21.04.2011 | Наука

Обрывающийся след

Целенаправленный завоз диких животных в новые для них регионы практиковался со Средних веков

Акклиматизация диких животных – дело исторически совсем недавнее. Трудно представить себе, чтобы неандертальцы или кроманьонцы, переселяясь из Африки в Европу, брали с собой привычную дичь. В более поздние, исторические времена человек, осваивая новые регионы и континенты, привозил туда своих домашних животных – но не диких. И

лишь тогда, когда охота и рыбная ловля из жизненной необходимости или дополнительного промысла превращается в развлечение для высших сословий, возникает идея обогащения охотничьей фауны.

Еще в конце Средних веков короли и вельможи расселили по всей северной Европе, от Англии и Дании до Речи Посполитой, жительницу Средиземноморья – лань. В XVIII веке британские рыболовы-спортсмены завезли из Англии в Ирландию обыкновенного окуня, ранее там не водившегося. Впрочем, подобные успехи были скорее исключением: по подсчетам советского ихтиолога Е. Бурмакина, с середины XVIII по середину ХХ века 73% попыток акклиматизации рыб (а именно их перевозили в новые места обитания чаще всего) не дали результатов. Если учесть, что до ХХ века авторы таких инициатив (как правило, частные лица) не обязаны были ни перед кем отчитываться, можно не сомневаться: реальная доля неудач была еще выше.

Казалось бы, это должно было охладить энтузиазм акклиматизаторов. Тем более, что развитие техники – прежде всего транспортных средств – открывало перед любителями охоты более заманчивые возможности: охота на самых экзотических животных перестала быть привилегией смельчаков-первопроходцев и становилась доступной все более широкому кругу любителей.

В самом конце XIX века в английский, а затем и международный охотничий жаргон вошло суахилийское слово «сафари» – охотничья экспедиция в дикую местность (чаще всего в Африку). Тем не менее целенаправленный завоз диких животных в новые для них регионы не только продолжался, но и усиливался.

Благо накопленный опыт полувольного содержания и разведения многих ценных видов понемногу повышал успешность этих начинаний.

Но настоящего апогея практика акклиматизации достигла в СССР, где «реконструкция и оптимизация охотничье-промысловой фауны» была возведена в ранг государственной политики. Причиной этого была не только идеология «покорения и преобразования природы», но и чисто практические соображения: в 1920-е – 1930-е годы пушной промысел был одним из самых важных и стабильных источников твердой валюты. Акклиматизация новых пушных зверей давала надежду на резкое увеличение добычи пушнины и расширение ее ассортимента.

С 1922 по 1977 годы в разные районы СССР было завезено 45 ранее не обитавших в этих местах видов диких млекопитающих общей численностью около полумиллиона особей.

(Всего в мире объектами удачной или неудачной акклиматизации стало около 160 видов млекопитающих.) Акклиматизировали, впрочем, не только зверей, но и птиц, рыб (только в 1920 – 1940 годах было проведено около 1500 пересадок 40 видов – впятеро больше, чем за всю предшествующую историю), насекомых и даже водных беспозвоночных. Ни в одной стране мира целенаправленный завоз диких животных не имел сколько-нибудь сопоставимых масштабов – хотя в первой половине ХХ века акклиматизация промысловых видов была чрезвычайно модной во всем мире.

Надо сказать, советские акклиматизационные проекты отличались не только небывалым размахом, но и невиданным прежде качеством научной проработки. Помимо мирового опыта они опирались на целенаправленные научные исследования, возглавляемые такими видными зоологами, как Борис Житков и Петр Мантейфель.

И тем не менее неудачи по-прежнему были нередки. Полным провалом кончились две попытки акклиматизации енота-полоскуна в Приморском крае – несмотря на то, что у себя на родине этот зверь живет в самых разных ландшафтах, в Приморье он оба раза очень быстро исчез. Та же судьба всякий раз постигала скунса, которого неоднократно пытались акклиматизировать в разных регионах СССР.

