22.01.2009 | Галина Ковальская. IN MEMORIAM / Общество

Чечня без Дудаева

Странная война. Смешная жизнь

Вечер в Грозном. Еще светло, но город словно вымер. Изредка проносятся мимо припозднившиеся машины. Слышатся автоматные и пулеметные очереди. Бухают артиллерийские снаряды. Мы с коллегой спешим добраться к теплу и людям. Бродить в сладких весенних запахах мертвого города жутко.

Из развалин выныривает одинокий силуэт. Бандит? Нет, просто бабушка. "Здравствуйте", -- говорим мы загодя, чтобы ей не так страшно было двигаться нам навстречу. Вокруг - руины. Старые, превратившиеся в сплошную помойку. Но даже свалка здесь по-южному неистово цветет: яблоня, вишня, айва, абрикос - все вокруг бело-розовое. Поравнявшись с нами, бабушка роняет: "До чего ж жизня смешная".

Ризван - спаситель

Путь к боевикам начинается из Дома правительства. Или с базара. Или с любой улицы Грозного. Или села. Надо подойти к первому попавшемуся чеченцу, представиться и объяснить свою задачу. Человек вас выслушает и ответит, что помочь, к сожалению, ничем не может, поскольку он к боевикам отношения не имеет.

Потом добавит, что с боевиками, конечно, жить трудно, но понять их все-таки можно: ведь федералы творят в стране бог знает что, и если у человека разрушен дом и погибла семья, куда ему податься, как не к боевикам.

Еще минут через пять собеседник сообщит, что сам-то он никаких боевиков не знает, но вот есть друг, который, в свою очередь, дружит с кем-то, кто, кажется, состоит в отдаленном родстве с боевиком.

Дальнейшее - вопрос времени. Предстоит неспешное чаепитие и разговор с другом. И потом с другом друга. И потом с тем родственником боевика. И только затем окружающие решат, можно ли вам верить. Да и какой чеченец выпустит гостя, не накормив его до изнеможения?

Мне повезло: меня привезли к Ризвану сразу же. Ризван, житель Новых Атагов и бывший заведующий отделом погрузки на цементном заводе, личность примечательная. Чуть не все российские генералы, которых заносило в этот регион, живали и едали в его огромном хлебосольном доме. Один Ризван знает, сколько литров водки было с ними выпито "за мир", "за простых людей", "за то, чтоб провалился тот, кто эту войну придумал".

Атаги, да и окрестные села, сохранились, считай, целиком - жители хором славят ризваново гостеприимство. Они убеждены, что только личные контакты Ризвана с федералами позволили селам уцелеть. Так оно и есть.

Ризван равно вхож и к генералам, и к боевикам. И потому во время Шалинского противостояния он был единственным, кто мог беспрепятственно въехать в наглухо блокированное село и так же свободно его покинуть. Главный организатор всех встреч и переговоров, Ризван мотался туда-сюда, связанный лишь строжайшим генеральским наказом: "Смотри, Ризван, чтобы никого с тобой не было. Особенно журналистов".

Моя просьба для Ризвана - сущие пустяки. "Боевиков, говоришь?- задумчиво поскреб щеку. - Шамиль очень занят сейчас, Масхадов и так все время на телевизоре... Басаев Ширвани здесь недалеко, проездом из Грозного. Устроит? Тогда поехали!"

На окраине соседнего села Ризван затормозил свою "Ниву". "Простите, мне надо ехать. Постойте тут, скоро люди подойдут - они в курсе, отвезут вас к Ширвани. Нет, не здесь, во-он за поворот зайдите: на высотке российский снайпер - черт знает, что ему в голову взбредет".

Дальше как по писаному. На очередной "Ниве" появились некие люди. Поздоровались. "Садитесь, пожалуйста". Путь наверх, в предгорья. Высаживаемся на широком лугу, буквально усеянном разбитой и уже проржавевшей бронетехникой. Почти тотчас на "газике" подъехал Басаев. "Любуетесь? Здесь еще семечки. А вот под Сержень-Юртом - там ваших полегло немеряно. Больше, чем под Ярыш-Марды. И не знает в России никто - шито-крыто".

