12.11.2007 | Нешкольная история

Свои и чужие

На послевоенных перекрестках России. Работа одиннадцатиклассницы из Элисты Виктории Поканиновой

АВТОР 

Виктория Поканинова, на момент написания работы - ученица 11-го класса, школа № 17, г. Элиста, Калмыкия.

Работа получила 3-ю премию на VIII Всероссийском конкурсе Международного Мемориала "Человек в истории. Россия - XX век".

Научный руководитель – О.Н. Манджиева. 

Позади XX век, последствия которого, на мой взгляд, действительно можно назвать неоднозначными. С одной стороны, это век невероятных открытий: человек впервые вышел в открытый космос, достиг луны, благодаря его интеллекту появились новые научные дисциплины призванные продвигать человечество вперед. С другой стороны, новые технологии XX века, наряду с  орудиями труда, поднявшими на новый уровень качество жизни человека, принесли  и новые орудия уничтожения самого же человека. Но

ни сама война, ни проблемы, порожденные жестоким военным временем, никуда не исчезли.

Локальные военные конфликты сотрясают человечество и в нынешнем  XXI веке. Терроризм, охвативший страшным вирусом нашу планету, лишь один из тех методов, при помощи которых враждующие стороны пытаются  разрешить свои проблемы. Темным шлейфом из XX века тянутся такие страшные, противоречащие человеческому естеству явления, как  шовинизм, расизм, фашизм,  геноцид, холокост, продемонстрировавшие всему миру все самое плохое и жестокое, на что способен человек. Трагизм этих явлений поражает и подталкивает каждого нормального человека к глубинному поиску рационального объяснения произошедшего.

Лишь в последние два десятилетия, на рубеже XX и XXI веков, в полный голос заговорили о таких масштабных  событиях новейшей истории России, как геноцид и холокост.

Холокост – гибель значительной части еврейского населения Европы (свыше 6 млн. человек) в ходе систематического преследования и уничтожения его нацистами и их пособниками в 1933 – 1945 гг. За что и по какому праву к полному уничтожению был приговорен целый народ? За то, что они были евреями, за то, что они были, по мнению гитлеровцев, низшими существами, низшей  расой? По-моему, это один из самых примитивных способов разделения людей - по национальному или религиозному принципу. Но как  бы то ни было, из-за него погибли не сотни тысяч, а  миллионы людей, именно он сломал и исковеркал судьбы многих, оставшихся  в живых, искалечил и очерствил  их души. Он вынудил некоторых из них отречься от родителей, фамилии, этнической культуры, лишив их естественного права полнокровно наслаждаться самой жизнью, растить своих детей, быть счастливыми. 

Например, в Калмыкии, где я живу, в 1942 году, когда республика была оккупирована немецкими войсками, в результате холокоста погибло по официальным данным около 445 человек.

А сколько их было на самом деле? Я уверена, намного больше. Подвергались лишениям и тяжелым испытаниям и те, кто оказывал помощь евреям.

28 декабря -  в Калмыкии День памяти, годовщина начала депортации калмыцкого народа,  лишившегося  своей  малой  Родины  на  13  лет. Пожилые  и  молодые,  и те, кто проживает  в  столице республики, и  те, кто  живет  в  сельской   глубинке, в этот морозный зимний день по велению собственной души идут к памятнику Мастера, обелиску Э. Неизвестного «Исход и возвращение».

Десятки лет калмыков мучил вопрос – за что, почему такие нечеловеческие испытания выпали на  долю фактически стариков, женщин, детей. Ведь в этот трагический для Родины час мужчины калмыки призывного возраста сражались на фронте. Только в годы перестройки заговорили об этом без боязни быть наказанным, быть изгоем в своем Отечестве, быть чужим среди  своих.

Жить чужим среди, казалось бы, своих -  тяжкая доля. Она налагает неизгладимый отпечаток на дальнейшую судьбу человека.

