20.06.2007 | Асаркан.Ящик Владимира Паперного

E allora

С нетерпением и ревностью жду, что ты напишешь о Риме

Асаркан всегда всех агитировал за отъезд и даже обсуждал самые фантастические планы бегства из СССР. Когда появилось окно в виде израильской эмиграции, все друзья и знакомые стали интересоваться, когда же он наконец подаст заявление. Но что он отвечал следующее:

– Я вот уже три года всех спрашиваю, где калининское отделение милиции, и никто не говорит. Как я могу взять оттуда справку, если никто не хочет мне сказать, где оно находится. Но даже если представить себе, что я каким-то чудом собрал все справки (у меня, кстати, нет свидетельства о смерти родителей) и сделал ремонт в квартире (а без этого не выпишут), дальше начинается самое трудное: надо вносить сорок рублей. А где я их возьму?

Друзья и знакомые были уверены, что стоит только нашему Асаркану пересечь границу, как мировая прогрессивная общественность тут же поднимет его на пьедестал. Он будет сидеть где-нибудь в кафе "Флориан" на пьяцца Сан-Марко в Венеции и произносить монологи, а толпы учеников и поклонников записывать и тут же публиковать. Поэтому друзья и знакомые сами собрали все справки, сами сделали ремонт в его комнате  и сами внесли сорок рублей. После чего Саше ничего не оставалось, кроме как сесть в самолет и улететь.

Сейчас ясно, что произошла непоправимая глупость.

Он улетел 8 декабря 1980 года. Мы с Катей Компанеец и ее двумя детьми улетели на четыре месяца позже, 5 апреля 1981 года. Нас привезли в Рим через несколько дней после его отправки в Чикаго. Прилагаемые письма –  мое ему из Рима и его ответ из Чикаго  - дают представление о быте и настроениях советских эмигрантов и о сашином отношении к эмиграции вообще.

Надо добавить, что практические советы в сашиных письмах и открытках (как изучать английский язык, в какой город стремиться попасть, и. т. д.) были абсолютно непригодными, поскольку их цель была скорее убедить адресата воспроизвести сашин образ жизни, а не реализовать свой собственный. Я подозреваю, что и сам он к своим практическим советам не относился всерьез, это был скорее литературный прием.

В. Паперный

 

Письмо А. Асаркана В. Паперному
01.05.1981
(из Чикаго в Рим)

<…>
E allora:
С нетерпением и ревностью жду, что ты напишешь о Риме. В данный момент для меня в этом весь смысл твоей эмиграции – в то время как сам ты, вероятно, занят деланием своей судьбы. Но поскольку твоя судьба, разумеется, не в Италии, а здесь, я прощаю себе свою неозабоченность твоим дальнейшим устройством. Тем более, что Америка – лучшее в мире место для жизни и вообще потрясающая страна, очень трогательная и доверчивая, чем беззастенчиво и безблагодарно пользуется все остальное человечество, так что здесь у всех все получается, получится и у тебя, если только не будешь торопиться и нервничать. Нет смысла агитировать за Чикаго того, кто собрался в Нью-Йорк; если захочешь получить от меня аргументы в пользу Чикаго – напиши, изложу; но во всяком случае, если с Нью-Йорком будут в Хиасе затруднения – просись в Чикаго, хотя сюда попасть труднее и я за долгое время был единственным кого сюда отправили не к родственникам. Но сейчас приехала еще одна семья, может, община «начала брать».

