22.01.2008 | Театр

Про пьяную компанию

На фестивале «Ивановых» сыграл Небольшой драматический театр из Петербурга

В театре Наций продолжается «ивановский» проект к 120-летию первой постановки «Иванова» в театре Корша, то есть в том самом здании, где теперь помещается театр Евгения Миронова. Умный проект, задуманный, чтобы  выявить и сопоставить сегодняшние самые интересные и разные размышления вокруг «гамлетовской» пьесы Чехова, в самом начале из-за каких-то проблем с пожарными службами лишился своего крупного козыря – постановки Димитра Гочева в берлинском «Фольксбюне». 

Таким образом, он начался с маленького питерского «Такого театра», в эти дни продолжился второй труппой из Санкт-Петербурга, которая даже называет себя «Небольшой драматический театр», а в скором будущем нам обещают привезти постановку «Иванова» из тульского театра кукол. Так скоро дойти и до мышей. Впрочем, никаких претензий – у нас давно уже живой театр предпочитает пространства поменьше.

«Небольшой драматический театр» кроме того, что невелик, еще, по-видимому, и очень беден: все его декорации – это ширмы и пара деревянных крылечек почему-то малахитового рисунка, да еще за маленьким парапетом подразумевается пруд – туда все плюхаются, щедро обдавая сцену брызгами, а выныривают иногда с воплем «поймал!» и бьющейся рыбой в руках. Такую декорацию уместно считать технической выгородкой, так что все, что есть в спектакле, сосредоточено в актерах.

Лев Эренбург, создатель и режиссер «Небольшого драматического театра» за те несколько лет, что его труппа существует, а сам он известен, как режиссер, показал себя, как последовательный «снижатель», бескомпромиссно снимающий пафос и давящий лирику самых знаменитых классических произведений разнообразным и отталкивающим физиологизмом. В его спектаклях слезы смешаны с соплями, кашель доходит до рвоты, а пот, экскременты естественны для некрасиво обнаженного тела, которого тут всегда много. Это принято связывать с первой профессией Эренбурга, и действительно, врач скорой помощи, который ежедневно сталкивается с телесностью в самом неприглядном ее виде, должен в протесте стать либо режиссером-украшателем, либо уж физиологистом, ненавидящим очищенную театральную красивость.

Эренбург всегда немного пересочиняет пьесу под себя, так и в этот раз он даже назвал ее «Ивановъ» и прибавил «по мотивам А. П Чехова», чтобы оправдать то, что он канонический текст сильно сократил, дописал и вообще пересказал своими словами.

История Иванова тут оказывается в рамке из сцен с двумя старыми евреями,  родителями Сары – парализованным, шамкающим отцом, талдычащим о возвращении корней, Стене плача и Синае и ухаживающей за ним матерью, поучающей его мудрыми банальностями вроде того, что «люди сами себя разделили на евреев и не евреев» и т.д. Эренбург на всякий случай рассказывает, что все это он нашел в чеховских вариантах, но ему мало кто верит.

«Ивановъ» по всем параметрам очень «эренбурговское» произведение. Для чеховской пьесы (в отличие, скажем, от «На дне», по которой у режиссера была знаменитая постановка) – это выглядит весьма шокирующее, не всегда оправданно, но в иные моменты остро и продуктивно. Тут сама пьеса, по Чехову начинающаяся с того, что пьяноватый Боркин ружьем испугал читающего Иванова, начинается у воды долгим купаньем героя. А потом из купальни на парапет томно вылезает совершенно голый Боркин в виде русалки – накинув на голову сеть, изображающую длинные волосы, и  для девичьего вида убрав член между ног, сплетенных в хвост. Боркин прижимает руку к плоской груди и кокетничает: «Пощупай-ка, как у меня сердце бьется…». Можно, конечно, увидеть здесь гомосексуальные намеки. А можно просто пьяное дуракаваляние.

И оказывается, что история – про это. Про компанию еще не старых друзей (все они парадоксальным образом оказываются примерно одного возраста) – Колю, Пашу, Матвея, Женю и Мишу, то есть про Иванова, Лебедева, графа Шабельского, доктора Львова и управляющего Боркина. Про вечно пьющих и постепенно спивающихся до поросячьего визга дружбанов, из которых лысоватый истерик Иванов (Константин Шелестун), пожалуй, самый адекватный.

Они, как в молодости, любят повалять дурака (и в этом с ними с давних пор заодно дурашливая оторва Сара - Ольга Альбанова), все любят поиграть в «ладошки», спеть хором романс или арию. Но вот с тем, что касается женщин, у алкашей полных швах. И как бедные дамы ни стараются, ни заваливают мужчин сами, ни садятся в буквальном смысле им на шею, ни хватают за причинные места, ни появляются перед ними совсем голые, угасших кавалеров не взбодрить. Их интересует только выпивка с разговорами. И дружеская компания.

Тут, как ни странно, действительно все мужчины дружат, все друг с другом на «ты»: Николаша, Миша, Женя, Пашулечка, Матюша. Даже с дураковатым Боркиным (Юрий Евдокимов). Даже с любящим скандалы и выяснения отношений доктором Львовым (Сергей Уманов). Дружба Иванова со Львовым оказывается и вовсе неожиданной: посреди спектакля у героя ни с того ни с сего начинается наркотическая ломка и Львов приходит его спасать (и сам ширяется заодно). А свой финальный монолог о том, как он сейчас выведет Иванова на чистую воду, багровый и совершенно остекленевший от пьянства доктор, заканчивает с блаженной улыбкой, без конца повторяя: «Коль, я просто приду и поздравлю, Коль…». 

Фирменный эренбурговский отталкивающий физиологизм в «Иванове» тоже соблюден: герои, чуть что лезущие в воду даже в одежде, беспрестанно ходят мокрые, скользят и падают на мокром полу, а у дам тут же делаются мокрые и грязные подолы. Шабельский (Вадим Сквирский), вынув бутылочку, припрятанную в собачьей будке, закусывает чем-то из собачьей миски, а после с отвращением выплевывает пережеванное назад. Боркин кашляет, разбрызгивая вокруг себя варенье, которое только что ел, а Львов собирает руками разлитое на пол варенье в баночку и ест оттуда. Потом по липкому полу противно чавкает вся обувь. Иванов после купанья расхаживает голышом, и при появлении жены прикрывает причинное место чайным стаканом. Лебедев (Кирилл Семин) ходит, засунув руку банку с рассолом, где крепко ухватил в кулак соленый огурец. Решительная Сашенька (Мария Семенова), когда видит, что Иванову не удается открыть бутылку, демонстрирует эффектнейший прием: засовывает бутыль в снятый чулок и бьет по ней каблуком, пробивая в стекле дырку и сцеживая через чулок вино в другую туфельку, чтоб кавалер выпил. На свадьбу упившийся вусмерть Шабельский приходит в белье Сары и все норовит снять штаны, чтобы наложить кучу на ковровую дорожку.

Физиологии много, даже с перебором, отчего спектакль не только тяжеловато смотреть, но и как-то затуманивается его смысл. И что вдруг повеселел, а потом застрелился ироничный очкарик Иванов – оттого ли, что на время прояснился у него рассудок и увидел он, что вокруг творится, или же наоборот, оттого, что разум его  окончательно отлетел в психоделические выси – не понять. Но пьют у нас много, правда, об этом и Чехов писал.

Источник: "Время новостей", N°5, 21 января 2008,