12.11.2008 | Жизнь
Нарисуем — будем житьЖить во всемирно знаменитом шедевре градостроительного искусства не захотели ни бедные, ни богатые
Если взять в архиве проект любого «города по единому плану» (неважно, осуществленный или нет), то в нем всегда можно обнаружить любопытную особенность. Все его виды – не планы, не чертежи, а авторские рисунки, демонстрирующие, как он должен выглядеть, – даны всегда с большого расстояния и сверху. Только с такого ракурса зритель (в том числе и заказчик) может оценить величие замысла, строгость и стройность линий, гармонию форм и стилистическую безупречность. Словом, все то, чего не видят и не могут увидеть люди, находящиеся на улицах безупречного города. В том числе и те, кому предстоит в нем жить.
Самый знаменитый из «правильных городов» ХХ века – это, конечно, город Бразилиа, за три года воздвигнутый на безлюдном плато Оскаром Нимейером и Лусиу Костой в русле идей знаменитого французского архитектора Ле Корбюзье.
Официально он вступил в строй в апреле 1960 года. Через 20 лет в черте знаменитой «бабочки Нимейера», рассчитанной на 550 тысяч жителей, проживало от силы 200 тысяч. При этом общее население молодой столицы Бразилии было вчетверо больше – остальные жили в многочисленных поселках и городах-спутниках, выросших вокруг города-утопии без всякого плана и даже позволения.
Разрушение совершенства началось еще на стадии строительства:
для 60 тысяч рабочих, возводивших столицу, потребовалось построить огромный барачный поселок. Предполагалось, что по окончании работ бараки будут снесены, а их обитатели вернутся в родные места. Однако обитатели поселка, которых к концу стройки было уже больше 100 тысяч, отказались куда-либо перебираться и отстояли свои бараки и самодельные хибары. Лагерь строителей, получивший гордое имя Сидаде Ливре (т. е. Вольный Город), стал первым звеном в длинном ожерелье трущобных пригородов молодой столицы. Впрочем, не только трущобных: пока правительство и городские власти безуспешно выкуривали бедняков из бараков, за искусственно вырытым озером Парануа выросло множество шикарных вилл. Жить во всемирно знаменитом шедевре градостроительного искусства не захотели ни бедные, ни богатые. Эта ситуация сохраняется и поныне: общее население агломерации Бразилиа оценивается в 2,2 млн человек, из которых в городе Нимейера живет не больше 400 тысяч. В бразильской версии португальского языка появилось даже словечко «бразилит», который можно перевести примерно как «синдром жителя Бразилиа».
На вопрос о причинах такого отношения
люди часто говорят, что город Бразилиа... очень некрасив. Такая оценка города, слывущего одним из чудес света и целиком включенного в список Всемирного культурного наследия ЮНЕСКО, может показаться странной.
Но там, где взирающий на город с высоты птичьего полета архитектор или политик видит порядок и гармонию, глазу идущего по улице человека доступна лишь бесконечная череда огромных одноцветных прямоугольных стен. Каждая следующая бетонная громада ничем не отличается от предыдущей, и только начертанные на их углах сложные индексы (например, «N-102-L» – что означает «северное крыло главной оси города, квартал 102, дом L») позволяют пешеходу надеяться, что он не идет все время вдоль одного и того же дома. Впрочем, по замыслу авторов проекта, никаких пешеходов в Бразилиа быть не должно: в этом городе вообще нет улиц, а есть только дороги без тротуаров. Предполагается, что все свои повседневные потребности человек может удовлетворить, не выходя за пределы квартала, а для более далеких перемещений он воспользуется автомобилем или общественным транспортом (сеть которого, разумеется, была спланирована и построена вместе с городом).
Вероятно, подобные предположения (а не различие ракурсов обзора) и стали причиной очевидного социального фиаско «идеального города». Создатели проекта Бразилиа проделали огромную работу, стараясь обеспечить ее будущим гражданам здоровую, комфортную и безопасную жизнь. Количество воздуха, солнечного света, квадратных метров жилья и зеленых насаждений для каждого человека, число автобусов, школ, магазинов и церквей были рассчитаны по самым щедрым тогдашним меркам. Оказалось, однако, что человеческие потребности – это не только квадратные метры и единицы инсоляции, но и такие невещественные факторы, как возможность прогуляться по улице, посидеть в кафе, поболтать с приятелями... Для всего этого в Бразилиа попросту нет места.