Как научиться жить, а не выживать в таком безвременье…

Возможно ли это было? В том XX веке. Каким надо быть человеком, чтобы суметь загнать другого в такой адов круг, из какого выбираются далеко не все? Каким надо быть человеком, чтобы суметь разорвать этот круг обстоятельств? Эти вопросы и явились предметом нашего небольшого исследования. 

В течение нескольких месяцев мы встречались с теми, кто помогал нам найти ответы на эти непростые  вопросы. 

Для выяснения ряда обстоятельств я обратилась  в Республиканскую  библиотеку, в библиотеку села Троицкое, а также в архивы - Национальный архив Республики Калмыкия, Научный архив Калмыцкого государственного научно-исследовательского института. Ранней осенью мы специально выезжали к трагическому месту – месту массового расстрела евреев в селе Троицкое. Естественно, не вся полученная нами информация  звучит в моей работе. Многое осталось за  предложенным  условиями конкурса форматом. Многое предстоит еще осмыслить.

«Из Ставрополя в Элисту на тряском пазике обычно мы добирались часов 12. В этот раз  у  озера Маныч, что на  границе Ставропольского  края  и  Калмыкии,  автобус остановился. Из него высыпали люди. Калмыки буквально падали на землю, обнимали и целовали ее, свою родную степь. Пожилые женщины доставали землю, которую брали с собой в Сибирь, и сравнивали с нынешней. Горькие рыдания перемешались со слезами радости. Позже я узнал, что это калмыки возвращались из депортации», - делился воспоминаниями Борис Александрович Гольдварг. Летом 1958 года третьекурсник агрономического факультета Ставропольского сельхозинститута  после сессии возвращался домой, в Элисте, столице Калмыкии, жила его семья. В Калмыкию после 13 – летней ссылки из Сибири, Севера, Сахалинской области, Киргизской и Казахской ССР, Алтайского края  возвращался калмыцкий народ. Наряду со взрослыми были и дети, родившиеся в Сибири, дети, никогда прежде не видевшие ни ковыльных степей, ни курганов, ни такого знойного солнца. В наше время это поколение калмыков называют сибиряками. Среди возвращавшихся в то лето в родные края была и  пятилетняя девочка Нина, ныне Нина Эрдниевна Бадмаева, хирург Республиканской больницы.

Семья самого Бориса Александровича Гольдварга, гонимая трагическими событиями войны, чудом спаслась  из-под расстрела на Украине, оказалась на Урале, затем в Казахстане, позже – в Калмыкии. 

Было это в 1943 году. В том самом, страшном, трагическом, когда весь калмыцкий народ в ходе операции «Улусы» выслали в Сибирь.

Видимо, как мы предполагаем, в первые годы Великой Отечественной войны из оккупированной фашистами Украины страшной волной чудовищного холокоста были выброшены из родных мест евреи Виктор Пергамент, Боря Гольдварг, Эдик Лагерман. Позже их троих в различное время судьба свела с Калмыкией. Это разные люди, разные судьбы, но, на наш взгляд, сближает их нечто: страх перед возможным насилием,   внутренняя несвобода, отлучение от своего языка, культуры, религии.

Беседы с Ниной Эрдниевной, родившейся в далекой Сибири, привели нас к мысли о том, что есть нечто общее у калмыков, выживших в период депортации и у  евреев, переживших холокост.

Пятидесятитрехлетняя женщина калмычка прекрасно владеет и русской, и  родной  калмыцкой речью, профессионал  в своем  любимом  деле, растит дочь. Но с болью признается, что утрачена некая сущность, частичка калмыцкой ментальности, ее удручает собственное незнание религиозных не книжных канонов буддизма, тех  живых традиций, носителями которых были предыдущие поколения. В своих воспоминаниях Нина Эрдниевна, рассказывая о светлых  радостных минутах своей жизни, отмечает и горечь непонимания, стену отчуждения, которую воздвигала жизнь вокруг ее семьи, и не только в годы высылки в Сибирь, но и позже…