Почта из Италии в Америку идет долго /твоя дата на открытке – 10 апреля, римский штамп – 13, сюда она попала 27/, из Америки в Италию, кажется, чуть быстрее. Итальянская почта плохо работает потому, что она итальянская, американская – потому что она государственная. Меня в Риме держали (или мне в Риме удалось продержаться три месяца, вас могут протолкнуть за полтора, так что долгой переписки у нас с тобой не предвидится. Поэтому сейчас, получив это письмо, пошли мне сразу же открытку и тут же вслед за ней длинное письмо с именами, названиями, маршрутами, вопросами, ответами и даже с Итоговыми Впечатлениями – потом сможешь их откорректировать и дезавуировать. Если ты получил мою открытку с просьбой купить альбом – купи, но не мне, он уже не нужен, купи себе. Но если перед отъездом вы с Катей будете бросать монеты в фонтан Треви /напоминаю: спиной к фонтану, через левое плечо/ – бросьте и за меня, я не успел, потому что в последний вечер мы в 7-м часу отправились с Зиником к супругам Квиличи, а в 6 началась забастовка автобусов, а ходок я плохой из-за болей в позвоночнике и я не стал делать крюк к фонтану Треви, хотя от площади Сан Сильвестро до него рукой подать. Монета, брошенная по доверенности, вероятно законной силы не имеет, но все-таки утешение. Когда живешь в Америке – Италия представляется такой бедной, некомфортабельной и ненадежной, что я время от времени проверяю себя: действительно ли я еще туда рвусь или только верен данному ранее слову. Нет, все-таки рвусь. Но так, чтобы не потерять прав на американское гражданство – это она, гадюка, все-таки со мной сделала. То есть я буду хотеть: 1. найти работу в Италии года на два и поехать туда с грин-картой, 2. вернуться для поддержания стажа и потом возвращаться столько раз, сколько понадобится, 3. поселиться в Италии с американским паспортом. Если же застряну в Америке надолго или навсегда – буду, вздыхая, говорить об этом как о некоторой неудаче, и только. Потому что жить в Риме – счастье, но жить в Америке – огромная удача. Хотя смысл жизни в том, чтобы не жить в России.
Привет Кате


Письмо В. Паперного А. Асаркану
14.05.1981
(из Рима в Чикаго)

