22.07.2007 | Кино

Москва без москвичей

Фильм Алексея Мизгирева "Кремень" выводит на экран нового героя нашего времени

“Кремень” Алексея Мизгирева получил на недавнем “Кинотавре” сразу два приза — за лучший сценарий и лучший дебют. Хватило бы и одного. Но “Кремень” хорош уже тем, что наводит на размышления.

“Кремень” — про провинциального дембеля, который прямиком из казармы прибывает в Москву, вбив себе в голову, будто бывшая одноклассница, переехавшая в столицу, к нему неравнодушна. Получив от ворот поворот, он не смиряется с поражением, устраивается в милицию.

Поначалу кажется, что парень станет положительным борцом за справедливость. Восстанет, например, против своего начальника-сержанта, обнаружив, что тот крышует все, что способен, за взятку отпускает убийцу, а в качестве убийцы арестовывает безропотного таджика со стройки и т. д. Но ничего подобного. Персонаж, вроде бы и удивляясь происходящему, принимает все как есть, а уж добиваясь благосклонности своей “невесты”, и вовсе ведет себя как беспредельщик.

Сначала, чтобы умаслить отца девушки, открывшего кустарный автосервис, возвращает ему машину, отобранную ментами за несвоевременную оплату крыши. Когда пряник не помогает — берется за кнут: вместе с сержантом обвиняет потенциального тестя в хранении гранаты (которую сам и подложил) и лично арестовывает. Когда понимает, что тем самым лишь отдалил от себя девушку, пишет донос на сержанта, разоблачая его грехи, а заодно обвиняя и в махинации с гранатой.

После “Кинотавра” стали говорить, что “Кремень” — помесь “Плюмбума” и “Брата”. Но сходства формальные.

Персонаж “Кремня”, как и герой “Плюмбума”, тоже не сомневается в своих действиях. Но Плюмбум был героем идеологическим, Павликом Морозовым нового образца, ревнителем безудержной справедливости, которая оборачивалась бесчеловечностью. Брат Данила Багров — персонаж тоже подспудно идеологический, пытающийся найти круг своих, зацепиться за некие корни, найти тех, кого нужно защищать. Важно то, что он представитель потерянного поколения 1990-х, лишившегося прежней страны, связей, понятий — всего.

Персонаж “Кремня” иной. Уж точно — никакой не идеолог. Он стремится добиваться, потому что где-то усвоил, что жить — это добиваться. Он человек без основ, без свойств, без понятия о совести.

Каждое свое действие он способен просчитать только на ход вперед, даже не на два. Он даже не Иван-дурак, а просто дурак, поэтому каждым его следующим действием становится ликвидация последствий предыдущего методами… следовало бы написать “все более аморальными”, если бы у него имелись представления о морали. При этом, словно тому дураку, который Иван, ему всякий раз везет выпутаться. Может, потому, что ему свойственна настырность танка, который всех раскатает на своем пути.

“Кремень” — редчайшая у нас картина, которая зафиксировала появление нового социального героя.

Самое интересное, что он — не поверите — временами вызывает симпатию. Евгений Антропов сыграл очень хорошую роль. Но когда такой победительным шагом пойдет по московской земле, никому мало не покажется.

Но фильм зафиксировал кое-что еще: существование Москвы, о которой многие москвичи и не догадываются. Это Москва параллельная, провинциальная, но именно такая в стороннем мнении начинает выглядеть единственно настоящей. Собственно, и в советские времена мифы о Москве формировали иногородние, причем залетные, не дорвавшиеся. Типичный такой миф: “Москва слезам не верит”.

В “Кремне” звучит новый лозунг, куда более жесткий: “Это тебе не гражданка, это Москва”. Читай: Москва — это война.

По “Кремню”, именно приезжие, которым надо утвердиться любой ценой, с одной стороны, навязывают Москве свой жлобский тип социальных отношений, а с другой — своими россказнями и поведением демонизируют ее облик. Что важно при этом: Москвы-то они не видят! В “Кремне” нет Москвы — ни Кремля, ни улиц, ни музеев, ни даже кинотеатров. Есть дымящие трубы окраин, платформы электричек, ларьки кавказцев в подземных переходах, времянки строителей-таджиков, азиатские бордели в заброшенных общежитиях. Мелькает, правда, знаменитый “дом на курьих ножках” на Беговой, но он и всегда-то выглядел монстром, а в контексте фильма — и подавно.

Среди персонажей — тоже не случайно — нет коренных москвичей. Есть один, но и тот сомнительный.

В финале герой совершит-таки акт робингудства — робингудовского вандализма. Тут наконец-то резонно вспомнить “Брата”, но куда резоннее — “Таксиста” Мартина Скорсезе. Не только потому, что разборка в борделе — цитата из “Таксиста”, но и потому, что благородный поступок героя точно так же, как в “Таксисте”, случаен. Пострелял этих — а мог пострелять других, просто попавшихся под руку.

Похоже, авторы фильма сами относятся к такому финалу как к сказочному. Мы видим крупным планом заметку о подвиге героя, напечатанную в “Ведомостях”. Тут явный намек. Уж авторам-то фильма не знать, что ни страницы, ни раздела, где могла бы появиться подобная заметка о криминальном происшествии, в “Ведомостях” не было и нет?

Источник: "Ведомости", № 113, 22.06ю2007,