«По воспоминаниям моего отца, семью его выслали зимой 1943 года. В первую же зиму, будучи подростком, потерял своих родных. Заиндевевший зимний грунт не поддавался, и он своих окоченевших родных подтаскивал к краю ямы – скотомогильника, и раз за разом сбрасывал их туда: вначале ааку - маму, затем эжю – бабушку, дю кююкян - сестренку. Так делали и другие калмыки», - глотая слезы, рассказывает нам Нина Эрдниевна, она с трудом сдерживает волнение. «Остались они с братишкой. Позже случай свел отца с одним стариком, и они ходили вместе, собирали мёртвых собак, кошек. Приносили к себе, разделывали и варили. Однажды приготовили, и братишка отца взял кусок и так с ним на глазах у отца и умер. Умер и старик. Так он остался совсем один. Тяжело заболел. Его нашла  русская семья. Мать и дочь выходили и буквально вернули с того света. Он у них некоторое время жил, а когда узнал, что неподалёку калмыки живут убежал. Очень сильно хотел найти своего отца, нашего дедушку. Закончилась война. Мой отец Эрдня вместе с другими калмыками оказался в Алтайском крае. Там отец с матерью и познакомились. Юношу назначили подпаском к чабану, дочерью которого была моя мама. И их потом поженили, в 1950 году. В Сибири родилось пятеро детей, всех мать родила дома, в больницу не возили. В  1958 году со всеми вернулись в Калмыкию». Будучи женатым человеком, отец Нины Эрдниевны  встретился со своим отцом. Но с самого начала встречи у них отношения не сложились. Для Эрдни отец перестал быть близким человеком. Поссорившись с отцом, Эрдня увез свою семью обратно в Алтайский край, случай редчайший по тем временам. «В Сибири учеба не заладилась, так как на русском разговаривала я плохо. И со следующего года опять пошла в первый класс. Благодаря соседям, подружкам я быстро освоила русский язык и хорошо стала учиться. В 1960 году родился братишка Коля. Я хорошо запомнила это. Отец  чабаном работал, вечером он загонял овец в кошару и приходил домой. А мать, работавшая там же сторожем, в ту ночь заступила на смену отцу,  несмотря на то, что была на девятом месяце. И ещё ходила вместе с ней на дежурство бабушка одна, немка. Однажды они ушли, а в середине ночи возвращаются с истошными криками. Я проснулась, испугалась сильно за мать, думала она умирает. Бабушка - немка начала всё готовить, поставила котел с водой на печь, разбудила отца. Тот сонный поехал за фельдшером, а это зима была, буран страшный. Уже рожать пора, а его всё нет и нет. Ко мне бабка подошла и говорит: «Чего ревёшь? Хорошо всё будет, спи лучше!» А я уснуть не могу. Потом врач с отцом всё-таки приехал. И помню, мама кричала. Потом стихла и детский писк раздался на весь дом.

Я задремала, а утром отец будит меня, чтобы в школу идти, а матери нигде нет. Уже я и поела. А её нет. У отца спросила, а он спокойно отвечает: «За водой пошла». Вот так, только родила и сразу за водой. Физически крепкая моя мать была.

Могу сказать, что в том месте, где мы жили, проживало очень много, по - видимому, политических заключённых, потому что были и татары, и казахи, и евреи, и армяне, и белорусы, и литовцы, и немцы. И в классе дети разных национальностей учились. После школы играли в лапту, прятки, мяч тряпичный у нас был. Вообще-то, я не часто играла с друзьями, потому что надо было присматривать за младшими. А родителям нравилось, отец не хотел уезжать, его здесь уважали. Даже дали ему Почётную грамоту Президиума Верховного Совета СССР и медаль за успехи в труде.

Притеснений я не помню. Только, однажды, во втором классе наша учительница заболела  и заменяла ее другая учительница.