14.05.81. Здравствуй, Саша. Что у меня здесь хуже всего получается, так это общение с римлянами. Я пошел в гости к Квиличи один, сговорившись заранее, там была Кика, Марина приготовила пасту, Виери открыл какое-то особенное вино, мы беседовали по-английски (которого Виери почти не знает) – все внешние атрибуты общения были, но было такое глубокое равнодушие ко мне, к моим идеям по поводу советской архитектуры, что я потом недели две не звонил. Квиличи обещали что-то для меня сделать, а именно позвонить в Париж и попросить Анатоля Коппа, прислать мне единственный экземпляр моего научного труда, или сделать с него ксерокопию и прислать ее, но ничего не сделали, а напоминать я не стал. Когда я позвонил через две недели, мне предложили зайти к Виери в студию, а заодно захватить что-нибудь для передачи в Москву – какая-то студентка туда ехала. Я зашел в студию, мне показали маловысокохудожественные проекты дешевых домов для бедных, оттуда же я позвонил Кике и договорился, что утром зайду к ней передать письмо, слайды, изображающие нас на фоне достопримечательностей, и джинсы – в Москву. Утром мы с Катей и детьми заехали к Кике и отдали там же все это студентке. Кика упорно называла Лену с Макой мальчиками – вникать в нюансы ей было лень. Мы пробыли там минут двадцать и собрались уходить, тут Кика, подумав, вытащила какой-то обглоданный кусок кулича и стала нас им угощать, после чего мы все-таки ушли, на прощанье нам обещали «свозить мальчиков к морю». Было еще две попытки с моей стороны: я позвонил архитектору Нино Дарди, к которому меня направил Виери, и сказал, что хотел бы с ним увидеться. Тут же я позвонил Кике (это было еще через две недели после кулича) и спросил, нет ли возможности переночевать в Венеции, куда мы собираемся ехать на уик-энд завтра. Оба сказали мне, что конечно все сделают и оба обещали позвонить мне в понедельник (это было на той неделе) утром мне на работу в Джойнт. Сегодня четверг, и конечно ни одна скотина мне не позвонила, так что я думаю, что теперь уже со спокойной совестью могу больше не звонить. Не буду, пожалуй, звонить и архитектору Витторио де Фео, другому большому специалисту по советскому конструктивизму, который не нравится мне уже хотя бы тем, что его телефон не отвечает. Единственным лучом света в темном царстве оказался Д. В. Иванов, к которому у меня было небольшое поручение от неких Коли Котрелева и Тани Чудотворцевой из Москвы. Все-таки русские дворяне это тебе не эти жулики-цыгане. Я звонил ему в тот же вечер, что я звонил Кике и Дарди, с той же станции метро Нумидио Квадрато, где мы живем, и он тоже сказал, что пока не знает, как у него сложится следующая неделя, но позвонит мне в 11 утра на работу в Джойнт, в понедельник. При этом действительно позвонил. Мы договорились встретиться в среду в 7 часов вечера у Пирамиды, у входа в вокзал, с которого ездят в Остию – чтобы нам не надо было искать. В среду в Джойнте был сумасшедший день. <…> Катя в этот день почему-то не поехала на свои курсы английского языка, которые находятся где-то возле Санта Мария ин Трастевере, там же неподалеку кинотеатр "Паскуино", где мы смотрели фильм Кубрика «Сияние» на английском языке – это был один из самых плохих фильмов, которые мне довелось увидеть. Я свалился и заснул, а когда проснулся было уже пол-седьмого. Я растолкал Катю, которая из солидарности тоже заснула, и мы помчались к метро, проклиная себя за свою неспособность соответствовать пунктуальным русским дворянам. Много времени отняла пересадка на Термини, так что к вокзалу мы подбегали в 7.10. Никого не было. Объяснение могло быть только одно – Иванов не дождался и как пунктуальный западный журналист уехал домой. Но подумав, мы решили, что хотя он сам и пунктуален, но должен понимать, что от советских эмигрантов точности ждать не приходится. Может быть я что-нибудь перепутал? Это было вполне вероятно, потому что я здесь уже путал и терял достаточно – взять хотя бы потерянные 150 долларов (которые на самом деле украли). Мы постояли еще минут двадцать, Катя сказала мне все, что она обо мне думает, я не особенно возражал, потому что сам думал о себе примерно то же, и я стал звонить ему домой. Там все время было занято. Я набирал минут десять, пока вдруг не дозвонился, правда, как выяснилось, не туда, там по-итальянски сказали, что никаких Ивановых не знают. Пока я с ними препирался на всех доступных мне языках, кто-то окликнул меня по фамилии. Рядом стояла очень старая женщина лет 80, с палкой, с заплаканными глазами, рядом с ней стоял итальянец средних лет. Вы господин Паперный? Да. Я – сестра Дмитрия Вячеславовича. Дальше она стала что-то говорить про покушение... он в больнице... есть надежда... он журналист, я решил, что Иванова убили, но к счастью оказалось, что Иванов в полном порядке. Было покушение на Папу, задержали турка или араба 30-ти лет, уже сделали операцию, жизнь вне опасности, Иванов, как корреспондент трех газет и радио не может отойти от телефона. Он послал сестру, которая еле ходит, предупредить нас, она приехала на такси, мы ее посадили обратно в такси, итальянец оказался шофером, мы сказали, что придем в другой раз, но она сказала, чтобы мы все равно зашли и договорились на другой день. Мы поднялись с ней на лифте. Д. В. нас чрезвычайно любезно встретил, стал даже приглашать зайти, но мы убедили его перенести наш визит на другой день, на что он с радостью согласился. Он успел нам сказать, что стрелявшему 23 года, что их, видимо, было двое, они члены какой-то неонацистской организации (а м.б. это уже сведения из сегодняшней газеты "Дэйли америкен"). Мы простились и ушли. Потом Д. В. еще догнал нас на лестнице и посоветовал поехать прямо сейчас на Сан-Пьетро, посмотреть, что там делается, сказал, на каком автобусе лучше туда ехать, короче мы убедились, что в Риме живут не только такие засранцы как Кика, но вполне симпатичные люди, и дело тут не в том, что они утомлены эмигрантами – Иванов наверняка ими утомлен гораздо больше, просто средний римлянин столь же несимпатичен, как и средний москвич. Разница всего лишь в том, что когда в московском метро перед сидящим молодым человеком атлетического вида будет стоять разваливающаяся старушка с тяжелыми сумками, то он будет краснеть и загораживаться газетой, а римлянин будет сидеть с большим чувством собственного достоинства, а если этой старушке уступит место какой-нибудь 60-летняй итальянец старой школы, то она все равно сесть не успеет, потому что раньше нее сядет другой римлянин атлетического сложения с еще большим чувством собственного достоинства. Хочется написать фельетон в Неделю в стиле Макарова. Ладно. Мы, конечно, ни на какой автобус садиться не стали, а сели на метро, поскольку у нас месячные билеты, мне оплачивает Джойнт, а Кате – ее курсы, и поехали до станции Оттавиано с пересадкой на Термини. Когда мы вышли на Оттавиано и пошли к Сан-Пьетро, уже темнело. Я все искал Фармачию, чтобы купить что-нибудь от головной боли (медичина пер маль ди капо?), но не нашел. На площади стояли кучки людей, обступивших автомобили, в которых были радиоприемники – все слушали новости. Много полиции. Фотокорреспонденты щелкали всех подряд со вспышками, но снимать в сущности было нечего. Мы послушали немного радио, ничего, естественно, не поняли (вот, кстати, почему хочется скорее в Америку – чтобы понимать, что говорят) и поехали домой <…> Вадик


Письмо А. Асаркана В. Паперному
23.05.1981
(из Чикаго в Рим)

Lunt Hotel,

May 23                      Hi!

