06.12.2007 | Архив "Итогов" / Наука

Дурная наследственность

Полвека назад "нетрадиционная наука" удушила российскую генетику

В августе сорок восьмого

Пятьдесят лет назад софистика и суеверие сыграли с победившим их когда-то естествознанием неожиданный матч-реванш. С 31 июля по 7 августа 1948 года в Москве прошла сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина (ВАСХНИЛ), ознаменовавшая полную ликвидацию в СССР наиболее перспективных биологических исследований и фактический запрет на распространение фундаментальных представлений этой науки. На самом деле уничтожение генетики и смежных с нею дисциплин к тому времени шло уже более десяти лет. В мясорубке Большого террора 1937 - 1938 годов сгинули один из первооткрывателей искусственного мутагенеза Георгий Надсон и создатель метода отдаленной гибридизации Георгий Карпеченко. Не пережив ликвидации своего института, умер в 1940 году патриарх отечественной биологии Николай Кольцов. В том же году был арестован и через два с небольшим года умер от дистрофии в саратовской тюрьме великий ботаник и генетик Николай Вавилов. Работавшие за рубежом Феодосий Добржанский и Николай Тимофеев-Ресовский отказались возвращаться в СССР.

Одновременно в эти же годы укрепляли свои позиции сторонники "мичуринской биологии", набравшие к 1948 году такую силу, что их оппоненты уже и не пытались развеять этот морок, а просили лишь о возможности сосуществовать с ним.

С другой стороны, всем и каждому было понятно, что основные решения были приняты не членами ВАСХНИЛ и не на сессии. Сам предводитель погрома -- "народный академик" Трофим Лысенко, повествуя в своем программном докладе о том, что до недавнего времени его сторонники были в меньшинстве в "высших официальных научных кругах", прямо сказал, что "благодаря заботам Партии, Правительства и лично товарища Сталина (выделено в тексте стенограммы. -- "Итоги".) теперь положение... резко изменилось". Он же сообщил на сессии, что его доклад просмотрен и одобрен Сталиным. И даже если это заявление было блефом (Трофим Денисович был горазд на такие штучки), не приходится сомневаться, что предпринятая им атака на генетику опиралась на безоговорочную поддержку высшего политического руководства страны. В последний день работы сессии в "Правде" было опубликовано письмо заведующего отделом науки ЦК ВКП(б) Юрия Жданова Сталину. В нем сын могущественного Андрея Жданова публично каялся в предпринятой им четырьмя месяцами ранее попытке защитить классическую генетику и ограничить власть Лысенко.

В этом, собственно, и состояло значение августовской сессии. Она обозначила некий рубеж: если до нее с "мичуринской биологией" можно было хотя бы не соглашаться и даже иногда прорываться со своими возражениями в печать или к вельможным ушам того или иного большого начальника, то после августа 48-го пределом мечтаний для серьезных биологов стала возможность отмолчаться.

Занятия генетикой или ее изложение оказались приравнены к сопротивлению политике партии -- со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Один из главных объектов лысенковских нападок, профессор Антон Жебрак, так и сказал в своем вымученном "покаянии": "До тех пор, пока нашей партией признавались оба направления в советской генетике... я настойчиво отстаивал свои взгляды... Но теперь, после того, как мне стало ясно, что основные положения мичуринского направления... одобрены ЦК ВКП(б), то я, как член партии, не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые признаны ошибочными Центральным комитетом нашей партии". Противостояние классической и "мичуринской" биологий, собственно, никогда и не было борьбой научных школ. Оно длилось ровно столько, сколько у "партии и правительства" хватало желания и самоуверенности вмешиваться в науку. Никто никогда не "разоблачал" и не "отменял" теории Лысенко. В постановлении 1964 года, предопределившем его окончательное падение, речь шла лишь о предоставлении ему и его оппонентам равных возможностей для работы и публикаций. Этого было достаточно, чтобы в течение буквально нескольких недель лысенковщина исчезла не только из научной периодики, но и из вузовских и даже школьных курсов -- при том что большинство ответственных постов в биологии продолжали занимать ставленники Лысенко или люди, публично ему присягавшие. Если сам Лысенко всерьез верил в свои построения, а его главный идеолог Исай Презент был, судя по всему, по-адвокатски равнодушен к истинности или ложности проповедуемых им взглядов, то научное сообщество -- даже та его часть, что связала себя с "народным академиком", -- всегда знало, на чьей стороне правда. Там же, где невозможно было опираться на силу государства, лысенковщина и вовсе не имела никакого успеха.

