12.03.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Между правом и обычаем

Взаимоисключающие представления о допустимом и недопустимом, должном и недолжном переплелись на Северном Кавказе

"А я и не знала, кто из них меня крал. Мне в той компании другой больше нравился. А муж мой - он моложе меня был, я на него и не смотрела. Уж когда меня на пол положили, чтобы изнасиловать, я говорю: "Пусть один останется", - тогда, правда, послушались, все ушли, и мой муж остался". С этой ингушкой из Слепцовской я ехала в автобусе. Разговорились, она повела к себе пить чай. Ведем бабские разговоры. "Знаешь, я тоже учиться хотела. Думала в медицинское поступать. А как он меня похитил да замуж взял - какая тут учеба. Теперь он в России живет, у него там вторая жена. А мы тут с детьми важдаемся".

Раньше я знала только про бутафорские похищения невесты: нет денег на настоящую свадьбу, или родители против брака, а молодым не терпится, вот и инсценируют похищение и играют свадьбу. Мне довелось гостить на такой свадьбе. Невеста была красивая и счастливая. Молодежи быстро надоело вести себя по правилам, и она сбилась за один стол: парни, девушки, молодые женщины - и вполне по-русски, с шутками-прибаутками, под современные эстрадные песенки гуляли до утра.

Вайнахи, как правило, рассказывают об обычае похищения невест с улыбкой и даже некоторой гордостью - такая вот у нас национальная особенность. При этом обычно имеются в виду понарошечные умыкания.

Про настоящие говорить не любят, по крайней мере с русскими журналистами. Насколько я могу судить, относятся к этому в народе очень по-разному. Депутат Госдумы от Ингушетии Мухарбек Аушев как-то рискнул публично заявить, что это самое настоящее уголовное преступление. Присутствовавшие в зале женщины ему зааплодировали, а сидевший рядом со мной мужчина средних лет возмущенно пробормотал: "Какое ж преступление, если женился!"

Сосуществование взаимоисключающих представлений о допустимом и недопустимом, должном и недолжном отличало Северный Кавказ и во времена советской власти. С одной стороны, сформировалась советская русифицированная элита, ориентированная на московские уклад и ценности. С другой - немало семей, особенно в горных селах, оставались верны традициям и обычаям. Саму дудаевскую революцию многие пытались представить именно как протест традиционного обычного права и уклада против навязываемых извне. На самом деле картина еще более сложная. Столкновение укладов, причем даже не двух, а трех, как справедливо замечает профессор Арутюнов, имело и имеет место не только в обществе, но и практически в каждой семье и даже в каждом отдельном человеке.

Ваха и Зара раньше вместе работали на заводе "Красный молот". Во время войны завод разбомбили, теперь они пробавляются случайными заработками. Несколько раз было - приходишь к ним, а Ваха открывает дверь в шапочке: "Я сейчас молился". И тут же достает припрятанную бутылку коньяка: "Ну, за встречу!" Вроде бы абсолютно "модернизированная" семья: Зара даже присаживается за общий стол вместе с мужем и гостями. Впрочем, подобные вольности допустимы, если гости из Москвы. Ни при родственниках Вахи, ни при Зариной родне она, конечно, есть-пить с мужчинами не сядет. Разговоры в их доме совершенно "нашенские": современные порядки, начиная с Дудаева, ругают на чем свет стоит и российскую армию тоже - не навела порядок, а только хуже сделала, мечтают перебраться куда-нибудь в Россию и найти там нормальную работу. Друзья-супруги-единомышленники. Но если не работает водопровод, по воду с тяжеленными ведрами идет Зара: Ваха бы и рад, но мужчине воду носить не положено, а срамиться перед соседями ему не хочется.

Знаю чеченскую семью, где нежно привязанные друг к другу муж и жена любят иногда на пару пропустить рюмочку-другую. Но от соседей чеченцев они это тщательно скрывают. "Если пойдут разговоры, что она выпивает, придется с ней развестись".

Тут нечто большее, чем вынужденное следование бессмысленным запретам. Супруги горячо защищают эти мешающие им жить табу. "Иначе будет, как у вас в Москве: все можно, жена мужем командует, по улицам хоть голыми ходи - никто не заметит". Вполне эмансипированная чеченка, вдова с шестнадцатилетним сыном, признававшаяся мне в минуту откровенности, что "ни в каких радостях жизни себе не отказывает", не позволит себе оставаться с непокрытой головой в присутствии даже собственных братьев. Зато ее подруга, врач, отстаивает свою независимость и платок не носит: "Даже ленту ни за что не надену. Свекровь время от времени просит: к родственникам едем - надень. Да я, если надену, себя уважать перестану". И эта свободолюбивая женщина присмотрела дочке - тоже начинающему медику - мужа и договорилась о свадьбе, не обращая внимания на дочкины протесты и мольбы.