(от руки) Этот итальянец атлетического вида будет очень любезен и предупредителен у себя (и у тебя) дома, поездка же в общественном транспорте – это индивидуальное приключение и собственный риск каждого. Итальянец Старой Школы не просто уступит место – он еще и скажет при этом что-нибудь, т.е. вступит в общение – поездка в этом метро станет совместным предприятием этих двоих, которые до того знакомы не были. Американцы очень отзывчивы и общительны, но уступать место (во всяком случае молча) мало кто умеет также и тут. Средние же люди во всем мире для того и существуют, чтобы люди Выше Среднего могли на них тренировать свой жизненный стиль. Люди, которые в Москве уступают место – гораздо большая мразь, чем те, кто в Риме места не уступает. Хуже другое – что ты живешь в той части Рима, где я ни разу не был. Даже не знаю как писать твою улицу. По линии А я один раз ездил к Кике (в другую квартиру на via Oslavia, ст. Lepanto) и один раз, опаздывая в пансион к Зинику (он жил на via Margutta), вынужден был с Termini ехать до P. di Spagna. А в сторону Castelli дальше P.V.Horis не продвинулся, да и на нее попал только обследуя окрестности Termini. Со всеми итальянцами – этими и другими – у меня все было в порядке, я от них ничего не ждал и поэтому всегда получалось, что они сделали для меня очень много. Лидия Вячеславовна и Дм. В. – это, конечно, другой класс, но тоже римский, а кроме того Дм.В. умеет больше, чем Кика и Vieri, хотя и с ним ты должен сам соображать, когда он вникает в твои дела всерьез, а когда из одной любезности. (на полях: головная боль – mal di testa а mal di capo - это болезнь твоего босса)
В Джойнте был такой мальчик Рома, ждал Канады, он мне ругал итальянцев теми же словами что ты. А мне они нравятся. Хотя, конечно, макаронники.

E allora: (машинопись) 19 мая у меня было очередное свидание с моей ведущей в Джуиш Фэмили, и когда я шел обратно, то на Диване (Devon avenue) в магазине, где распродается всякая всячина по единой цене 29 центов, купил тебе Алису В Стране Чудес, а накануне вечером по телевизору сказали, что умер Сароян, так что текст об этом должен был быть в газете тоже за 19-е, и я купил ее тоже. Получился подарок ко дню рождения, но посылать ли его в Рим? – твое письмо помечено 14-м, сегодня 23, в воскресенье и в этот понедельник /26 – День Поминовения/ почта закрыта, да и денег для почтовых операций у меня не будет до 1 июня. В свое время я так и не понял – сотрудничество в Джойнте и Хиасе ускоряет отъезд или задерживает, и ты этого не пишешь. Оставляю Алису пока в Чикаго. Что же касается Дивана, то ты приготовься, что здесь говорят а во многих словах, где ты говоришь о: (от руки) весь день я только и слышу О май Гад.

(машинопись) Today (after 20 lessons at my English class and almost 3 months in America). I can write you already in English, but I’m afraid for your capacity to understand it (my brilliant language with many expressions used by me only), поэтому, так и быть, продолжаю по-русски, тем более что на английской машинке я все равно не знал бы как воспроизвести особенности американского /не думаю, что «чикагского»/ произношения. Говорят, что трудно понимать негров. Не могу судить, поскольку мне пока трудно понимать всех. Но не только негры называют дочь дора, “парти” – пари, I want произносят вона, а 20 – твони и твани. Вас также будет шокировать уличное правописание, по-американски свободное: tonite /tonight/, thru /througt/, etc. Впрочем, Кате все это могут сообщить заранее на ее курсах, поскольку они готовят к Америке. Стоп /стап/, вернемся пока в Рим.
Это был мой первый западный город, он также и твой первый, поэтому многое из того, что кажется чисто римским /или итальянским/ оказывается всеобще-западным. Но зато всеобщее понятие Города, Урбе, есть проекция Рима на все, что было потом. Это справедливо как по отношению к Москве-Ленинграду, так и по отношению к Америке. Жаль, что вы не начнете ее с Чикаго /где, между прочим, община содержит новоприбывших шесть месяцев, а иногда и дольше, а не два, как ньюйоркская Найяна/, здесь собраны все вдохновения советской архитектуры от и до, а про один дом, Wrigley Building, говорят, что Сталин, увидев его на картинке, заказал для Москвы такие же, что и привело к Высотным зданиям. – Сейчас я посмотрел на один из двух нерезких снимков, не понял, мальчик или девочка рассматривает с тобою карту, и подумал, что Кика потому и говорила «мальчики», что переводила мысленно на русский «рагацци» или «бамбини», слово «дети» (FIGLI) ей в голову не пришло, а «ребят» она, вероятно, и не знает. Что касается Кати, то на втором снимке она замечательно /и очень решительно/ заслоняет пьедестал увезенного в ремонт Марка Аврелия, как бы отметая всякую надежду на его возвращение. /Его хотят заменить копией, как венецианских коней, но кажется это еще не окончательно./ Но нашли ли вы проход на Капитолий по черной лестнице со стороны Форума? На пьяцце же Рисорджименто вы, вероятно, задержались потому, что нашли там редкую в Риме деревянную лавочку – в мае это, в общем, не так важно, а зимой каменные скамьи были для меня неразрешимой проблемой.
Последнее свидание с Дм.В. /и одновременно с Зиником/ я назначил у церкви Сан Марко рядом с пьяцца Венеция /спиной к Монументу/ именно потому, что там есть две деревянные лавки. (далее от руки) Обычно же мы с Д.В. встречались у трех баров на Piazza Venezia или во втором из них – который в середине.

