Авторы
12 февраля исполнилось бы 75 лет актеру Бруно Оя, но он умер, не дожив немного до 70-ти и оставшись в истории российского, советского кино удивительным образом: сыграл много ролей, но запомнился лишь в одной, зато – выдающейся.
В 1966 году на экраны вышел фильм Витаутаса Жалакявичуса "Никто не хотел умирать" – и страна взвилась от восторга. Призы на всесоюзных фестивалях, первое зрительское место по опросу журнала "Советский экран". Критики тогда отметили явление актера, который потом надолго стал одним из главных – 41-летнего Донатаса Баниониса.
Но женское население СССР умирало от почти двухметрового светлоглазого эстонского блондина Бруно Оя. Мужское – завидовало ему.
И правильно делало: о нем даже легенды не складывались: какие там легенды, если ясно, что никто перед таким красавцем не устоит. У Бруно Оя на этот счет даже были правила: в интервью конца 90-х он рассказал, что ни разу не вступал в связь с женщиной старше 33 лет – бывают же принципиальные люди.
Оя играл в том фильме Жалакявичуса старшего из четырех братьев Локис, сыновей убитого председателя сельсовета. На дворе 1947 год, в литовских лесах полно "лесных братьев", которые борются с советской властью. Кто ж из зрителей тогда знал, что эта самая власть, придя в Литву в 40-м, отправила в Сибирь не меньше 300 тысяч человек.
Но вот что любопытно для социального историка: если б и знали, почти никому не было бы дела. Фильм "Никто не хотел умирать" воспринимался вне политического контекста. Только динамика, напор, эротика: только жизнь и смерть, без социальной приправы. Ни разу с тех пор ничего подобного по эту сторону Карпат не получалось. Это был сразу лихо закрученный с нуля полноценный советский вестерн. И публика откликнулась, тем более всего за каких-то пять лет до этого зрителя восхитила американская "Великолепная семерка". Великолепная четверка – Бруно Оя, Регимантас Адомайтис, Юозас Будрайтис, Альгимантас Масюлис – получались не хуже Юла Бриннера, Стива Маккуина и прочих.
Такова судьба прибалтов в советском кино – быть иностранцами. В Прибалтике помещался сразу весь Запад. Достаточно было прохода киноперсонажа по брусчатке на фоне готики, чтобы становилось ясно, что он уже там.
Помню, как мы грустно веселились, глядя на героя фильма «Сильные духом», кружившего и кружившего в машине вокруг все той же рижской церкви св. Гертруды, изображая поездку по европейскому городу.
В рассказе Довлатова эстонский парень, рядовой Советской армии, говорит: "Настоящий эстонец должен жить в Канаде". Вот они, собственно, там и жили: сначала на экране, потом в жизни. Эстонец Бруно Оя уже в 68-м уехал в Польшу, работал в культурном центре Вроцлава. В 90-е вернулся в Эстонию, занимался каким-то бизнесом, прогорел, потом его разбил инсульт, но он заново научился ходить и говорить, вел в Тарту актерскую студию. Он и вправду был из вестерна. А это предполагает жесткость, если не безжалостность – к другим и к себе. Одна из сильнейших сцен картины "Никто не хотел умирать" – когда Бруно Оя стреляет в главного "лесного брата", и тот, уже умирая, говорит: "Не знаешь, какая боль". Оя отвечает: "Не знаю" – и отворачивается.
Пожалуй, главное, что отличает «Надежду» от аналогичных «онкологических драм» – это возраст героев, бэкграунд, накопленный ими за годы совместной жизни. Фильм трудно назвать эмоциональным – это, прежде всего, история о давно знающих друг друга людях, и без того скупых на чувства, да ещё и вынужденных скрывать от окружающих истинное положение дел.
Одно из центральных сопоставлений — люди, отождествляющиеся с паразитами, — не ново и на поверхности отсылает хотя бы к «Превращению» Кафки. Как и Грегор Замза, скрывающийся под диваном, покрытым простынёй, один из героев фильма будет прятаться всю жизнь в подвале за задвигающимся шкафом.