Все старания заинтересовать "мичуринской биологией" хоть кого-то на Западе имели разве что обратный результат.

Так, в Англии победа Лысенко аукнулась разочарованием в марксизме и выходом из компартии ряда биологов, в том числе крупнейшего и очень популярного в стране ученого Джона Холдейна.

Взгляд Горгоны

Говорят, умирающий Вавилов недоуменно вопрошал сам себя: "Неужели моя работа им не нужна?!" Тот же вопрос возникает у всякого, кто впервые узнает о сессии 1948 года и ее последствиях. Дескать, как бы ни были по-человечески отвратительны Сталин и его подручные, какой резон был им разрушать научный потенциал собственной страны и тем самым обрекать ее на хроническую аграрную отсталость и зависимость от импорта продовольствия? Ведь победа лысенковцев изолировала СССР от мировой биологии как раз накануне "зеленой революции" -- невиданного в истории человечества скачка продуктивности основных продовольственных культур, ставшего результатом применения "оторванной от практики менделистско-морганистской схоластики". "Продажная девка империализма" (юморист Владимир Поляков в середине 60-х так точно спародировал стиль лысенковских инвектив, что сегодня многие уверяют, будто слышали эту чеканную формулу из уст самого академика) оказалась богиней плодородия. (Недаром среди немногих ученых, осмелившихся открыто вступиться на сессии за обреченную науку, был и крупнейший экономист, ректор Тимирязевской академии Василий Немчинов.)

Часто приходится слышать: мол, не поверил бы Сталин Лысенко, дал бы охранную грамоту генетикам, как дал он ее физикам-ядерщикам, -- и были бы мы сегодня великой сельскохозяйственной державой.

Уместно вспомнить, однако, что в те годы такие же "дискуссии" шли и в других научных дисциплинах. И если в генетике "единственно верным учением" была провозглашена вполне средневековая фантасмагория, то, скажем, разгром физиологии в 1950 году (так называемая "Павловская" сессия двух академий -- АН и АМН) прошел под знаменем условно-рефлекторной теории Павлова -- концепции, хоть и почти исчерпавшей к тому времени свою объяснительную силу, но безусловно научной и содержательной. И в роли погромщиков выступали не безграмотные "практики" или идеологизированные "философы", а серьезные ученые. Результат же практически не отличался от последствий сессии ВАСХНИЛ -- реальные исследования по физиологии (в том числе и в рамках павловского учения) оказались на много лет блокированы и заменены откровенным начетничеством.

Еще более удивительной была знаменитая дискуссия по вопросам языкознания. На ней великий вождь лично (проконсультировавшись, впрочем, с грамотными специалистами) подверг экзекуции школу Николая Марра (интересные гипотезы которого превратились в фантастические теории из-за того, что в предыдущие два десятилетия они были полностью ограждены от критики) и восстановил в правах традиционную лингвистику. То есть сделал именно то "если бы", о котором -- применительно к генетике -- шла речь выше. Однако это не привело ни к возрождению идей погибшего в 30-е годы главного оппонента Марра -- Евгения Поливанова, ни вообще к расцвету лингвистики. Точно так же, как в генетике и физиологии, в ней на несколько последующих лет стали нормой бессодержательные, но идеологически выверенные работы. Оказалось, что развитию той или иной науки препятствует не столько ошибочность навязанной государством теории, сколько само "партийное руководство наукой". Возможно, Горгоне Медузе тоже случалось посмотреть на кого-то ласково, но это не спасало несчастного от превращения в мертвый камень. О чем нелишне напомнить сейчас, когда все чаще приходится читать идиллические сочинения о былом процветании наук под сенью просвещенной деспотии КПСС.

Но есть ведь и пример физики, которую ради создания Бомбы не только оградили от уже подготовленной идеологической кампании, но и пожаловали фактической свободой исследований и дискуссий.

