13.07.2005 | Театр

Само убийство

Томас Остермайер показал Москве два лица немецкого театра

Кажется, фестиваль NET ждал приезда Томаса Остермайера – одной из главных звезд нового европейского театра – столько лет, сколько существует. Но звезды, как известно, стоят дорого, и бюджета маленького некоммерческого фестиваля всегда не хватало для приема такого дорогого гостя. В этом году благодаря «Российско-Германским культурным встречам», немецкая сторона взяла расходы на себя и Остермайер, наконец, доехал до Москвы. Причем, привез сразу два спектакля: роскошную ибсеновскую «Нору», один из главных европейских хитов последнего времени, и ее послесловие – камерный и бессловесный моноспектакль «Концерт по заявкам» Кранца Ксавера Креца.

«Нору» - единственную из всех спектаклей NETа – играли на большой сцене, в многоярусном зале театра имени Моссовета. Несколько лет ожидания и слухи о славе Остермайера сработали: зал был переполнен, и публика возбужденно бурлила. На открытой сцене стояла сверкающая двухэтажная постройка – дорогая квартира молодого и преуспевающего директора банка Хельмера: светлые пластиковые панели с хромированными перекрестьями, раздвижные стеклянные двери, светильник в виде высокой колонны, гостиная с дизайнерской мебелью, стена в виде огромного аквариума с медлительными красными рыбами, стеллаж для аудиотехники. Остермайер не просто перенес действие знаменитой пьесы девятнадцатого века в наше время – он отдал текст Ибсена на переделку своему ровеснику, острому и шокирующему немецкому драматургу Мариусу фон Майенбургу (написавшему, к примеру, пьесу «Огнеликий» о подростковом инцесте и убийстве родителей), а тот превратил ее в короткую и энергичную историю без лишних разговоров из расчета два часа действия без антракта.

В этой истории есть самовлюбленный и гладкий молодой карьерист Хельмер в белоснежной рубашке – вечный отличник и счастливчик. Образцовый папа и муж из рекламного ролика – с чистенькими белокурыми детишками, хорошенькой стройной женой, которой он ласково не разрешает есть конфеты, идеальной квартирой и милой чернокожей служанкой, имя которой он никак не может запомнить: «Как там ее? Хелена? Моника?».

Он называет жену пташкой и улиточкой, журит и любуется на ее мотовство, фотографирует и тискает детей, и дружит с молодым длинноволосым раздолбаем доктором Ранком. У опасно больного друга по воле Майенбурга оказывается СПИД, подхваченный благодаря бисексуальной неразборчивости Ранка в связях, но, тем не менее, доктор легкомыслен, насмешлив и циничен, эффектно оттеняя сладкое счастье главных героев. А еще на фоне этой глянцевой картинки особенно нелепым и жалким кажется в мятом плаще и дешевой курточке неудачник и шантажист Крогстад, которого играет белобрысый очкарик, похожий на Александра Демьяненко.

Майенбург знает, что язык гламурных мальчиков и девочек не отличается от языка улицы, и не стесняется в выражениях. Услышав, что, благодаря новой должности, Хельмер станет очень влиятельным, Нора верещит. «Это ох…ительно!», – переводит бегущая строка. «Она так сексапильна!», - мурлычет Хельмер о жене. «Я уже кончаю!», - вопит, дрыгая ногами Ранк, увидев, как Нора надевает чулки. «Супер!», раздраженно бросает Хельмер, видя, как одетый в костюм ангела Ранк, напившись на рождество, блюет на его светлый диван.

Нору играет одна из самых заметных немецких актрис последнего времени - Анн Тисмер (по опросу журнала «Театр хойте» - актриса 2003 года а немецкоязычном театре). Начинает роль она как щебечущая птичка – вбегает в дом с кучей цветных подарочных пакетов в сопровождении посыльного с елкой. Оживленно тарахтит, висит на шее у мужа, играет с детьми в стрелялки, переворачивая всю мебель в гостиной, неумолчно болтает, встретив давнюю подругу. Главная ибсеновская перипетия состоит в том, что Крогстад шантажирует Нору, обещая, что если его не повысят в должности, он откроет ее мужу, как она когда-то подделывала подпись отца, занимая деньги Хельмеру на лечение. Майенбург, разумеется, следует за автором и от страха оживление Норы постепенно превращаясь в истерику, доходит до пика в той самой сцене, в которой пик был и у Ибсена. Только тогда Нора танцевала тарантеллу, а тут, под грохочущую музыку, с бумажным мечом в руках, она изображает Лару Крофт, скатываясь в исступленном синкопированном танце по лестнице своей квартиры и прыгая в аквариум. К финалу спектакля, теряя иллюзии по поводу своего любящего мужа, Нора из милой гламурной птички превращается в жесткую и непримиримую героиню современных пьес. И пусть все то, что Нора высказывает напоследок Хельмеру – о том, что он держал ее как жену-барби и превратил дом в домик барби – и идет вслед за Ибсеном, в этот момент «Нора» становится пьесой Майенбурга. Заляпанная бутафорской кровью, в обтягивающей маечке, шортах, с бедрами, обвязанными пистолетами крест-накрест Нора-Лара Крофт страшновата в своем отчаяньи, как девчонки без тормозов из современных пьес. И потому, Нора не уходит, высказав все мужу, как было написано у Ибсена, а выпускает в него всю обойму из казенного пистолета. А когда он падает, и, свесившись в аквариум, окрашивает его воду кровью, Нора, не глядя, как испуганная служанка в пижаме уводит закутанных детей, выскакивает на улицу – дом разворачивается и мы видим, как она долго стоит, прижавшись спиной к двери – в свитере, джинсах и кургузой курточке - отчаянная девчонка Майенбурга.

