12.11.2007 | Книги

Безличный опыт

Вышел роман Дмитрия Александровича Пригова "Катя китайская"

У Дмитрия Александровича Пригова, умершего этим летом, вышла первая посмертная книга -- роман "Катя китайская (чужое повествование)". По словам самого Пригова, это роман, "основанный на опыте моей жены, биография девочки из эмигрантской семьи, полурусской-полуангличанки, выросшей в Китае. Это ее воспоминания, и параллельно им -- ее возвращение в послесталинскую Россию, куда она едет на поезде".

При желании этот роман можно читать как ответ на русско-китайскую тематику у Сорокина и Пелевина, и тогда его мемуарность и персональность воспринимаются как сознательно тихая нота. У них эта тематика дана как фигура катастрофы, антиутопии, эзотерического знания -- а здесь простой биографический факт: "жена выросла в Китае".

И саму идею русско-китайского синтеза Пригов лишает глубины и многозначительности. Китайское интересно, русское интересно -- а их соединение ничего особенного не значит. Просто вот так сложилось биографически и исторически.

Мемуарные пассажи даны в отрешенном, безличном модусе -- действует безымянная везде в книге, кроме заглавия, "девочка" и "они" -- например, так: "Вся компания стремительно снималась с места. Снова прилаживали шляпу на длинные податливые уши ослика. Устраивали девочку на спине доверенного животного и спешили вниз, дабы поспеть до темноты домой. И поспевали". Иногда появляется "я", с рассказами о параллельном советском детстве.

Но чужие и собственные воспоминания служат рамкой для двух по-разному потусторонних линий.

Во-первых, это проявления мира загадочных чудищ и тварей. Хотя номинально в романе они и принадлежат пласту китайской экзотики -- наряду, скажем, со всякими кулинарными "поа-дзы, тяо-дзы, мем-бао, шао-бин и та-пан-дзэ", но это те самые твари, которых Пригов всю жизнь рисовал. В системе Пригова они составляли не элемент какого-то из языков, которыми он манипулировал, а плотный, непрозрачный, неразложимый остаток, нечто "послесловесное" -- то, с чем впрямую сталкивается человек, преодолевший язык, то есть "настоящий концептуалист". Есть манипуляция смыслами, жанрами, мифами -- а есть упрямые чудища, которые манипуляции не поддаются, которых можно только нарисовать или описать -- то ли их отпугивая, то ли, наоборот, вызывая к жизни.

И второе -- наоборот, "дословесное": проходящие через всю книгу "веяния", "касания", общие для живущей в Китае "девочки" и для живущего в СССР "я". "Она лежала в пустынной прохладной палате одна и глядела на белую стену, вдоль которой перемещались легкие прозрачные тени. Перебегали на потолок, касались лица и выплывали в окно. Висела абсолютная тишина. Девочка ни о чем не думала и ничего не переживала. Просто смотрела. Она, действительно, была переутомлена. Я и сам припоминаю подобное же странное, исполненное всевозможными видениями, расслабленное лежание в подобной же палате сходной крымской больницы... Я лежал в прохладной палате. За окнами шумело недосягаемое море и стояла нестерпимая жара. Но в палате было удивительно прохладно. Какие-то шепчущиеся голоса толпились снаружи, медлили и залетали в комнату. Кто-то нежными ласковыми руками пробегал по всему телу, порождая мириады всколыхивающихся мурашек. Они, обретая самостоятельную энергию и волю к жизни, вдруг собирались легкой пленкой и отлетали от тела. Некоторое время слабым полуразмытым подобием человеческого силуэта темнели на дальней белесой стене. Потом растворялись, исчезали, как и не было их вовсе.

Неимоверная слабость овладевала всем организмом. И я засыпал".

Соединение чужой биографической фактичности, безымянности и этих бессловесных касаний делает роман непохожим по тону на прежнюю, чаще всего взвинченно-энергичную, прозу Пригова.

Несмотря на исторические ужасы и регулярное появление чудовищ, от книги веет странной благостностью. Это не то двусмысленное умиление, которое мы привыкли слышать в стихах Пригова; а какая-то умиротворенность -- и в повествовании о "девочке", и в рассказах о "веянии" и "легком шуршании" и "прохладных сквозняках". Наверно, отчасти такое впечатление вызвано неизбежной сейчас читательской сентиментальностью; но все-таки лишь отчасти.

Источник: "Коммерсантъ - Weekend", № 63, 09.11.2007,