"Ихние" и "наши"

Ширвани Басаев старается во всем походить на брата. Такая же шляпа с зеленой ленточкой, так же подстрижена борода. Та же стать и уверенность в себе. Так же, как и брат, сдержанно приветлив с журналистами. На документы мои и не глянул: "Я привык верить людям на слово".

Ширвани чеканит формулу, буквально въевшуюся в головы всех чеченских начальников: "Роль личности в истории, конечно, велика. Но не столь велика, чтобы гибель одного человека могла изменить ход чеченской истории". - "Почему преемником Джохара стал Яндарбиев? Ведь до сих пор он был в тени". - "Мы - не разрозненные бандформирования, какими нас хотели бы видеть в России. Мы - легитимная власть государства Ичкерия. Впредь до выборов обязанности президента будет исполнять вице-президент". -"Возможны ли теперь, после смерти Дудаева, переговоры с Москвой? Кто будет представлять Ичкерию?" - "Переговоры возможны только при условии, что Москва назовет виновных в гибели Джохара. Мы не ждем, что такое условие будет выполнено, но если Москва на это и пойдет, с нашей стороны за стол переговоров с Борисом Ельциным сядет Зелимхан Яндарбиев". - "Кто мог бы быть посредником?" - "Билл Клинтон. Нужен только такой посредник, который мог бы воздействовать на обе стороны. Мы очень уважаем Ментимира Шаймиева и Нурсултана Назарбаева. Но они не имеют никакого влияния ни на нас, ни на Кремль".

И снова: "Нас называли бандформированиями, бандитами, теперь называют террористами. Нет. Мы - военнослужащие армии Ичкерии. У нас единое командование. У нас порядок. Если командир не подчинится приказу, его расстреляют. Это у вас каждый сам себе генерал. И в армии у нас не пьют и не колются. Не то, что ваши".

В группе сопровождения Басаева приехал щуплый хмурый паренек в черной вязаной шапочке. Бывший Сережа, бывший пленный. Впрочем, все это, по его словам, было очень давно. В январе. Теперь он Султан, правоверный мусульманин, боец за правое дело. "Это настоящая армия, не такая, как та (в отличие от чеченцев он пока говорит "та", а не "ваша" армия). У нас все ребята чистые, все молятся, друг за друга стоят, не издеваются. И все справедливые".

Я вспоминаю Валеру, начальника блок-поста федеральных войск. С правого бока он казался лейтенантом, слева - капитаном. При известном усилии можно было догадаться, что звездочка с правого погона просто слетела. Он был не пьян, слегка навеселе, и уговаривал меня быть осторожней. "С дороги -- ни шагу. Мы весь лес заминировали. У меня каждый день кто-нибудь подрывается. Вчера сапер. С мужиками нашими тоже не очень-то. Они как выпьют - себя не помнят. Боевики тоже всякие бывают. Вроде среди них подонков быть не должно - они ведь за свой дом воюют, так? Но разное случается".

Странная война. Обхохочешься.

Кстати, на блок-постах можно увидеть забавные картинки. Как-то в машину, в которой я ехала, почти до пояса всунулось голое немытое солдатское тело и исторгло из себя маловразумительное: "Че у вас? Водка-сигареты?" - невыносимый перегар заполнил кабину. "Ты бы оделся, - брезгливо отстранился чеченец - водитель. - Тут женщины".

На другом посту трезвые оборотистые солдатики спрашивали всех проезжавших: "Масло нужно? Бензин? Камуфляж? Что нужно? А у вас что есть?" Эти, по крайней мере, знали, зачем они здесь.

Мне очень нужно было попасть в заблокированное Шали. Интересуюсь, не может ли Ширвани мне помочь? Российские военные держат жесточайшую блокаду - добиться разрешения просто невозможно. У некоторых моих коллег отнимали камеры, засвечивали пленки при попытках только приблизиться к запретной границе. "Может, у ваших есть какая-нибудь тропка?" - "Ладно, - соглашается Ширвани. - Езжайте в Автуры, там ребята проводят". - "В Автурах кого спрашивать?" - "Спрашивать как раз никого не нужно, - ухмыляется Басаев. - Сами найдут".

