19.11.2008 | Кино

Грамм двести

«Морфий» - опровержение мифа о роли в истории земского интеллигента

Выходящий на следующей неделе «Морфий» снят Балабановым по сценарию Сергея Бодрова-младшего, написанного в свою очередь по мотивам двух ранних частично автобиографических произведений Михаила Булгакова - «Записок юного врача» и собственно «Морфия». Бодров сам хотел снимать фильм, но не успел, и Балабанов тут как бы доделывает работу погибшего друга.

Молодой доктор Михаил Алексеевич Поляков (Леонид Бичевин, юноша, заваривший всю кашу в балабановском «Грузе 200») приезжает осенью 1917 года на службу в маленький уездный городок. Его встречают фельдшер (Андрей Панин) и две медсестры Пелагея Иванована и Анна Николаевна (Ингеборга Дапкунайте). Поляков - замечательно талантливый доктор. Он без единой ошибки в первый раз делает сложные операции вроде трахеотомии или «поворота на ножку».

Однажды слегка заболев от сыворотки против дифтерии, Поляков просит Анну Николаевну сделать ему укол морфия. Морфий отлично помогает при любых проблемах, доктор постепенно увеличивает дозу, перестает интересоваться не только и бушующей где-то там революцией, но и женщинами. Он как в окружающих больницу сугробах вязнет в вялотекущих романах с Анной Николаевной и Екатериной Карловной - фривольной вдовой из соседнего имения. Когда революция уже подступает вплотную к местечку, в герое Бичевина не остается почти ничего человеческого - только жажда укола и переполняющая тошнота. Поляков буквально на экране выблевывает свое нутро (Балабанов, говоря о пустоте, как всегда, не останавливается на фиксации пустоты душевной).

Почти все картины Балабанова (от «Про уродов и людей» до балаганных «Жмурок») в той или иной степени - про слом, про своего рода гниение мяса истории на переломе ее кости. В «Морфии» это не так тонко, как во многих его фильмах, но зато по-медицински наглядно

С булгаковским текстом Балабанов и Бодров обошлись довольно жестоко. Писатель разделил автобиографического персонажа на две части: отделил беспомощного Полякова - от доктора Бомгарда, рассказчика «Записок» и «Морфия». Поляков для завязавшего морфиниста Булгакова - нечто вроде ритуальной жертвы, способа описать и вытеснить болезнь, не пятная репутацию успешного героя «Записок». Авторы «Морфия» отменяют этот ритуал, обратно соединяют Бомгарда с Поляковым и губят его.

Персонаж Булгакова - преемник героя либеральной литературы конца XIX века, предок доктора Живаго. И по сути,

«Морфий» - опровержение мифа о роли в истории земского интеллигента.

У Балабанова - он не скромный труженик истории и не ее достойный свидетель. Он пролетает мимо нее, угасает без следа где-то на обочине - разве что забрызгивая в финальном пароксизме кровью и блевотиной пару революционных комиссаров.

Честности ради стоит сказать, конечно, что «Морфий» - далеко не лучший фильм режиссера. В чем-то он похож на мрачный исторический капустник, элементы которого рассыпаются по фильму, не складываясь в содержательную картину. Тут есть неприятный революционер-еврей (фельдшер соседнего уезда по фамилии Горенбург) и столь же неприятный белый офицер (камео Алексея Полуяна, Журова из «Груза 200»). Звучит чудесно-пошлый граммофонный Вертинский и появляется на пару минут знаменитый художник Владимир Фаворский (такое введение в действие лишнего исторического лица - ход совсем не в духе Балабанова).

Легкое ощущение неудачи от «Морфия», возможно, объясняется некоторой смутностью жанра.

Эффект фильмов Балабанова во многом строятся на абсолютной непроницаемости человека, на исключении из действия самой идеи «внутреннего мира», на поступке, оторванном от любой мотивации. Булгаковские же «Записки» - хоть и неглубокая, но типичная интеллигентски-исповедальная проза. Творческий метод автора источника и режиссера тянут фильм в противоположные стороны, отчего «Морфий» немного трещит по швам. Впрочем, все это придирки: Балабанов все равно остается лучшим активно снимающим русским режиссером, а делать по великому фильму в год он, конечно, никому не обязан.

Источник: "Газета" №219, 18.11.2008,