Особенно «повезло» на провальные акклиматизационные проекты Киргизии. В 1930-х – 1960-х годах в эту республику неоднократно завозились самые разные дикие животные. В одних случаях завезенные звери вскоре переставали встречаться в угодьях – такая участь постигла куницу, колонка, енотовидную собаку, пятнистого оленя, уже упоминавшихся енота-полоскуна и скунса. В других – минимальные по численности группы вселенцев, полностью зависимые от человека и не пытавшиеся никуда расселяться, теплились в заповедниках и заказниках вплоть до распада СССР и обвала финансирования. Такова была судьба зубра, лани, европейского оленя. Кстати, попытки акклиматизировать последнего тем более удивительны, что в горах Киргизии еще совсем недавно водился другой подвид благородного оленя – марал. Теперь уже вряд ли кто сможет понять, почему киргизские акклиматизаторы вместо того, чтобы вернуть в страну маралов, десятилетиями пытались размножить практически таких же, но приспособленных к совсем другим условиям обитания оленей.

В чем причины неудачи акклиматизационных начинаний? В тех случаях, когда их удается выяснить, они порой оказываются довольно неожиданными.

Так, по свидетельству крупнейшего специалиста и горячего сторонника акклиматизации пушных зверей профессора Мантейфеля, основным препятствием для акклиматизации скунса (по крайней мере, на Кавказе) стало отсутствие взаимопонимания между ним и местными хищниками. Как известно, скунс обладает мощным оружием самообороны – анальными железами, способными выбрызгивать струю исключительно зловонного секрета. Эта особенность определяет все поведение зверька при встрече с хищниками и вообще крупными животными: он не убегает, а при попытке хищника приблизиться к нему поворачивается к противнику задом и топочет задними ногами. Американские хищные звери, которых со скунсом связывает длительная совместная эволюция, сразу понимают, что означают эти телодвижения, и предпочитают немедленно убраться. Кавказских же хищников такое поведение нахального незнакомца не останавливало: они немедленно атаковали... о чем тут же жалели, но их жертве это часто уже не могло помочь. Мантейфель описывает случай, когда бурый медведь, одним ударом лапы прихлопнувший скунса, около часа после этого с ревом катался по траве – вонючая струя попала ему в глаза. Вряд ли этот конкретный медведь еще хоть раз в жизни попытался бы напасть на скунса. Но завезенные зверьки всякий раз кончались раньше, чем все местные хищники убеждались в их несъедобности.

Конечно, скунс с его уникальным способом защиты – исключение, но такое, которое подтверждает правило. Проблемы «невписанности» в сложившиеся межвидовые отношения, непонимания сигнального поведения возникли, например, у нутрии – крупного тропического грызуна, которого тоже пытались акклиматизировать в СССР. Как и у всех околоводных зверей, основной способ защиты от хищника у нутрии – быстро нырнуть в воду, от которой она далеко не отходит. Главное при этом – вовремя заметить подкрадывающегося врага, в чем большую помощь потенциальным жертвам оказывают пернатые скандалисты – сороки, сойки, некоторые синицы и т. д., – имеющие привычку с криком преследовать охотящегося хищника. Оказалось, однако, что южноамериканский зверек совершенно не понимает значения этих криков. «Как словно дурочка какая! Сорока ей русским языком кричит «Берегись! Берегись!», а она умывается, сидит, как словно не ей говорят», – приводит тот же Мантейфель слова охотника, ставшего свидетелем такой характерной сцены.

Впрочем, основным препятствием на пути акклиматизации нутрии стали даже не чрезмерные потери от хищников. Выяснилось, что в СССР попросту нет районов, климат которых позволял бы этим грызунам зимовать на воле. Нутрии, у себя на родине никогда не сталкивавшиеся с отрицательными температурами, уже при нескольких градусах ниже нуля отмораживали хвосты, перепонки на лапах и даже губы. Поэтому единственным способом их существования даже в Средней Азии и Закавказье стало так называемое полувольное содержание, включающее осенний отлов всего поголовья и зимовку в помещении. Понятно, что эта практика уже не имеет никакого отношения к акклиматизации и представляет собой разновидность зверофермы.

Многочисленные неудачные попытки акклиматизации в конце концов сформировали у ученых представление о том, что

шансы на успех выше всего тогда, когда вид-пришелец занимает пустующую экологическую нишу. В этом отношении наиболее перспективными казались островные и озерные экосистемы – как правило, гораздо более простые и бедные видами, чем континентальные и морские.

