27.09.2007 | Колонка

Горе не от ума

На вопрос "Кому на Руси жить хорошо?" русский фольклор неизменно отвечал: "Дураку!"

24 сентября 1782 года, ровно 225 лет назад, была представлена на сцене комедия Дениса Фонвизина "Недоросль". Ее с восторгом встретила русская публика. Она меж тем развеяла один из главных мифов русской жизни.

На вопрос "Кому на Руси жить хорошо?" русский фольклор неизменно отвечал: "Дураку!" Дурак (особенно если он при этом лентяй) - баловень фортуны. Логика в русском фольклоре отменена. Законы природы и истории тоже. Пока западноевропейский богатырь тренируется и качает бицепсы, чтобы победить какого-нибудь дракона или врага в человечьем обличье, наш Илья Муромец лежит себе на печи. Силу копит. В час Х он вскакивает с печи и Соловья-разбойника одним махом убивахом.

На печи помимо Ильи Муромца лежит Емеля. И это чрезвычайно способствует росту его благосостояния.

Левша не кончает академиев, но подковывает блоху.

Об Иванах мы не будем даже распространяться. Им везет повсеместно и неизменно. Василисы Прекрасные, Василисы Премудрые, Царь-девицы и прочие вожделенные объекты мужского тщеславия влюбляются в них, только захоти. А иногда и без всякого "захоти". Главный герой "Конька-Горбунка" прямо заявляет, что Царь-девица худа, костлява и для брака не пригодна. Но она все же выходит за него замуж. Такова воля русского менталитета.

Дурак хорош тем, что никого не обманывает. Лентяй - тем, что не делает ничего плохого, потому что вообще почти ничего не делает. То есть делает, конечно, по необходимости, но, упаси бог, не проявляет инициативу.

Она наказуема. Она, как и всякая предприимчивость и смекалистость, на Руси априори под подозрением. Умным бывает лишь прохвост. Инициативным - мироед.

Это ничегонеделание русского героя, как ни парадоксально, рифмуется с типом русской святости. У какого другого народа сыщете вы страстотерпцев Бориса и Глеба, которые решительно ничего не совершили - просто не пытались убежать собственной гибели. Их пассивность, их непротивление, их недеяние - есть чуть ли не высший тип русской святости.

С какой стороны ни посмотри на фонвизинского Митрофана, он фольклорный герой. Он не верит в просвещение и науку подобно Левше. Он ленив подобно Емеле. Он подобно Ивану-дураку присмотрел себе Василису Прекрасную и Премудрую (Софью), но совершенно не намерен завоевать ее сердце. Он, наконец, как и положено фольклорному русскому герою, стихийный человек. Повзрослевший (ему уже 16) ребенок, совершенно не желающий вступать в упорядоченное и рациональное пространство взрослой жизни, где все систематизировано, рассчитано на числа, где даже речь человеческая поделена на прилагательные и существительные. Митрофан в отличие от правдиных и стародумов говорит образно, мыслит неординарно, действует непосредственно. Как истинный ребенок. Как истинный фольклорный дурак. И победа по всем законам русской ментальности должна быть за ним. Но в нарушение всех фольклорных правил он проигрывает баталию за сердце Софьи. Мало того, он отдан в военную службу. И ни Конек-Горбунок, ни на худой конец щука не пришли ему на помощь.

Можно предположить, что писатель, так беспощадно расправившийся с главным русским мифом об удачливом лентяе и неуче, был западником до мозга костей. Ведь на Западе трудолюбие, предприимчивость и тяга к знаниям в чести. Там торжествует не чудо, а закон. Там не на Конька-Горбунка надеются, а на собственные разум, силу, волю. Там наказуема как раз безынициативность, а главный герой Homo faber (человек деятельный). Но в том-то и парадокс, что потомок ливонского рыцаря-меченосца, взятого в плен еще при Иване Грозном, человек с совершенно нерусской фамилией, которая до половины XIX века писалась в два слова или через дефис, не любил западное общество едва ли не сильнее, чем русский патриархальный уклад. Достаточно почитать письма Фонвизина из-за границы. Всем, буквально всем не угодили нашему бытописателю иностранцы, в особенности французы. И богослужением, и грязью повсеместной (то ли дело чистоплотная матушка Русь), и нарядами, и распущенностью нравов. Фонвизин клеймит метко, смачно, афористично. Закордонных людей он высмеивает с таким же изяществом и остроумием, с каким будет высмеивать в "Недоросле" семью Простаковых. Как говаривал князь Потемкин: "Умри, Денис, лучше не напишешь!"

Но, кажется, главное, чего боится просветитель земли русской, - это свобода. Всякая. И нашенского образца (Иванушки-Митрофанушки, Емели-пустомели, они ведь и впрямь живут как душа пожелает), и западного. Его возмущает в этой клятой Европе и простота разводов, и то, что барин может отобедать с челядью (странная, согласитесь, спесь для просветителя).

Вот и фонвизинский благоразумный Стародум, этот праведник, разговаривающий казенным языком клерка, в равной степени не приемлет ни отечественный патриархальный быт, ни западный образ жизни и мыслей. Он готов хоть сейчас начать строить репрессивное государство, в котором отсутствие добродетели - достаточный повод для карательных мер. Он, как и нынешние отечественные борцы за нравственность, склонен наказать русского раздолбая не пробуждением в нем инициативы на западный манер, а лишением его всяческой свободы. Если у нас и торжествует порядок, то он не соседствует с этой самой свободой, а целиком и полностью вытесняет ее. От этого порядка всякий раз попахивает тоталитаризмом. Фонвизин, целиком и полностью сочувствующий Стародуму, но в отличие от него наделенный живым писательским даром, прозрел сей исконный тупик российской жизни. Абсурду русской жизни он противопоставил страшноватую утопию русского праведника. Печальная альтернатива. Выбирай не выбирай - все равно проиграешь!

Источник: "Известия", 24.09.07,