А в нашем классе был мальчик один рыжий, балованный. Он меня толкал, а я ему что-то говорила. Учительница не его, а меня подняла и стала отчитывать. Я думаю, она к калмыкам неприязнь чувствовала, потому что с такой злостью она меня ругала и начала выгонять. Она хотела меня за руку вывести, а я в парту вцепилась. Тогда она велела этому рыжему Федьке выгнать меня. А он покраснел и с места не сдвинулся. Я стояла, поникшая, и вдруг увидела боковым зрением -  весь класс опустил глаза и не поддержал её, и Федька – тоже, им стало стыдно за неё. Тогда она замолчала и больше меня не трогала.  Но и извинений, конечно, не попросила.

В школу надо было к 9 утра. А в Сибири зимой еще темно, сугробы огромные, а по пути могут встретиться волки. И родители договорились с соседским старшеклассником. Он водил меня в школу, которая была в 4 километрах от нашего дома. Я и сейчас с благодарностью вспоминаю его ежеутренний стук и то, как он меня почти спящую доставлял  в школу. Книги в школе выдавали, а тетради покупали – в город мать ходила. Тогда ведь нас уже свободнее держали. Родители не ходили в комендатуру отмечаться как  в  40-50–ые гг. и жили мы уже в 60–ые как и все. Лыжи мне тоже там купили, санки уже чуть позже, а до этого на тазиках  круглых спускались с горки,  а мальчишки - на портфелях. Летом собирали грибы, ягоды, с учительницей забирались высоко в горы  и даже видели эдельвейсы. Все жили очень дружно и не испытывали никакого дискомфорта.  На первомайскую демонстрацию флажки красные из тряпочек вырезали.

Сталин умер – все плакали, и родители тоже. Считали, ведь не он виноват в происходящем. Думали, что он об этом не знал ничего.

В начале 60–х  стали уезжать соседи. В то время уже татар, немцев, литовцев, армян, белорусов на нашей улице не было, видимо уехали по домам. Перед отъездом отец купил и себе, и матери золотые часы, одежду: пальто, несколько платьев, шапку и нам,  детям, вещи. И мы в 1963 году всё-таки уехали в Калмыкию. Я такой концерт закатила родителям, так не хотела уезжать. Но отец сказал: «Надо ехать!». 

В 1969 году в 9-м классе, когда мы жили в Приозерном районе Калмыкии, я открыто выступила против комсомольской, как теперь мне кажется, псевдоэлиты.

Так случилось, что моя одноклассница потеряла комсомольский билет. А ведь не то, что терять, но и бросать его где попало нельзя было. И вот на общешкольном  комсомольском собрании все, кому не лень, стали её оскорблять,  унижать. Хотя она была очень порядочной. А в комитете комсомола сидели ученики старших классов, чьи родители занимали руководящие должности или были состоятельными. Они уже в то время и выпивали, и гуляли в компаниях, не делающих чести комсомольским лидерам. Я не выдержала, будучи комсоргом класса, встала и высказала им в лицо все, о чем на самом деле думала. Учителя и ученики были в шоке – никто такого не ожидал, такое поведение ведь считалось аполитичным. Мне ничего не сказали, потому что сами учителя знали, что все, что я сказала это справедливо. И девочку эту не исключили из комсомола, как-то восстановили билет  и постарались произошедшее быстренько забыть.

Это было в конце 60-х годов, а в 70-е, когда я помогала отцу в работе на совхозной чабанской стоянке, я сама убедилась в том, что внимание и заботу начальства можно было заслужить вполне конкретными подарками - шубами из дорогого меха, ювелирными украшениями, коврами».

Нина в семье всегда была ответственной за  всех  десятерых  детей. Она невольно повзрослела раньше своих сверстников, когда родители в Калмыкии работали на чабанской стоянке.

С девчонками гулять не было времени, дел  дома всегда было достаточно. Самостоятельный, не терпящий любой фальши человек, она не воспринимала  чиновничьи замашки своих однокашников. И со всем юношеским максимализмом бросилась защищать  русскую девочку, тихую и  скромную. И отстояла на виду у всей школы. Рассказывая  об этом,  наша собеседница отмечает, что это было ее первое выступление против власти.

