12.05.2009 | Память

Памяти Льва Лосева

Дарование – лотерея природы. И вероятность того, что большой талант достанется большому человеку, исчезающе мала

Лев Лосев был и останется для меня недосягаемым образцом для подражания. Речь сейчас не о стихах: его едкая, умная и подчас трогающая до кома в горле лирика навсегда в памяти – рядом с другими великими стихами, которые бормочешь в одиночестве или наперебой цитируешь в застолье.

Жизнь подносила огромные дули

с наваром.

Вот ты доехал до Ultima Thule

со своим самоваром.

Щепочки, точечки, все торопливое

(взятое в скобку) —

все, выясняется, здесь пригодится на топливо

или растопку.

Сизо-прозрачный, приятный, отеческий

вьется.

Льется горячее, очень горячее

льется.

Я сейчас говорю о Лосеве-личности. Ведь дарование – дело случая, лотерея природы. И вероятность того, что большой талант достанется большому человеку, исчезающе мала. И вот надо же…

Огромное обаяние Льва Лосева слагалось из высокой культуры, вкуса, самоиронии, мягких манер в сочетании с жесткостью взвешенных суждений, нравственной опрятности – нечастой суммы достоинств, которую хочется считать аристократизмом. Он оставлял впечатление человека совершенно взрослого; если вдуматься, это – немалая редкость, особенно в артистической среде, и был каким-то приветом из пушкинской поры, когда само собой разумелось, что автор, прежде всего, – джентльмен, а уж только потом - литератор. В том числе, и поэтому стихам Лосева присуща непринужденность и гениальное «любительство», которое со временем может оказаться «выше пирамид и прочнее меди».

Среднего роста, плотный, в прозаической и приличной одежде и с такой же стрижкой, в сильных очках; знаток еды и хорошего спиртного; рачительный хозяин, острослов и мастер стихов на случай – в его облике не было ничего расхоже поэтичного, но жил он (так, по крайней мере, мне показалось за время нашего пятнадцатилетнего знакомства) «прямым поэтом»: не зависел от власти, от народа, объездил полмира, наслаждался «созданьями искусств и вдохновенья».

Я сейчас помянул финал пушкинского шедевра «Из Пиндемонти», но с его зачином, где Пушкин свысока отзывается о знакомых ему лишь понаслышке либеральных ценностях, Лосев не соглашался и как раз очень «дорого ценил» права свободного мира.

История России и ее настоящее не внушали Лосеву никаких иллюзий, и, тем не менее, он радовался любому здешнему просвету и делал все, от него зависящее, «чтоб над родиной облако славы лучилось, чтоб хоть что-нибудь вышло бы, получилось», например, публично выступал в защиту политических заключенных.

Прошлой осенью, в наше последнее свидание, когда Леша уже был тяжело болен, я, расчувствовавшись, поднял стакан и сказал, что он обязан выздороветь хотя бы потому, что он – старший в лирическом цеху, и кроме него, получается, некому. «Не дождетесь», - ответил мне Лосев с улыбкой, имея, по-моему, в виду не столько свое выздоровление, сколько сомнительное для него удовольствие отказаться от выстраданного одиночества и смириться с обузой поэтического патриаршества, пусть и условного.

У Лосевых красивый запущенный дом и маленький сад, нависающий над гигантским оврагом, по дну которого течет речка. В четверти часа ходьбы – шпили и башни университетского городка, через дорогу – кладбище. А вокруг – холмы и долины Новой Англии. И весь этот осмысленный лирико-философский быт и уклад – дело рук беженца, начинавшего за сорок на чужбине с нуля. Впечатляющая победа человека над обстоятельствами.

Я все время ловлю себя на том, что скорбь моя светла и торжественна. Так, наверное, и прощаются с победителями.

Источник: "Грани.ру", 08.05.2009,