27.12.2007 | Театр

В духе КСП

Адольф Шапиро поставил в театре Et cetera роман Рэя Бредбери

На мой взгляд «451 по Фаренгейту» ставить и вовсе не стоило, сейчас очень чувствуется, как устарел самый знаменитый у нас роман Бредбери. И не из-за реалий, как раз в этом американская антиутопия маккартистских времен, - с ее бесконечными отупляющими мыльными операми и реалити-шоу, заменяющими жизнь, с всеобщим бездумным послушанием и ксенофобией, - сегодня весьма актуальна. И не из-за пафоса –защита отдельной личности и культуры сегодня более чем уместны. Он  устарел самой интонацией, литературными ходами и некоторой наивностью, которая, вероятно выглядела совсем иначе и в 1953-м году, когда книга была написана, и в шестидесятых, когда она была переведена на русский. Сегодня вряд ли кого убедишь в том, что спасения стоит ждать от чтения книг или от непосредственной девушки, бегающей босиком и рвущей цветы.

Впрочем, что говорить: раз Адольф Шапиро решил сегодня поставить «451 по Фаренгейту», значит, находил роман современным. Да и пьеса, написанная режиссером, говорит о том, как он хотел, чтобы  сюжет, - герой которого, будто очнувшись от спячки, стал думать, читать и бороться с Системой, - рассказал о сегодняшней России.

В версии Шапиро глава пожарных, сжигающих книги, брандмейстер Битти (Виктор Вержбицкий), так и сыплет цитатами из русской литературы, а книги, которые находят у преступника, - это «Записки из подполья», «какой-то «Архипелаг», да «Преступление и наказание». Дамочки щебечут о гламуре, смотрят телешоу «Как стать миллиардером», пересказывая очередную мыльную оперу, выкладывают сюжет «Анны Карениной», и, к восторгу зала, верещат о своей любви к президенту: «Я как все голосовала только за него!», «Наш президент ясно выразился: все под контролем!». А когда преступник, поиски которого шли в режиме телевизионного реалити-шоу, - убит под прицелами телекамер, дикторский голос объявляет о продолжении программы: «После рекламы смотрите передачу «Доброе утро, страна!».

Все так, и искренний жар, который режиссер пытается рассказать залу о сегодняшнем, о важном, каждую минуту чувствуется, но спектакль почему-то  не становится искусством, а остается ходячей декларацией.

А ведь казалось, что все может случиться: когда открылся занавес, и на сцене обнаружилось современное стильное трансформируемое пространство в духе нынешних европейских тенденций, впору было присвистнуть. Давно живущий во Франции Борис Заборов поместил в черную коробку подсвеченный подиум, в глубине поставил вращающиеся трехгранные призмы, меняющие свет, а по трем сторонам подиума спускал огромные экраны, превращая сцену в «телегостиную» главного героя. Эти экраны, рядом с которыми люди казались совсем маленькими, давали очень много возможностей. Сейчас, когда принято так интересно, остро, разнообразно работать с видео, с них могли нестись и ослепительные телепомои, и огонь, пожирающий дома вместе с книгами и людьми, и пустынный город со свистящими автомобилями, и захватывающая дух телепогоня, и мировая война. Ничего этого не было, разве что вялые видовые кадры, да сомнительная метафора с умирающей рыбой, вынутой из воды.

Спектакль этот много обещал и своим гастрольно-международным составом. Кроме Заборова в нем участвовал художник-конструктор из Израиля Юрий Суханов и знаменитый художник по свету из Питера Глеб Фильштинский. На главную роль – верноподданного пожарного Монтэга, превратившегося в диссидента, - пригласили прекрасного актера и режиссера из Таллинна Эльмо Нюганена, на роль старого профессора Фабера – грандиозного питерского актера Сергея Дрейдена. И что? И ничего.

На стильной, эффектно освещенной сцене, будто перенесенной из какого-то модного западного  спектакля, происходило нечто по-русски крикливое, несовременное и одновременно скучно-дидактичное. Копошились дуры, злодеи, статисты, напряженно витийствовал герой.

Нюганен, - чье желание быть искренним и уверенность в том, что он говорит о важном, были очевидны – как и все кричал и бессмысленно метался. Даже Дрейден в черной шапочке, и на инвалидном кресле точно изображающий старого раздражительного профессора, - и тот кричал и больше декларировал, чем играл.

В финале, когда герой попадал к беглецам (названным в программке пилигримами), которые сидели все в белом у костра и пели под гитару с вдохновенными интонациями КСП, впору было прийти в отчаянье. Кто-то из них заводил «Пилигримов», и у зажмурившегося от неловкости критика оставалось только удивление, что они не поют стихи Бродского на музыку Клячкина, как это всегда делали у костра на слетах КСП. А когда потом все они вставали, опираясь на длинные посохи, и оказывались в платьях разных времен (даже в тогах) и принимались выспренно читать  разные литературные цитаты, обращаясь к Монтэгу, думать уже не хотелось ничего.

Самым мучительным в этом спектакле было ощущение, что для режиссера это чистосердечное и важное высказывание. Что для Шапиро, сделавшего много замечательных постановок, вот это крикливое и архаичное действо с лобовыми метафорами и провалом вкуса в финале, - болезненно актуально.  Все это, конечно, не делало неудачный спектакль искусством, но вызывало уважение. Ведь тех, кому не все равно, не так уж много.

Источник: http://www.vremya.ru/,