05.09.2011 | Арт / Театр

Внутри собаки

Параллельные программы Авиньонского фестиваля

Когда едешь в Авиньон, ты никогда не можешь все до конца предугадать, всегда должен быть готов к неожиданностям, и, пожалуй, это в фестивале самое интересное. Спектакли крупных режиссеров со всего мира и представления знаменитых театральных скандалистов – это можно увидеть и на других солидных европейских смотрах. Но, пожалуй, только здесь, в окруженном средневековой стеной центре маленького французского города, на месяц образуется такая плотность творческой и интеллектуальной жизни, как ни на одном другом фестивале. Это поле, центром и источником которого является театр, - держит в напряжении с утра до глубокой ночи. Здесь даже есть такая экспериментальная программа: «25-й час», представления в которой начинаются после полуночи.

Конечно, неожиданности случаются и чисто театральные. Например, в этом году веселое изумление российских критиков вызвал спектакль неведомого нам прежде Венсана Макеня, лихо распотрошившего «Гамлета» и назвавшего свое витальное и брутальное произведение «По крайней мере, я оставлю красивый труп».  Спектакль играли в огромном открытом дворе кармелитского монастыря, у ворот толпилась молодежь, размахивая транспарантами с просьбой о лишнем билетике, а по сцене чуть ли не за пол часа до представления носился актер (который потом превратится в Горацио), и, как аниматор на турецком пляже, орал вместе с залом кричалки, звал всех на сцену, поил пастисом и учил массовым танцам. 

Молодой актер Макень, не так давно ставший известным благодаря такой же варварской постановке «Идиота» в парижском театре Шайо,  превращает «Гамлета» в подростковый вопль протеста против лживого и непонятного мира. Тут истерический Гамлет с самого начала сидит в отцовской могиле, полной коричневой жижи и, скандаля со всеми, то выскакивает наружу, а то плюхается обратно  (на всякий случай первые ряды зрителей заставляют укрыться полиэтиленом).  С плачем «Папа, папа!» он достает со дна какие-то разваливающиеся куски и близко сидящим зрителям становится дурно.  Он бегает по сцене, размахивая окровавленной бензопилой и, зайдя к матери в комнату, начинает с того, что опрокидывает ей на голову ведро красной краски так, что кровавые потеки заливают стеклянные стены. Похотливые Клавдий и Гертруда, оставшись в чем мать родила (трусы и лифчик летят в зал), катаются по сцене в любовном экстазе и падают в могильную лужу, ничуть не прекращая ласк. Надо сценой неоновой рекламой висит обещание «Чудес здесь не будет», но чудом кажется то, как в сцене «Мышеловки», надуваясь, встает огромный резиновый замок-матрас с толстыми колоннами и гигантской головой короля. На этом матрасе Клавдий насилует совсем юную Офелию, а потом забивает ее в железный ящик, откуда Лаэрту придется вырезать сестру искрящей электропилой. Гремит электронная музыка, валит дым, из пушек бьют фонтаны серпантина, и призрак приходит в виде облака серебряной пыли. В финале Офелия, как и Гертруда, тонут в здоровенном аквариуме, постепенно окрашивая воду в кровавый цвет.

Критики писали, что этот спектакль ближе к средневековой легенде, служившей Шекспиру первоисточником, чем к самому «Гамлету», но Макень, тем не менее, недалеко уходил от канонического текста, хоть и раздувал его многочисленными вариантами переводов и вставными гиньольными сценками, где актеры дурили на темы сегодняшнего дня – кризиса, Саркози и тому подобного. Нагота, грязь, кровь, фекалии – шокировало пожилых зрителей, но восхищало молодых, воспитанных на ироничном и кровавом современном кино. А главное - все это сумасшедшее и избыточное представление, похожее на рок-концерт,  очень отличалось от аккуратных разговорных действ, похожих на радиотеатр, которые обычно демонстрирует французский театр в Авиньоне, и говорило о каком-то новом повороте в интересах фестиваля.