(Последнее позволило физикам даже пригревать опальных генетиков в своих институтах, откуда в середине 50-х и началось полулегальное возрождение советской генетики.) И действительно в 50 -- 60-е годы советская физика выглядела весьма достойно, причем не только в ядерных исследованиях. Николай Басов и Александр Прохоров пришли к созданию лазера одновременно с Чарлзом Таунсом, что и зафиксировано в 1964 году решением Нобелевского комитета. Однако пару десятилетий спустя не только в США, но и во многих странах, не проводивших никаких исследований по квантовой оптике, лазер был уже устройством массовым, серийным и почти бытовым. В СССР же он оставался диковинкой, которую даже привилегированным исследовательским центрам приходилось "выбивать" и "доставать". Между тем наладить массовое производство лазеров -- задача куда более легкая, чем побудить колхозы и совхозы постоянно пользоваться достижениями селекции.

Лысенко и его сторонники виновны не только в переломанных судьбах генетиков, не только в драме людей, вдруг обнаруживших, что у них нет образования, но и в прямом противодействии развитию мировой науки и экономики. Достаточно вспомнить хотя бы открытия отечественных ученых, оказавшиеся недоступными их западным коллегам и переоткрытые ими заново -- тот же искусственный мутагенез или генетический метод борьбы с вредителями. Но вот в хронической несостоятельности отечественного сельского хозяйства вина лысенковцев не так уж и велика. В конце концов великий голод был организован в СССР в те годы, когда беспартийного Вавилова приглашали на пленумы ЦК, а фамилия Лысенко никому ничего не говорила. Не бредовая теория породила безумную практику -- противоестественная практика "социалистического земледелия" потребовала соответствующей теории.

Племянники Авеля

Если вы в разговоре со сторонником какой-нибудь из "нетрадиционных наук" выскажете сомнения в респектабельности оной и достоверности ее положений, то почти наверняка услышите в ответ "ладно-ладно, генетику в свое время тоже не признавали".

Можно сказать, что в конечном счете Лысенко все-таки добился своего -- для массового сознания генетика так и осталась если уж не "лже", то, по крайней мере, паранаукой, еретическим учением, которую наука официальная долго отвергала, но потом все-таки вынуждена была признать.

На самом деле к середине 30-х годов, когда лысенковское направление впервые заявило о себе, генетика была вполне респектабельной академической наукой. Среди биологических дисциплин она выделялась высокой строгостью используемых понятий и широким применением количественных методов, что в глазах тогдашней методологии означало ее близость к идеалу совершенной науки, списанному с физики.

Зато "мичуринская биология" удивительно походила на современные "нетрадиционные" науки. Практически никто из ее лидеров не имел специального образования. "Понятия строгого контроля, чистоты опыта, достаточной повторности, статистической достоверности подавляющему большинству лысенковцев вообще были чужды", -- пишет исследователь лысенковщины Владимир Александров. В своих теоретических построениях они опирались почти исключительно на взгляды собственной школы, не заботясь даже об увязке их со смежными областями науки. Сами эти построения во многом состояли из общих рассуждений, ссылок на постулированные, но не наблюдаемые феномены и т. д., но тем не менее претендовали на пересмотр самых фундаментальных положений биологии. Венчала этот портрет излюбленная манера полемики -- переход от строго научных доводов на личные обвинения в адрес оппонентов.

Сами "мичуринцы", кстати, отнюдь не смущались своей неклассичности и внесистемности. Лысенко охотно противопоставлял себя "настоящим" академикам

(особенно в 50 -- 60-е годы, когда его главными и притом недоступными для репрессий оппонентами оказались крупнейшие физики и химики -- Игорь Тамм, Николай Семенов, Петр Капица и другие). Во многих выступлениях его и его сторонников подчеркивалась "революционность" их учения, его враждебность "старой" науке. И даже изданный в США на английском языке сборник избранных трудов Лысенко назывался Unorthodoxal Genetics. Тем не менее современные носители этого синдрома предпочитают почему-то считать себя наследниками не Лысенко, а Вавилова. ("Берегите, дети, этот мир, за который погиб ваш дядя!" -- говаривал, согласно Феликсу Кривину, своим отпрыскам Каин.) Правда, ученых им, как и полвека назад, убедить в своей состоятельности не удается, но вот государство нет-нет да и дает слабину. Конечно, сегодня оно уже никого не сажает и не убивает за научные взгляды, но кое-что все-таки может. И вот государственное издательство "Просвещение" печатает учебник, на полном серьезе утверждающий, что "жизнеспособность организма связана с накоплением праны" и "у человека четыре тела -- физическое, астральное, эфирное и ментальное".

А федеральное министерство рекомендует этот шедевр девятиклассникам и их учителям -- пока, правда, лишь для "дифференцированного обучения"...

Источник: "Итоги", №29, 1998,