Быт, семейный уклад, отношение к религии, к образованию, к закону - все это на Северном Кавказе необычайно противоречиво. Один и тот же чеченец может апеллировать к Декларации о правах человека и искренне возмущаться, когда ему напоминают, что у его жены или детей есть право самим выбирать свою судьбу. Ни один вайнах не отдаст дочь за русского, но возмутится, если русская откажется выходить за него замуж на том основании, что он чеченец или ингуш. "Нас уже за людей не считают!" Все осуждают начальников за то, что те пристраивают на теплые должности своих людей, но ровно так же будут осуждать высокопоставленного родственника, ответившего отказом на просьбу подыскать хлебную должность.

Даже война и два с половиной послевоенных года не вытравили в Чечне систему ценностей, которую очень условно можно назвать "общецивилизационной". Первые похищения журналистов повергли в шок население Ичкерии. Не случайно так долго и старательно чеченские политики, да и простые чеченцы валили все на ФСБ. Потом вроде попривыкли к тому, что похищения людей - дело обычное. Все чаще стали раздаваться голоса: "Надо же людям как-то жить. Все разрушили, а денег не дают". Корреспондент НТВ Елена Масюк после своего трехмесячного пребывания в заложниках рассказывала, что один из охранников говорил ей: "Вот до вас других журналистов выкупили, так тот, кто их охранял, потом свою деревню целый месяц мясом кормил. И я свою накормлю".

Отрезанные головы вновь вызвали взрыв негодования в чеченском обществе. "Нас перед всем миром хотят выставить дикарями". "Дикарями" выглядеть не хочется, поэтому, скажем, публичную казнь, вызвавшую такой резонанс в России и в Европе, повторить не решились.

При том, что Чечня декларирует приверженность законам шариата, "миром", с чьим мнением следует считаться, для большинства населения остается именно мир западный. Вообще людей, знающих, чем отличается адат от шариата, в Ичкерии, как и в Ингушетии, да и на всем Северном Кавказе (может, за исключением Дагестана), не так и много. Шамиль Басаев в свое время страшно разгневался, когда московский правозащитник Олег Орлов позволил себе заметить о каком-то обычае (речь, помнится, шла о ритуале прощения кровника), что он относится не к шариату, а к адату. "Адат и шариат, - провозгласил тогда ичкерийский поборник исламского права, - одно и то же. А вы, москвичи, в этом ничего не понимаете".

Последние метания Высшего шариатского суда - лучшая иллюстрация того, насколько причудливы ичкерийские представления об исламском праве. Суд повелел Масхадову ввести в действие "закон о люстрациях" (интересная норма шариатского права). Кроме того, суд постановил отстранить от должности жену президента, возглавлявшую один из республиканских фондов. А чтобы постановление об увольнении президентской супруги не выглядело антимасхадовской акцией, суд решил вообще запретить "по законам шариата" всем женщинам занимать какие-либо должности. (Моя чеченская приятельница Малика ехидничала: "Хорошо бы, такой шариат завели, чтобы женщины наши дома сидели. Тогда все мужики точно с голоду сдохнут: они же у нас на базаре не торгуют - им, видите ли, шариат не велит".) В исламском мире, похоже, только в трех государствах женщинам не разрешено участвовать в общественной жизни: это Саудовская Аравия, где властвует тот самый ваххабизм, который ичкерийский шариатский суд предал анафеме, шиитский Иран, который вряд ли может служить суннитской Чечне примером для подражания, и воюющий Афганистан, где талибы устанавливают "строгие порядки".

Республики Северного Кавказа пытаются вырваться из правового и ценностного хаоса каждая по-своему. Ингушский президент Руслан Аушев осторожно выруливает на путь модернизации и канонического права.

И чтобы не оттолкнуть от себя население, пытается преодолеть разрыв между обычаем и писаным законом - отсюда его стремление включить некоторые традиционные нормы в ингушский кодекс. До сих пор ему в основном удавалось удерживать республику от метаний между почти забытым адатом и доморощенным шариатом.

Дагестан более других северокавказских республик предрасположен к закреплению исламского права. Для этой многонациональной республики оно может сделаться главной консолидирующей силой.

Источник: "Итоги", 1999, №3, 19 января,