30.03.2011 | Театр

Расшифровка

Проект «Польский театр в Москве» на фестивале «Золотая маска» завершился спектаклем Гжегожа Яжины

Спектакль с загадочным названием «Т.Е.О.Р.Е.М.А.Т.» - как будто полупереведенном с польского (1) и, в то же время, превратившимся в хитрую аббревиатуру,  - это постановка сценария Пьера Паоло Пазолини, по которому он сам еще в 1968-м году снял фильм «Теорема». 

(1) По-польски Теорема - Teoremat

Картину эту зрителю хорошо бы помнить, чтобы увидеть, в какие удивительные связи входит с ней постановка Гжегожа Яжины – то меняющая, то упрощающая и даже пародирующая легендарный фильм-аллегорию. Рядом с «Теоремой» сорокалетней давности, каждый кадр которой заряжен вожделением, будто электричеством, - холодно-отстраненная, элегантная постановка театра  «TR Warszawa», выглядит, как сегодняшний комментарий интеллектуала к темам, которые волновали Пазолини.

Яжина заявляет, что смыслы, зашифрованные в старой «Теореме» - утеряны, и спектакль «Т.Е.О.Р.Е.М.А.Т.» - обращается с той же историей о страсти и разрушении, как с аббревиатурой, требующей новой расшифровки.

Фильм Пазолини начинался с черно-белой, будто бы документальной сцены, отсылающей к неореализму – толкотня в заводском дворе рабочих и профсоюзных деятелей, отвечающих на вопросы журналистов о том, почему хозяин их фабрики вдруг отдал ее рабочим и как это следует понимать. В спектакле вместо этого Яжина в духе «прямого» театра организует на сцене пресс-конференцию этого самого хозяина фабрики (его играет Ян Энглерт, очень похожий на Массимо Джиротти, исполнявшего ту же роль у Пазолини). Вопросы задают из зала по-русски, переводчик на сцене тут же переводит их на польский, и обратно -  ответы немолодого усталого богача: о телевидении, о власти, об институте церкви. Все то, что и спрашивают у ньюсмейкеров сегодня. Только на последний: «Вы верите в бога?», герой с неожиданным затруднением отвечает «Я не понимаю вопроса» и тут начинается совсем другой спектакль. Так же, как у Пазолини начиналось другое кино.

Яжина строит постановку, как фильм, на общих планах, не всматриваясь на крупных планах ни в кого.  Пустое глубокое пространство со светлой шторой сбоку, через которую мягко падает дневной свет – это большой буржуазный дом с его немереными комнатами-залами. Медленно-медленно три раза подряд как ритуал повторяется утренняя процедура: мама перед трюмо, сын и дочь перед зеркалами приводят себя в порядок. Отец встает из-за письменного стола и, поцеловав дочь, уходит. В глубине сцены семья собирается уже за вечерним столом, и мы видим только силуэты в ореоле теплого желтого света, будто исходящего от стола. Сцена завораживающе красива. Все меняет безымянный Гость.

В фильме Пазолини гость был юношей с прозрачными голубыми глазами (его играл Теренс Стемп). В сущности, он не делал ничего, но само его присутствие сводило с ума всех жителей дома: хотела покончить с собой от любви служанка, робкая невинная дочь хозяев охотилась за ним с фотоаппаратом и за руку вела героя в свою комнату, закомплексованный сын не мог уснуть на соседней кровати при виде прекрасного нагого тела своего спящего приятеля. У матери, нашедшей сброшенную одежду гостя, мутился разум от вожделения так, что она и сама немедленно освобождалась от платья. Терял покой даже уверенный немолодой отец-фабрикант. И гость, откликаясь на эти страстные призывы, каждому давал утешение, утолял страсть, по-прежнему, как будто глядя мимо и сквозь них своими прозрачными глазами. Казалось, юноша не ведает о сексуальном поле, разлитом вокруг него, но Пазолини не давал ошибиться,  снова и снова показывая крупным планом застежку брюк свободно развалившегося в кресле гостя: будто туда устремлены все взгляды.

В спектакле Яжины все иначе: раскованный и пластичный Гость - Себастьян Павляк -  сам соблазняет всех в этом заторможенном унылом доме. Зал хохочет, когда черноволосый Гость принимает пародийные культуристские позы перед соседом по спальне, похожим на подростка. Зал замирает, когда герой обольщает мать (Данута Стенка тоже выглядит на удивление похожей на утонченную Сильвану Мангано из фильма Пазолини). Тут Яжина строит изумительную по выразительности сцену с дымом, превращающимся в дыхание страсти: женщина затягивается сигаретой – герой тут же целует ее и выдыхает облако ее дыма, они наполняют дымом бокалы и «выпивают» их и т.д. Герой недвусмысленно соблазняет отца семейства, когда ложится на кровать подле него и, поставив себе на живот блюдо с виноградом, медленно кладет себе в рот по ягоде.

В фильме Пазолини почти не было слов. Только несколько внутренних монологов героев, пытающихся объяснить себе и покидающему дом Гостю, что он для них значил. Внезапный отъезд героя полностью разрушал дом фабриканта: уезжала домой и вызывала смерть служанка, мать металась по улицам, отдаваясь красивым юношам, напоминающим ей исчезнувшего любовника, сын экстатически принимался за живопись, пытаясь в картинах восстановить образ уехавшего красавца, дочь впадала в ступор и ее безжизненное тело увозили в больницу. А отец, отдав фабрику рабочим, раздевался догола прямо на вокзале и уходил в пустыню.

Интерпретаторы спорили, был ли голубоглазый Гость Богом, оставившим разбуженные души, или дьяволом, после ухода которого соблазненные оказывались не в силах справиться с обуревающими их желаниями. Спектакль  Яжины  куда менее символичен. В красивом юноше нет загадки – он не Бог и не дьявол, он человек – свободный, насмешливый и жестокий. В красивом юноше нет загадки – он не Бог и не дьявол, он человек, но обаяние его сокрушительно, он делает всех свободными и после его отъезда разбуженная им семья не может продолжать прежнюю сонную жизнь. 

Этот отъезд вовсе не выглядит аллегорией, но для семьи фабриканта он оказывается ничуть не менее пагубным. Яжина показывает опустошение дома  резче и гротескнее, чем Пазолини: мать, как проститутка мечется по улицам, отдаваясь грубым молодым хулиганам, напоминающим ей о любовнике. Сын, надев длинноволосый черный парик, чтобы походить на уехавшего красавца, рыдает от невозможности восстановить его образ в картинах.

Яжина куда скептичнее Пазолини, смешивавшего социальные идеи и марксизм с религиозностью. Перед финалом спектакля польский режиссер в духе сегодняшнего театра, тяготеющего к документальности, показывает кинокадры с опросом стариков: «верите ли вы в чудеса?». Всерьез никто не верит. Вот и фабрикант снова появившийся перед зрителями, будто весь спектакль был только его воспоминанием, не верит. Но он уже не может отвечать на вопросы по заведенному, он потерян и смят. Он сбрасывает одежду и с воем кидается к двери со сцены. Не потому, что горюет о порочном юноше, а оттого, что у него открылась глаза, и он увидел вокруг ложь.

Источник: "Московские новости", 27 марта 2011 (в полном виде),