Мы узнали о  том, что после войны люди любили собираться вместе, общаться, проводить досуг. Их объединяло трагическое общее прошлое и единая вера в лучшее будущее. А в конце 60-х в селе, где каждый, как на ладони, уже началось расслоение. Состоятельными становились не те, кто был трудолюбив и образован, а те, кто был  у власти.

Естественно, у сельчан утрачивалась общность интересов и чувство искреннего единения. Но вместе с периодом  сталинизма уходила слепая вера во  власть, с годами крепло желание  противостоять ей. На совхозных собраниях немало рабочих открыто критиковали недостатки местного начальства. К чести местных чиновников никто от властей в те годы за критику не пострадал. В глубинке терпели и прощали, списывая все это на выходки пьяниц и бузотеров. А может потому, что были либо родственниками, либо близкими друг другу людьми. Возможно, люди власти понимали прогнившую сущность режима  и шаткость своего положения. Но это уже были 70-е.  

Изначально мы решили отказаться от вопросов, связанных с темой депортации. В последние годы в нашей республике сложилась традиция - в День Памяти 28 декабря в СМИ, на траурных митингах звучат рассказы очевидцев, в школах пишут сочинения. Несомненно, этого забывать нельзя. Но думалось, что о своей боли рассказывать легко - есть кого расспросить, есть литература. Нас заинтересовали темы «Свои – чужие», «История  российских евреев». Чем они нас привлекли? Именно своей малоисследованностью.

Я была знакома с материалом о холокосте в России, Калмыкии. Но о том, живут ли рядом со мной евреи, какова история и культура их народа, как им живется в нашей стране, стала задумываться  только в связи с обострившимися в последние годы приступами радикального национализма, антисемитизма.

Решили к теме «Свои – чужие» прийти через исторический материал уже нам известный и поехали в село Троицкое, с целью найти источники времен войны и холокоста, встретиться с евреями, живущими рядом с нами, найти информацию об их повседневной жизни. И уже в Элисте встретились с Борисом Александровичем Гольдваргом, а позже с Эдуардом Марковичем Лагерманом. 

Но вначале было село Троицкое.  На фоне голубого осеннего неба в бескрайней калмыцкой степи гордо подняв свои семь веточек, стояла тоненькая металлическая Менора – еврейский семисвечник.

Отправляясь в эту поездку я успела познакомиться с книгой местного историка И. Курдюкова «Расстрел» Стоя рядом с этим местом, 7 октября 2006 года, я пыталась понять, что же на  самом деле здесь произошло 64 года назад?  Страницы очерка бесстрастно доносят до нас  то, что удержала память жителей  села  Троицкое:

Дорошенко Ю.К.: «Я не знаю, как и что объявили евреям. Шли они в то утро с узелками. Почти все люди выходили из своих домов и молча, со скорбью провожали их взглядами. У многих местных  были слезы на глазах, когда смотрели, как они идут на подкашивающихся ногах. Никто не ушёл с улицы, пока не  стало  известно, что  все расстреляны».

Толмачева П.В.: «По селу сразу прошёл слух, что евреев повезли … Все высыпали на  улицу  и  смотрели  на   смертный кортеж. Впереди ехала крытая чёрная машина, за ней легковая. Немного погодя стали слышны выстрелы,  крики. Несколько  мальчиков  убегали, их всех расстреляли».

Полухина А.Ф.: «Из  нашего двора  было видно, как женщины уже раздетые, в  белых рубашках, спрыгивали с машин. Их подводили к обрыву, стреляли им в голову».                                                  

Таким запечатлел тот трагический день в своем историческом очерке «Расстрел» Иван Курдюков.

Жить или не жить – этот вопрос стоял не только перед евреями. Глубинный драматизм тех событий я стала осознавать позже, после личной  беседы с автором очерка, после встреч со старожилами села Троицкое, после знакомства с судьбами евреев, которых у смерти  буквально вырвали местные русские женщины.