Увидев сегодня в ящике один конверт явно заграничный /от Доминик/ а другой с Пархоменко, я решил, что наконец пришло что-то из Москвы. Мне никто /или почти никто/ не пишет, и поэтому, желая все забыть и желая того же вам, я все-таки прошу тебя напрячь память и сообщить: 1. какую почту от меня ты видел /или о какой слышал/ в Москве за все это время, 2. знаешь ли ты что-нибудь о письмах с вырезками или написанными на вырезках, 3. кто что говорил по этому поводу, т.е. 4. кому я могу со спокойной совестью больше не писать, а с кем нужно проявить терпение. Между прочим, все, что я здесь получил, было ответами на открытки, так что я ни об одном запечатанном письме не знаю, что оно дошло.
Все-таки жалко тех, кто там остался, а некоторые и в самом деле не могут. Не хотелось бы бросить всех без разбора, но было бы полезно знать, кто бросил сам.
Твое римское обозрение меня, разумеется, не удовлетворило. Ему недостает расслабленности /т.е. ее недостает тебе/ и топографической номенклатуры, способной согреть сердце в чикагской квадратно-гнездовой системе. Не Трастевере меня интересует и не паршивый бар (сноска сбоку от руки: Это не значит, что я объединяю Трастевере с баром, но я был за Тибром очень мало – преимущественно в районе Gianicolo) у вас внизу /вечно там занят телефон и толкутся русские/, а улицы между Корсо и Корсо Витторио и между ним и Тибром /где виа Джулия/, окрестности Пьяцца Навона и все, что правее (то есть ниже) /если идти к центру/ парадной виа Кавур. Твоя служба и Катины курсы тем плохи, что вы больше ездите чем ходите, да еще в метро где вас посещают сюжеты для Недели. И что хорошего в английских курсах если впереди англоязычная страна? Если Катя начала в Риме с нуля, то вот увидите – в Нью-Йорке она начнет с нуля опять, а если у нее был запас еще до Рима, то только с этим запасом она в Нью-Йорк и явится. Это уж проверено. Ходить на курсы в Чикаго – это другое дело, не знаю есть ли такие /в смысле – оплаченные общиной/ и в Нью-Йорке: уроки отвечают тебе на вопросы, возникшие на улице, и потом ты идешь по этой улице снова.

Выстрел в Папу я видел по телевизору, как до этого выстрел в Рейгана. У нас в Чикаго с одной стороны много католиков, с другой много поляков, так что мы тут все это переживали больше, чем Америка в целом. Советских же евреев здесь, по сообщению Чикаго Трибюн, 6 500 – гораздо меньше чем в Нью-Йорке, но больше чем в любом другом американском городе. Чикаго с его почти официальным прозвищем Second City / Windy City also, но погода меняется несколько раз в день, бывает совсем безветренная/ держит второе место и тут. А в немецком ресторане в даунтауне наш официант оказался албанцем. Ассирийцев имеем 50 тысяч “не считая неучтенных”, а второй чикагский язык – испанский. (Далее от руки) Хорошо бы получить еще одно письмо из Рима. Привет Кате и средним итальянцам.