуждать о жизни и обществе. Впрочем, и рассуждения были весьма брутальны, они касались секса, наркотиков, курения и насмешек над обществом, где детей учат английскому, не успев им обрезать пуповину. Дополнительный парадокс этих тихих разговоров был в том, что по-испански текст звучал как жестко матерный, а у нас был переведен весьма мягко. Но это вполне соответствовало общему принципу «безопасной провокации»: минет изображали, не «вживую», а пристроив к причинному месту трубочку, символизирующую пенис, и цыплятки были отгорожены от кошки стеклянной стенкой.

Но с каким скепсисом ни относись к этому «трешовому» театру, как ни говори, что смотреть это невозможно, и что через эксперименты и провокации такого рода театр проходил и сорок лет назад, приходится признать, что  в темах, с которыми работает «Мясная лавка», есть болезненность и острота, которая вдруг колет тебя, когда не ждешь.

Вот, например, отталкивающий эпизод: на огромном экране первый герой другому завязывает язык веревкой и прицепляет ее к ушам – теперь «второй», обливаясь слюной, неостановимо говорит, что-то нечленораздельное, и, выйдя на авансцену, мучительно пытается что-то объяснить залу. А «первый» время от времени подходит к нему и безнаказанно дает пощечину – чтобы не мешал. Это невозможно воспринять иначе, чем метафору наших взаимоотношений с людьми, не вписывающимися в норму, с больными и умственно отсталыми, которые раздражают и мешают нам. Или последний, пронзительный эпизод, который происходит где-то за сценой, но проецируется на большой экран:  на расстеленной белой тряпочке, словно на простыне, лежит круассан, под «голову» которому подложен белый рулончик вместо подушки. Звучит хриплое тяжелое дыхание и большая рука то прижимает пухлую «грудь» круассана, то дает ей расправиться – больной дышит. А потом другая пара рук делает круассану укол – хрип застревает в горле и мягкое тесто больше не расправляется. Как вы относитесь к эвтаназии?

Смерть и реинкарнация ковбоя

Источник: "Московские новости", 25 октября, 2011,