Я без тени сомнения полагаю, что это и был настоящий  ПОДВИГ,  когда женщина силой своего духа изменила кровавый путь, предначертанный гитлеровцами многострадальной семье еврея  Пергамента Виктора Григорьевича.  Они чудом выжили. Их  дети и внуки здравствуют и ныне.

Юлия Константиновна  рассказала: «Немцы зашли в село 12 августа 1942 года. Тогда ещё были такие круглые репродукторы, тарелки назывались, и мама моя написала на нашем: «12.08.1942». Конечно, мы их побаивались, но когда они настойчиво просили еду мы и отпор давали, самим, мол есть нечего. Вообще, вели себя они более-менее, еду не отбирали, не разбойничали, а после Сталинграда совсем притихли. Было мне тогда лет 5-6.

И вот помню, что пришла к нам Лисицына и говорит матери: «Не пускай к себе евреев, а то у тебя дети малые: кто знает, что у немчуры на уме, что они гады сделают», - хотя у самой жила еврейская семья.  А тётка моя Прасковья Игнатьевна  пустила.

К ней евреи пришли. Она рассказывала, что тесно было, их на полу между кроватями положили, накормили хорошо. Мужчина был высокий, горбоносый, по паспорту – эстонец. Жена – русская, у них она вскоре девочку родила. Выкопали они потом яму в землянке . Достали где-то доски. Тогда ведь дефицит жуткий был, а жили все мы в мазанках. А семья большая была – отец, мать, 3 сына и дочь. Чтоб не умереть с голоду, отец посылал старшего попрошайничать. И подросток шёл, рискуя каждый момент быть схваченным и тем подвергнуть семью расстрелу. Почему отец его отпускал? Он был русым, в светловолосую мать. Немало сельчан вспоминают, как он, оборванный, бледный, ходил по домам, говоря, что они голодают. Знали люди, где мальчик живёт, где скрывается еврейская семья, но не выдали, ни слова не сказали…

Как только прогнали немцев, они сразу ушли. После войны евреи Пергаменты отыскали Прасковью Игнатьевну, всю жизнь благодарили.

Но потом Виктор умер, так потихоньку и потеряли связь…»

События, произошедшие в селе Троицкое 64  года назад  убеждают меня в том, что  все вместе как могли, творили сопротивление фашистскому режиму и холокосту. А когда люди сознательно и целенаправленно действуют вместе, то  и  в  жизни  добро побеждает зло.

В страхе полного уничтожения и рабства жители оккупированных фашистами территорий бежали вслед за своими отступавшими войсками. Спастись и выжить пытались многие, но именно для еврейского народа это спасение заключалось в бегстве.

Возможно, с той же волной беженцев с Украины, которая забросила семью Пергаментов в Калмыкию, бежал и  маленький мальчик Эдик Лагерман, а также семья Бориса Гольдварга.

Судьбы этих двух людей сложились по-разному, по-разному они воспринимали и переживали происходившие события, но объединяет их то, что являются они носителями одной культуры, принадлежат они к одному народу, разделяют его судьбу и в радостях, и в горестях…

Эдуард Маркович Лагерман (родился в 1937 году) сейчас находится на заслуженном отдыхе, однако всё равно продолжает работать. Хочется отметить, что поговорить с нами и рассказать о своей жизни он согласился далеко не сразу, кандидат биологических наук, начальник отдела земледелия Калмыцкого научно-исследовательского института мясного скотоводства, он говорил, что в его судьбе нет ничего интересного, да и вспоминать о том времени он не любит. Такие раны не лечатся даже временем.

Жизнь Эдуарда Марковича была очень тяжёлой. Уже в возрасте 4-5 лет он остался один.