Парадоксальным образом оказалось, что в «идеальном городе» отсутствует собственно город – пространство публичной жизни, превращающей сотни тысяч поселившихся на ограниченной площади людей в городскую общину.
Нет здесь и личного пространства, которое человек мог бы сам выбирать и изменять по своему вкусу (что и подчеркнули упрямые строители, назвав свою «нахаловку» не как-нибудь, а именно вольным городом). Американский антрополог Джеймс Холстон попросил целый класс девятилетних школьников, родившихся и выросших в «суперквадрах» (кварталах из стандартных корпусов на 360 квартир, которыми застроена жилая часть Бразилиа), нарисовать дом. Ни один из детей не попытался изобразить тот дом, в котором жил он сам, – все рисовали традиционный домик с небольшим числом окон и двускатной крышей. (К слову сказать, похожий тест советские исследователи предлагали детям из всевозможных «черемушек» – массовых новостроек 1960-х годов – и получали тот же результат.) Трудно придумать более наглядное опровержение самого известного тезиса Ле Корбюзье – «Дом – это машина для жилья».
При этом свободное пространство в Бразилиа буквально некуда девать. Знаменитая площадь Трех Ветвей Власти и продолжающая ее эспланада министерств так обширны, что на их просторах теряется даже военный парад. Именно это и не позволяет им стать местом хоть каких-то форм нормальной повседневной жизни. «Договариваться о встрече там с другом – все равно, что назначать свидание в центре пустыни Гоби. И если бы вы все-таки встретились, вам совершенно нечего было бы там делать», – пишет известный американский социолог и антрополог Джеймс Скотт.
И это не ошибки или просчеты конкретного проекта.
Когда президент Бразилии Жуселину Кубичек еще только объявил о намерении построить новую столицу, учитель Нимейера Ле Корбюзье как раз заканчивал самый крупный из реализованных им проектов – город Чандигарх, возводимый «в чистом поле» центр индийского штата Пенджаб. В 1951 году лидер конструктивизма в первый и последний раз в жизни получил возможность сделать то, к чему он стремился еще с 1920-х годов, – спроектировать и построить не здание, не ансамбль, не район, а целиком большой город.
И художественные, и социальные результаты индийского проекта оказались теми же, что и у бразильского. В архитектурном отношении – город, который еще до завершения строительства признан памятником мирового значения. В социальном – город, в котором бедные жить не могут (по ядовитому замечанию одного из критиков, «это город для автомобилей, возведенный в стране, где не у всех есть велосипеды»), а богатые не хотят; полупустые жилые и общественные здания и разлившееся вокруг море самовольной застройки, население которой многократно превышает население «регулярной» части города. Разница, пожалуй, только в том, что если бразильские власти, махнув рукой на пригороды, все-таки сохраняют облик города Нимейера, то в сегодняшнем Чандигархе глинобитные лачуги нередко лепятся прямо к обшарпанным бетонным стенам «индустриальных жилых ячеек» Корбюзье.
Это, кстати, выявляет еще один скрытый порок «спланированных городов»:
единство замысла в принципе несовместимо с развитием.
Любой подобный проект мыслится как идеальный; построенный по нему город должен достигнуть совершенства в момент сдачи в эксплуатацию и дальше уже не меняться никогда – как стоящие на его площадях статуи не должны расти, стареть или беременеть. Поскольку ни одно человеческое поселение не может застыть в однажды достигнутом состоянии, вся последующая история таких городов – это история разрушения и размывания их первоначального замысла.
При этом результат такой эволюции не обязательно оказывается уродливым. Достаточно вспомнить, что Санкт-Петербург тоже замышлялся и строился как город единого плана.
Дорогие друзья, Стенгазета вынуждена приостановить свою работу. Надеемся встретиться с вами в будущем.
«Ряд» — как было сказано в одном из пресс-релизов — «российских деятелей культуры», каковых деятелей я не хочу здесь называть из исключительно санитарно-гигиенических соображений, обратились к правительству и мэрии Москвы с просьбой вернуть памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь в Москве.