Оттуда Нора направляется уже прямиком в пьесу «Концерт по заявкам».

Написанная в 1972 году пьеса Креца (тоже для Остермайера обработанная Майенбургом) – это, в сущности, развернутая ремарка. Вечер из жизни одинокой женщины. Вот она приходит с работы домой, переодевается, ужинает, смотрит телевизор, слушает по радио «концерт по заявкам», идет в туалет, раскладывает компьютерный пасьянс, готовит одежду на завтра и ложится. Не в силах уснуть, встает, выпивает сначала одну таблетку снотворного, а затем всю пачку. И все это, разумеется, без единого слова – говорить-то не с кем.

Одинокую серую мышь фройляйн Раш тоже играет Анн Тисмер. В тот день, когда я смотрела спектакль, актриса прибегала на ночной показ «Концерта…» прямо с вечерней «Норы». В одном из интервью Тисмер даже говорила, что, если бы современная Нора, застрелившая мужа, вышла из тюрьмы по условно-досрочному освобождению, именно так и выглядела бы ее судьба. В подтверждение этой версии на полочке у стола фройляйн Раш стояли фотографии нориных детей. Но все это, в сущности, не имеет никакого значения.

Самое важное здесь не в том, что происходит в последний заурядный вечер самоубийцы, а в деталях. В жестком и беспощадном наблюдении за обыденностью, в смешении гротеска с невероятной подробностью существования. В том, как входит в квартиру это остроносое и очкастое унылое существо в жалком пальтишке и офисном костюме из дешевой, мнущейся ткани. Как снимает одежду, и все аккуратно вешает в шкаф (придирчиво оттирает пятнышко на пиджаке), включает батарею, оставляет уличные туфли на балконе, аккуратно набив их газетами, и входит в комнату в тапочках. Как присаживается на минутку на батарею, отогреть замерзшую попу. Натягивает поверх юбки теплый шерстяной пояс, греющий поясницу. Как, сняв очки, читает телепрограмму, поднеся журнал к самому носу и смотрит кулинарную передачу с идиотскими песенками. Расправляет на столе цветочек-салфетку и сервирует на ней ужин. Идет на балкон состричь с растущей в горшках зелени несколько веточек. Тоненько мажет узкие бутерброды, на каждый ломтик помидора красиво выкладывает по веточке петрушки. Жует долго и внимательно. Радио невыносимо проникновенным немецким голосом передает концерт по заявкам. Женщина, поев, уходит в туалет и закрывает за собой дверь. Но нам все видно. Зал заметно напрягается. Здесь тоже все происходит подробно и обстоятельно: вот фройляйн Раш садится на унитаз и писает (мы слышим журчание). Потом взгляд ее становится сосредоточеннее, лицо краснеет. Слышно, как плюхается в воду какашка. Вытершись, тут же моет унитаз щеточкой, протирает сиденье, открывает маленькое окошко, чтобы проветрить. Стирает колготки, ровненько развешивает их на полотенце. Включает компьютер, пока тот загружается, наливает себе чай и ставит коробочку конфет. (Зрители, увидев на ее экране пасьянс «Косынка», грохают смехом). И заторможено раскладывает «карты», жуя конфетку под бодрую «Секс бомб» Тома Джонса по радио. Бог знает, что происходит в этой голове, пока тело совершает затверженные механические движения. Только один раз размеренный ход ее вечера вдруг скакнет в ирреальность: когда зазвучит по радио классическая ария, и фройляйн Раш увидит на своем балконе распевающую эту арию девицу. Женщина поскорее закроет жалюзи, выглянет в щелку еще раз, но видение больше не повторится. Дальше – приготовление ко сну: переодеться в ночную майку, проверить заперты ли все двери и закрыты ли краны. С кряхтеньем разложить диван, расправить на нем одеяло, отогнув уголок, и выложить на маленькую подушечку себе сюрприз – шоколадку на ночь. Лечь, выровнять на себе одеяло, вскочить, сбегать закрыть окно в туалете, опять проверить замки и краны, лечь, выровнять одеяло. Снова встать, пойти выпить снотворное и углубиться в чтение инструкции по его применению.

Нет, важно даже не это, а что-то еще более мелкое, будничное, детальное - сама отчаянная и незаметная в обычной жизни шизоидная аккуратность: то, как фройляйн Раш каждый раз проходя мимо батареи, автоматически прикасается к ней – теплая ли. То, как замечает и тщательно отчищает пятнышки с одежды – то плаща, то юбки, то фартука. То, как драит едва замеченную грязь на подоконнике или раковине. Как сервирует себе на уголке стола завтрашний завтрак – на салфеточке, вилка слева от тарелки, нож – сверху. Как ходит мелкими торопливыми шажками, чуть наклонившись вперед, как неловка: то порежется, то стукнется, то упадет и каждый раз лезет за пластырем – обматывает палец, прижигает прыщик на подбородке. Как нюхает каждую снятую с себя вещь, как, ложась, тщательно отряхивает ступни. Как, высыпав перед собой все таблетки, выкладывает их ровным рядком и выпивает по очереди. И, уже проглотив их, бежит за тряпкой вытирать стол, на который брызнуло пиво.

После эффектного, модного, идеально упакованного спектакля на большой сцене, показывающего нам, что собой представляет сегодняшний театральный немецкоязычный мейнстрим (а у немцев нынче – сильнейший в Европе театр), Остермайер демонстрирует час бескомпромиссного «артхауса». Час скучнейшей и мучительной жизни, час отчаянного одиночества, час обыденного существования, которое оказывается для зрителей не менее захватывающим, чем, классическое представление с интригами и тайнами. Как видно, искусство живет, где хочет.

Источник: "Новый очевидец", №19, 20.12.2004,