«Детство раннее помню совсем плохо, - начал свой рассказ Эдуард Маркович, -  помню, как  катался на велосипеде в каком-то  большом городе, солнце светило ярко, а его лучи слепили глаза, отражаясь от витрин магазинов. Потом первый детский дом, Машукский, Александровский, там со всеми детдомовцами стал бегать драться, сильно дрались с гражданскими: стена на стену».

Хочется отметить, что это разделение на своих и гражданских не раз ещё встретится в его рассказе. Всё-таки чувствовали они себя чужими и одинокими в своей стране, оттого и держались вместе. «А в Ворошиловском детдоме  меня приняли уже в пионеры. Нас там 3 раза в день кормили. Ну, стол, конечно небогатый был, но мы не голодали. Яблоки, груши ели, а сладостей, конфет, леденцов не было. Так и жили, другой жизни не знали…»

А в это время мать Бориса Гольдварга с семью детьми на руках, без отца, который защищал Родину где-то на далёком фронте, эвакуировали из Одесской области…

Под  ревущую сирену, предвещавшую очередную бомбёжку фашистских истребителей, они пытались спастись, чтобы дожить до лучших, мирных дней.

«В семье нас было 9 человек: 7 детей, отец и мать. Мать подняла нас во время бомбёжки, чтобы уехать в Уральскую область. Это было в 1941 году. Остальные родственники погибли в первые же дни войны: тетки мои, братья, сестры, бабушки и дедушки. Уничтожили их…

А нас эвакуировали, и мы укрывались в Уральской области, затем переехали в Казахстан. В 1943г. мы попали в Элисту.

Потом, после войны, евреи ехали в основном на Украину, Восточную, она более была к ним лояльна, чем Западная.

Вообще, диктатуру, строгий режим всегда чувствовали, никто не выражал своего мнения. Мать и отец говорили нам: «Ты прислушивайся, но своё мнение держи при себе. Когда Сталин умер, нас на митинг в центре собрали. Там были большие  репродукторы. Все плакали: учителя, ученики, просто прохожие. Никто не учился и не работал. А мне было всё равно: ну, умер и умер.  Родители сказали: «В любом случае, значит, будет другой». Может быть, не подавали вида радости, а может, и действительно так думали, но надежда на перемены всё-таки появилась...». 

Родных Эдуард Маркович искал всегда.

Ездил он с сыном в Машукский детдом, там встретили их не очень приветливо, но дали справку, с которой маленький Эдик к ним поступил, что отец на фронте, а в графе мать стоит прочерк. Даже подавал заявку в программу «Жди меня», но все поиски и старания остаются тщетными… Он по мере возможностей продолжает поиски, но надежда с каждым годом тает. Оказывается, жизнь так может раскидать людей, что встретиться им вновь вряд ли будет суждено…

В своём рассказе он вполне серьёзно про всех не детдомовских людей говорил «гражданские». Получалось, что они, детдомовцы – не гражданские.

То ли об отсутствии подлинных гражданских прав говорил нам наш собеседник, то ли считал, что детдом – это некая государственная служба, как, например, в армии. В его понимании детдомовский ребёнок – несвободная личность. Они никогда не имели карманных денег, никогда полноценно не питались, у них не было такого досуга, как у  детей в семье. Чувствовалось, что у него сформировался комплекс неполноценного человека. Для него детдомовцы были своими, а гражданские – чужими. Он знал, что те, чужие, своими для него никогда не станут, и он не станет своим для них.

В продолжение нашей беседы неоднократно у него проскальзывала мысль, что всего он в жизни добился именно потому, что его окружающие воспринимали русским. Для чего он скрывал все годы, что он еврей?

Почему? Видимо, с детских лет он усвоил, что евреи – это гонимые, отношение к ним иное, а чтобы добиться чего-то в жизни, стать своим в нашей советской стране нужно быть не евреем, ещё лучше русским. Тогда и можно достичь определённых высот на работе, никто не будет притеснять семью. Когда мы ему сказали, что Гольдварг Б.А., кандидат наук, сделавший карьеру в Калмыкии, никогда не скрывал своей национальности, достиг многого и живёт благополучно, Эдуард Маркович задумался. Может, зря мы ему это сказали? Имели ли мы на это право? Ведь фактически не только без родителей, но и без верной фамилии, без своей еврейской культуры, религии и языка он остался не по своей вине и уже прожил не один десяток лет. Он очень сожалеет, что не знает своего языка, своей религии, что нет у него родных.