И все же среду Авиньона создают не спектакли основной программы, за которыми сюда съезжаются театралы и критики со всего мира, а – с одной стороны – бушующая весельем уличная  часть неофициальной программы «офф», куда маленькие театрики съезжаются людей посмотреть и себя показать продюсерам. А с другой – параллельные программы из основной части фестиваля – выставки, перформансы, дискуссии, лекции, кинопоказы – составляющие интеллектуальное поле Авиньона. Причем, выставки могут быть самыми неожиданными, формально не имеющими никакого отношения к театру. Но в театральном контексте они раскрываются совершенно иначе и бросают новый свет на то, что смотрят зрители в театральных залах.

Ударными выставочными проектами нынешнего Авиньна были две экспозиции- антипода. Лаконичная «Unwort» легендарного хореографа Уильяма Форсайта имела подзаголовок «хореографические объекты», но танцем тут можно было считать только то, как три участника этого перформанса в селестинской церкви, вынимали из шкафа объемные черные буквы и расставляли их на многочисленных столах, соединяя в разнообразные тексты, а потом буквы переставляли, отчего возникали случайные смыслы и значения. Это загадочное действо в пространстве средневековой церкви выглядело эффектно, но столь условно, что наделялось смыслом почти произвольно.  Инсталляция La Dispersion du fils Жана Мишеля Брюера, создавшего свое международное объединение художников LFKs 20 лет назад, напротив строила свой проект в школьном спортзале на окрание Авиньона очень сложно. Она включала в экспозицию видео, аудио, фотографию, объекты и множество интерпретаций. Этот проект был посвящен мифу об Актеоне – юном охотнике, случайно увидевшем купающуюся Диану, за это превращенном богиней в оленя и растерзанном своими же собаками. Поиски собаками хозяина в то время, как он, разорванный на куски, находится внутри них, и становился центральным сюжетом проекта. А главным его аттракционом оказывался шатер с круговой стереопроекцией, головокружительно втягивающей зрителя в движение ветвящихся труб и тоннелей, собранных из множества изображений (в этот компьтерный фильм вошло около 750 видео, снятых группой LFKs с 1999 года.) Так получалось, что мы вслед за Актеоном путешествуем по внутренностям собак, среди рассеянных частиц людей,  предметов и идей.

Еще одна существенная часть параллельной программы Авиньона – видеопоказы, и на этот раз главным из них определенно была четырехчасовая демонстрация вагнеровского «Парсифаля», недавно поставленного Ромео Кастеллуччи в Брюссельском оперном театре. Гигантское мистическое действо (дирижер Хартмут Хенхен) с помощью невероятных визуальных фантазий Кастеллуччи, 3D проекций  и т.д. – превращалось то в живой волшебный лес, то в завораживающий, белый сад порока, похожий на мираж, а то – в неустанно шагающую современную городскую толпу. И оторваться от этого зрелища было невозможно.

Ну и, наконец, нельзя не сказать о лекциях и дискуссиях в программе «Театр идей», сопровождавших весь ход Авиньонского фестиваля, и ставящих его спектакли в гораздо более широкий – социальный, философский, культурологический - контекст. Скажем, в связи с хореографическим спектаклем Бориса Шармаца «Ребенок», которым открывался фестиваль, шли дебаты между детским психиатором Мари-Роз Моро и театральным критиком Жоржем Баню на тему «Детство – священное или принесенное в жертву?», а на другой лекции обсуждались вопросы школы, которую требуется «заново изобрести». Социолог и писатель говорили о современном феминизме, а философ и историк о том, что делать искусству перед лицом забвения, как отличить реальное свидетельство, документ – от подделки (в связи с постановкой романа Янника Энеля «Ян Карский» о польском католике, во время Второй мировой войны безуспешно пытавшемся рассказать американцам, как в Польше убивают евреев). Конечно, одной из главных тем для французских интеллектуалов было то, что происходит в мире: политолог и тунисская актриса и драматург, приехавшая в Авиньон со спектаклем о падении деспота, говорили об арабских революциях. Итальянский философ, теоретик рабочего движения и терроризма Антонио Негри рассуждал о том, что будет соединять людей теперь, после крушения коммунистических идей. Говорили о сегодняшней политической регрессии и о «нео-реакции», а словенский философ Славой Жижек, марксист и лаканец, размышлял о том, «Как мы можем оправиться от бедствия», вспоминая экономический кризис, трагедию в Японии и другие несчастья современного мира. Вход на эти лекции и дискуссии был свободным -  театр идей так же открыт для всех желающих, как веселый уличный театр.

Источник: "Московские новости", 8 агуста, 2011,