Посредники и "нахлебники"

"Ребята", и вправду оказавшиеся рядом, едва я вышла из автобуса, - не боевики. Не боевики и те, кто подвозил меня на встречу с Басаевым. Они - посредники между боевиками и остальным миром. Классический атрибут любого партизанского движения.

Когда российские генералы верят (или делают вид, что верят), будто вот-вот "додавят врага", они не ведают, с кем воюют. В этой войне давно нет фронта.

С чеченской стороны есть вооруженные отряды, очень немногочисленные. По разным данным, от двух с половиной до пяти тысяч человек. Их становится то больше, то меньше, в зависимости от обстановки. Ведь те, кто постоянно участвует в диверсионных операциях или их подготовке, - "нахлебники". Много таких разоренной Чечне просто не прокормить. Но почти каждый мужчина призывного возраста готов, если нужно, встать в строй с автоматом. Что и случается, когда война приходит в его село. Такие чеченцы - по сути, бойцы запаса, называют и считают себя "простыми мирными людьми". Мирными их и считают все, кроме федералов, для которых всякий чеченец, у которого есть автомат, - боевик. Многие из этой категории мирных людей вполне критически относятся и к боевикам, и к покойному Дудаеву, и к Яндарбиеву. При этом все до единого ненавидят федералов и на многое готовы, лишь бы они убрались. Большинство невоюющих разрываются междудолгом "главы семьи" ("Куда я в горы уйду, мне двенадцать душ кормить надо!") и долгом "настоящего мужчины". Даже иногда поругивая боевиков, они признают: боевики - единственная управа на федералов. Что Завгаев никакой не помощник в этом деле - чеченцы поняли давно, а уж про Кремль и говорить нечего.

Российские власти обещают: война кончится, если уйдут или разоружатся боевики. Словам не верят. Тогда Москва подкрепляет свои обещания бомбами и ГРАДом. Чеченцы все равно не верят. Весь их опыт говорит, что связь обратная: сначала появляются русские солдаты, а уж потом боевики.

Шпионские страсти

Куда и как попадать журналистам - в Чечне, как правило, зависит от посредников (таких, как Ризван, к примеру). Захотят - выведут на боевиков.

В Автуры меня принимали по всем правилам. "Журналистка? Покажите удостоверение!" Показываю. "Ну и что, кто вас знает, ФСБ таких хоть пятьсот наляпает!" - "А почему вы правду не показываете?" - "В Шали? Ну и идите через свои блок-посты!" -"Ах, не пускают? Не хотят, чтобы правду знали? Вот и разбирайтесь с ними по вашим российским законам!"

Терпеливо пережидаю. Времена, когда чеченцы затаскивали к себе первого встречного, и сходу выкладывали ему все и про ближайшие военные планы, и про боевую оснащенность, прошли. Теперь - боятся шпионов. И не без оснований. Кое-кому из коллег представители ФСБ предлагали пропуск в какое-нибудь закрытое место, но за это требовали пооткровенничать с ними. После.

При этом ни у боевиков, ни тем более у посредников нет четкого представления, что именно нужно скрывать, а что можно и обнародовать. Спросишь: "Здесь можно фотографировать?" Один скажет: "Ни в коем случае!" Другой: "Снимай на здоровье".

Еще меньше ясности в том, как отличить нормального журналиста или представителя "Красного Креста" от агента ФСБ. Кажется, еще больше, чем выдать непонятные секреты, они боятся остаться в дураках. "Мы их приняли как родных, кормили, все показывали. А только они уехали, нас сразу разбомбили. Значит, они навели". И никак их не переубедишь.

Правда, в самое последнее время функции проверки все чаще берут на себя сами боевики, уже не доверяя посредникам. В таких случаях процедура "установления личности" может затянуться.

На трассе, ведущей к Грозному, километрах в двадцати от города, прямо из кустов появился красивый парень в кожаной куртке, с пистолетом. "Добрый вечер. Кто вас сейчас подвозил?" - "Офицер с поста". - "Русский? Кто еще был в машине? А вы сами кто? Так. Можно удостоверение? Пожалуйста, пройдите со мной".