«Когда я ещё учился в Ставропольском крае, - вспоминает Б.А. Гольдварг, - в 56-м году было дело врачей. И к нам, к евреям, негативно относились. Учился я в Ставропольском университете на агрономическом факультете. Отношение к нам было довольно неоднозначное. Тем более я никогда не скрывал, что я еврей. Могли встретить и избить. Но у меня были друзья, мы старались держаться вместе. В группе моей были явные националисты, прямо явные. И в глаза мне высказывали: «Что ты здесь забыл?» Были такие, их всегда хватает.

Почему? За что нас притесняли? Трудно сказать. Наверное, зависть какая-то была по отношению к нам, а государство постоянно всё это выпячивало. Но с преподавателями проблем не было, наоборот. Много среди них было евреев, даже ссыльные были. Им, бывшим ссыльным, напротив университета давали квартиры».

В разговоре с нами Борис Александрович многого не договаривал. Хотел он рассказать про случай, произошедший с ним в студенческие годы, но не решился. Видимо, это связано с политическими воззрениями, инакомыслием.

Этот случай его научил уметь молчать, быть крайне осторожным с не своими людьми. Вместе с тем он умел прощать предательство, а вернее пытался относиться к этому с пониманием. Борис Александрович отмечал, что искусственность советской системы уже проглядывала в 50-60е годы. При этом он не высказывал оценочных суждений, касавшихся советско-партийной политической системы, которая была тогда. Крайне осторожно говорит он и о настоящем России.

Именно тема «Свои – чужие» показала нам, что в наше время многие не готовы к искренней беседе.

Им есть, что скрывать от других или просто  умолчать. Наши собеседники не хотят вновь оказаться чужими среди своих. Сейчас их жизнь более благополучна, чем в молодости. Люди накопили жизненный опыт, житейскую мудрость, смогли адаптироваться к российской действительности. Но вместе с тем, боязнь оказаться в изгоях заставляет их быть всегда осмотрительными. Они не расстаются с постоянным желанием защитить себя от чего-либо, защитить своих детей. Плоды такой жизни – непонимание окружающих. Таковыми являются не только евреи в России или в Калмыкии, к ним можно отнести людей просто не таких как все, например, тех, кто находится в оппозиции к власти, тех, кто одевается по-иному. Да и те же детдомовцы в современной России находятся не в лучшем положении, чем во времена Эдуарда Марковича. Материальный достаток их, конечно, возрос, но нетерпимость, отсутствие желания их понять и принять такими, какими они есть, в нашем обществе наблюдается.

На мой взгляд, трагические уроки 20 века найдут свой отклик в сознании современных россиян. В последнее время, действительно, разговоры о толерантности, терпимости ведутся везде – в школе, в СМИ, в обществе. А последние события в крупных городах России заставили высшие эшелоны российской власти обратить внимание на эффективные способы разрешения сложнейших и запутанных проблем современности.

Хочется верить, что со временем дискриминация людей по принципу «свои – чужие» потеряет свою остроту и, наконец, исчезнет совсем. Для этого каждому из нас необходимо приложить немало сил и стараний быть социально-активными, ответственными не только за свою жизнь и судьбу, но и за жизнь тех, кто рядом, может быть, чужих нам, не таких, как мы.

Ведь если задуматься, мы такие разные – по национальности, по внешности, по этнической культуре, по образу жизни, и вместе с тем мы все одинаковые – мы люди планеты Земля. «мы – люди и основные цели у нас одни и те же: мы ищем счастья и не желаем страдать» (Далай-лама XIV, «Буддийская практика. Путь к жизни, полной смысла»).