Особенно привлекательным выглядело Аральское море – крупный изолированный соленый водоем с довольно бедной рыбьей фауной. Самый большой соблазн состоял в том, чтобы заселить его каспийскими осетровыми, создав тем самым еще один обширный бассейн промысла этих чрезвычайно ценимых на мировом рынке рыб. В 1930-х – 1950-х годах в Арал несколько раз завозили икру, мальков и молодь каспийской севрюги и шипа. Еще раньше, с 1927 года в море неоднократно выпускался пузанок (алоза каспийская, деликатесный родич сельди), а позднее, в 1950-е годы – черноморская кефаль. А всего за несколько десятилетий в Арал попытались вселить около двух десятков видов различных рыб – примерно столько же, сколько водилось в нем до начала работ. Для пропитания новых жильцов в озеро-море подселяли также моллюсков и других беспозвоночных.

Эффективность этих работ оставляла желать много лучшего: больше половины видов-новоселов (в том числе пузанок и кефаль) бесследно исчезли в течение нескольких лет после выпуска. Однако кое-кому из пришельцев (балтийской салаке, атерине, нескольким видам бычков) все же удалось здесь закрепиться, а к середине 1960-х годов и стадо севрюги достигло промысловых размеров. Но как раз в это время соленость воды Арала, почти лишенного подпитки, начала быстро расти – что вскоре привело к исчезновению большинства видов рыб, как акклиматизированных, так и аборигенных. Из промысловых видов в пересоленном Арале выжила только камбала-глосса, завезенная сюда из Азовского моря. Но ее дни ныне тоже сочтены: после отделения Малого Арала воды Сыр-дарьи постепенно понизили его соленость; в Большом же Арале соленость, напротив, выросла до таких величин, при которых не может жить никакая рыба.

Разумеется, драматическая судьба Аральского моря, предопределившая крах всех акклиматизационных начинаний, – не более чем роковое стечение внешних обстоятельств. Но заметим: большинство видов-вселенцев исчезло еще до начала обмеления и осолонения водоема. Вопреки всем теоретическим выкладкам небогатая экосистема Арала оказалась достаточно сбалансированной, чтобы противиться вторжению чужаков. Бывают, однако, случаи, когда о причинах неудачи акклиматизации остается только гадать.

Классическим образцом «обедненной экосистемы с пустующими экологическими нишами» может служить Новая Зеландия, где отсутствовали не только хищники, но и сколько-нибудь крупные травоядные животные (за исключением гигантских нелетающих птиц моа, истребленных абригенами еще до прихода европейцев). Не удивительно, что эта страна стала настоящим полигоном акклиматизации:

сегодня здесь живут десятки завезенных видов одних только млекопитающих (которых в аборигенной новозеландской фауне не было вовсе, кроме двух видов летучих мышей). В частности, здесь собрана целая коллекция оленей со всего света: европейские благородный олень и лань, индийские аксис и замбар, дальневосточный пятнистый олень и даже американский лось... А вот чернохвостый олень, обитающий на западе Северной Америки, здесь не прижился: после первоначального подъема численность вдруг начала уменьшаться, и к середине ХХ века этот вид в Новой Зеландии полностью исчез.

Что стало причиной этого? Неподходящий климат? Чернохвостый олень живет от границы канадской тундры до центральной Мексики, а климат Новой Зеландии известен своей умеренностью. Истребление хищниками? В Новой Зеландии по-прежнему нет хищников, способных напасть на оленя. Можно, конечно, предположить, что данный вид оказался чувствителен к каким-то местным инфекциям или паразитам. Но никаких конкретных оснований для такого предположения тоже нет.

Подобные случаи хоть и нечасты, но не уникальны. Таков же был, например, результат попыток акклиматизировать в Германии американскую дикую индейку: начавшие было размножаться и расселяться птицы постепенно исчезли из немецких лесов, где им вроде бы ничто не угрожало. Видимо, дело в том, что

мы еще очень плохо представляем себе всю тонкость и сложность взаимодействий, превращающих набор видов в целостную и устойчивую экосистему.

Тем не менее попытки переноса того или иного вида в новые места обитания не всегда заканчиваются неудачей. Правда, иной раз последствия успеха подобных начинаний оказываются катастрофичнее провала. Но об этом мы поговорим в следующих материалах по этой теме.

Источник: «Вокруг света» №10, 2010 (под заголовком «Звериная депортация»),