С вооруженным человеком спорить не хотелось. Но держался он безупречно вежливо, и это придавало смелости. "А вы-то кто? По какому праву нас задерживаете?" - "Я из Особого отдела. Меня зовут Магомед. Я не отниму у вас много времени. Сейчас мы вас зарегистрируем - у нас такой порядок - и вернемся туда, где мы встретились". Я не унималась: "Тогда покажите ваше удостоверение!" Магомед зарделся: "К сожалению, у меня пока нет удостоверения. Но сейчас подойдет мой начальник, его тут все знают". - "А может, вы уголовник?" Он снова вспыхнул: "Вот вы что думаете? - и потянулся к кобуре.- Возьмите мой пистолет! Берите, берите! Не умеете? Я вам курок взведу, будете держать меня на прицеле, тогда успокоитесь? Мы не уголовники, не уголовники!" И подрагивающим от обиды голосом - подъехавшему начальнику: "Она боится, что мы ее деньги отнимем!" -"Мы ей сами можем денег дать",- в "начальнике" я не сразу признала знаменитого Руслана Гелаева, командующего Юго-Западным фронтом.

В отличие от своего молодого подчиненного, Гелаев сумрачен и держится жестко. Он требует показать "все-все документы" и подозрительно их разглядывает. "Почему здесь клякса?" -"Просто клякса и все. Отстаньте. Мы в город опаздываем". Снова Магомед, еще не переживший оскорбления: "Вы что это так разговариваете? Вы отдаете себе отчет, что мы можем вас задержать?" - "Конечно отдаю! Два вооруженных мужика против безоружной женщины - герои. И убить можете, и ограбить". У Магомеда в глазах отчаяние: "Не так вы говорите. У нас по законам военного времени республики Ичкерия есть право вас задержать вплоть до выяснения личности. И все".

Повертев документы, Гелаев вынес вердикт: "Видите мою тетрадь? Я сюда записываю всех журналистов, кто у нас был. Я и вас сюда запишу. Если я потом узнаю, что вы связаны с ФСБ или какую-нибудь провокацию устроите, я тогда в Москве вас найду и вам тоже гадость сделаю. Вот". Он с явным облегчением протянул мне удостоверение и аккредитацию, а Магомед радостно бросился ловить попутку, не преминув извиниться, что не имеет возможности сам отвезти до места.

Боевики говорят о правилах на партизанской войне. Но партизанская война по природе своей война без правил. А они все равно хотят - по правилам. Они держатся за мираж своей государственности. А раз государственность - значит, законы, правила, порядки. С началом войны "быть правильным" (жить по законам шариата или по законам Ичкерии, или по законам своей деревни) стало основой национального самосознания. Чеченская "правильность" противостоит российскому разгильдяйству и хаосу.

Смерть Дудаева ничего в этом смысле не изменила. Борьба боевиков за власть и влияние не выплескивается за круг "посвященных". В нее не втягиваются рядовые бойцы, и решение Совета командиров обязательно для всех.

Если Ельцин всерьез настроен на переговоры, ему предстоит иметь дело формально с Зелимханом Яндарбиевым, а по сути - советом командиров. Мечты о каких-то переговорах с отдельными "прогрессивными, но оппозиционными полковыми командирами" так и останутся мечтами.

Партизанщина, затянись она на десятилетия, неизбежно разрушит этот квазигосударственный уклад. На месте Магомеда окажутся люди, понимающие, что пистолет эффективнее любого удостоверения. Ширвани Басаев или тот, кто в тот момент будет играть роль, которая сейчас отведена ему, скажет, что никакой Зелимхан Яндарбиев ему не указ, и договариваться надо только лично с ним, с командиром. А какой-нибудь новый Гелаев заявит, что плюет на любые договоренности.

Но сегодня время для переговоров еще не упущено.

С кого денег не берут

В Шали меня, как и обещал Басаев, привезли боевики. Не тайными тропами, а через "непреодолимый" пост федералов на своей "Ниве". По дороге сокрушались, что не успели вовремя сменить номера на машине. "Часто приходится менять?" - "Раз в две-три недели". 

К посту подъехали - напряглись и затихли. У поста - тьма-тьмущая народу. В основном женщины, все принаряженные, кое-кто с детишками. Село закрыли в одночасье, и те, кто выходил в гости или по делам, оказались на много дней отрезанными от дома. Был слух, что на Курбан-Байрам в село кого-то пропустят. Потому и толпятся здесь. Переговариваются: "Ни за что не пропускают. Я умоляла. У меня там ребенок годовалый остался. Нельзя, и все".

Машин у блок-поста около полусотни. Мы становимся в хвост неподвижной автомобильной череды. Боевики желают нам не скучать и не волноваться и, оставив нас в кабине, неспешно идут к караульным. Возвращаются минут через двадцать, сильно сконфуженные: "Совсем оборзели бандиты! Двести тысяч с человека хотят". Мы с коллегой, тяжко вздохнув, отсчитываем восемь стотысячных бумажек. Боевики замахали руками: "Нет, только за вас. С нас не берут. И еще они просили, чтобы они вас как будто не видели".

Покидали мы Шали таким же манером, но уже бесплатно. Двое других боевиков усадили нас в "Жигули", предварительно повязав мне платок, а моему спутнику посоветовав снять фотожилет. "Журналистов они не хотят. Пусть лучше думают, что вы с нами".

Мы забеспокоились: "Заглянут внутрь, увидят камеру, засветят пленку". Наши спутники заговорщицки переглянулись: "К нам в машину они не заглядывают".

Транспорт и людей, пытавшихся покинуть Шали, - вернее, тех, кто осмеливался приблизиться к блок-посту ближе, чем на сто метров, - встречали пулеметными очередями в воздух. Пугали. Наш "жигуль" - единственный из всех -- плавно пересек незримую границу и проследовал мимо ощетинившихся БТРов. Один из наших спутников высунулся в окно и крикнул солдатам: "Мы скоро поедем обратно!"

Спрашиваю: "Почему никто не может, а вы можете?" Боевики лаконичны: "Боятся". Люди, ввозившие и вывозившие нас из села, были в Буденновске, участвовали в штурме Грозного 6 - 8 марта. Они фигурируют в "списках лиц, подлежащих задержанию, несмотря ни на какие пропуска". Списки эти разосланы по всем блок-постам. Ни разу не видела, чтобы хоть кто-нибудь при проверке документов сверялся с бумагами.

Кому охота связываться? Днем задержать одного-двух боевиков, а ночью принять героическую смерть от их товарищей. Но и боевикам чем дальше, тем меньше хочется героической смерти. Поэтому без особой нужды они на блок-посты не рвутся. Предпочитают диверсии с минимальными боевыми потерями и захватами заложников.

Шали - начало мира?

Ельцин и Яндарбиев по-прежнему далеки от того, чтобы сесть за стол переговоров, генералы, от Тихомирова до Шаманова, командующего под Шали, бряцают оружием и грозно изрекают: "Никаких... с террористами!". А боевой дух выветривается. Солдаты и боевики ждут скорого мира и не хотят умирать накануне его наступления.

История с Шали знаменательна. Здесь боевики - впервые - возглавили не военную акцию, а кампанию гражданского неповиновения. Они призвали чеченцев не подчиняться завгаевским властям, завгаевской милиции, никаким установлениям и предписаниям, исходящим от Москвы и ее ставленников; отказываться вообще делать что-либо вплоть до вывода войск и общенародных выборов. Именно такое решение и принял шалинский сход: приостановить полномочия администрации до полного вывода войск с территории.

Утопия? Конечно. Но это уже не "смерть оккупантам!" Более того, те же шалинские боевики не допускали никаких провокаций в отношении войск, даже когда дома чеченских командиров были разнесены авиабомбами в щепки.

Но и российские войска не случайно продлевали и продлевали срок ультиматума. С Шали опасно делать то, что сделали с Шатоем, Самашками, Серноводском. Шали - село большое, в центре Чечни, на перекрестке многих дорог. Продырявить на сей раз самое сердце республики - значит дать новый импульс ожесточению и мести.

Кажется, если не подстегивать события, не запутывать и не запутываться - странная война потихоньку затихнет, угаснет сама собой. Она надоела всем - и тем, кто засеивал поля, и тем, кто минировал леса. Лучшего момента для переговоров может и не представиться.

Источник: "Итоги", 1996, 14 мая,