21.06.2007 | Архив "Итогов" / Кино

Василий Иваныч и некрофилы

Микроскандал вокруг фильма Петра Луцика "Окраина" и глуп, и симптоматичен

Дуэт сценаристов Петр Луцик-Алексей Саморядов считался главной опорой нашего кино в преддверии второго тысячелетия. Сочинения соавторов легли в основу "Дюбы-дюбы", "Детей чугунных богов", "Гонгофера", "Лимиты". Известно, что этими фильмами соавторы остались недовольны, поскольку режиссеры все поизвращали. После нелепой гибели Саморядова Луцик сам пошел в режиссуру. Черно-белая "Окраина" - его дебют.

"Окраину" Луцика мало кто видел, но она уже вызвала волну в интеллектуальной среде. После рудинштейновского Сочи фильм хвалили (в основном устно), говоря, что он забавен и нестандартен.

Но затем на Луцика обрушились сразу два монстра кинокритики: известный "известинский" моралист и популярный "русско-телеграфный" аморалист, который с некоторых пор обернулся неоконсерватором. Неоконсерватор объявил фильм фашистским и потребовал запретить. В кулуарах его призыв разделяют и другие.

Вопль о запрете, изданный (то есть опубликованный) в мертвое летнее время, когда пресса и ТВ рады любому микроскандалу, растиражирован и раскомментирован. Но комментарии, даже благоприятные для "Окраины", тоже - за редким исключением - "не то". Речь в них о каком-то другом фильме. Гораздо более поверхностном и прямолинейном.

История пугачевского бунта

Фильм "Окраина" - это вот про что. Несколько мужиков, живущих где-то в глубинной России и ставших фермерами, вдруг обнаружили, что их земли кем-то запроданы и перекуплены. На родных почвах хозяйничают враги-бурильщики, которые несправедливо травят селян собаками. Действие вроде как происходит в России 90-х. Но это страна, концептуально преобразованная, более всего похожая на сказочно-неевклидову (своей геометрией), одновременно жуткую и незлобивую Россию раннего Андрея Платонова. Те же странности и со временем. С одной стороны, вроде и впрямь 90-е: период марксистских противоречий между новыми нищими и новыми русскими. Но, с другой, причем тут "наши дни"?

Мужики одеты, щурятся, улыбаются в стиле довоенных киногероев и изъясняются, как типичные народные киносмельчаки: красные партизаны и Чапаевы-Петьки-Максимы.

Оставшись без полей, мужики, как это обычно водится, идут на поиски правды. Одного за другим они допрашивают: председателя колхоза, продавшего земли кооператорам, потом кооператора-перекупщика, потом бывшего обкомовца, санкционировавшего сделку, а затем и Самого - хозяина, который сидит в Москве в высотке, прибирает к рукам нефтеносные территории по всему свету и бахвалится, что скоро, мол, вся кровь земная его будет (эта странная в устах нового русского фраза, демонстрирующая, что Сам думает не столько о долларах, сколько о революционной переделке отношений с земным шаром, могла бы настроить критиков-антифашистов на иное, менее публицистическое восприятие фильма. Вместо этого они дружно гадают, кто зашифрован под Самим: Черномырдин? Вяхирев? Ельцин?).

Еще одна неожиданность - кровь и пытки. В отличие от терпеливых, а-ля Платон Каратаев, персонажей поэмы "Кому на Руси жить хорошо", а также положительных рабочих/крестьян Барнета, Пудовкина, братьев Васильевых и Эйзенштейна, фильмами которых Луцик вдохновлялся, действующие лица его былины ведут себя словно "зомби в кровавом угаре".

Мужики сохраняют теплоту во взоре, обмениваются типичными для кинематографа 30-50-х добрыми сентенциями типа "хорошим человеком ты вырос, сынок", но фраза-то рождена в момент, когда сынок принес отрезанную голову врага.

Про эти кошмары пресса пишет особенно подробно и всерьез. Видятся расширенные от ужаса зрачки рецензентов. Страх за собственное будущее (вероятно, свойственный многим благоустроившимся неоконсерваторам) передается читателю. Но почему-то (почему, совершенно непонятно) почти никто из рецензентов не добавляет, что зал при виде ужасов непрерывно хохочет. Все пытки - смешные и какие-то сказочные. Опять-таки можно сказать, что "платоновские". Вроде и жуткие, но, как у Платонова, не страшные и не злобные. Председателя колхоза по имени Василий Иваныч - очевидный привет Чапаеву - долго макают в прорубь, пока случайно не роняют туда совсем, а потом возвращают из смерти... розгами и катая по телу бочку. Обкомовца опускают в холодный погреб, и туда же лезет самый решительный из героев: "Хочу товарищу потусторонний мир показать - жизнь после смерти... - говорит он совершенно по-"чевенгурски". - Я его зубами буду грызть". Спустя часы этот партизан вылезает из подпола продрогший и с распухшими от чужой крови губами - словно живой-труп-кровосос из заатлантического хоррора. "Да лучше бы сварить было человека", - с осуждением упрекают его за антигуманизм другие мужики. То, что партизана-упыря играет народный капитан Цветаев из "Освобождения", а заодно главный "мировой парень" советского кино Николай Олялин, добавляет ситуации особый комизм.

В финале мужики перерезают глотку Московскому Хозяину и уничтожают тайный документ о купле-продаже родных осин. Когда они покидают Москву (Москва, кстати, расположена в России так: едешь-едешь на мотоцикле по бескрайним безлюдным полям - бац! - уперся в кремлевскую стену), Кремль горит и взрывается.

Это опять-таки расписывают как кошмар, намекая, будто Луцик считает град стольный воровским и дьявольским и желает ему гибели. Но забывают добавить, что Кремль в фильме - грубо нарисованный театральный задник. Чем ближе к финалу, тем больше откровенной иронии.

После этого следуют кадры, как на освобожденную от эксплуататоров весеннюю парь выходят счастливые трактора. Обретшие свободу истинные хозяева земли, улыбаясь, ведут могучие машины, разрыхляющие почвы к севу.

Я бы понял, если бы происходящее, пусть и упрощая суть, трактовали как соц-арт - игру с тоталитарными мифами (идеологическими, эстетическими и пр.) с целью их разоблачения. Кто-то считает, что Луцик завершил начатые "Прорвой" похороны советского кино, и в конце концов фильм действительно можно понимать именно так.

Но трактовать "Окраину" как призыв к бунту, учебное пособие по организации очередной рабоче-крестьянской революции и провокацию, способную всколыхнуть опасную чернь, которая завтра ринется в Москву с кольем и дубьем?..

(Цитата из "Русского телеграфа": "Уверяю вас, это никакая не пародия. Луцик, когда-то воевавший с иронией и эстетизмом, ничуть себе не изменил. Он снял всеобщую мечту, честный фильм без эстетизма и двусмысленностей /.../ Фильм "Окраина" зрители поймут неправильно или, наоборот, правильно... Пойдут отрезать головы и сажать детей на печь".) Как сказал один из поклонников "Окраины" коллега Лев Рубинштейн, с таким же успехом можно предрекать, что очередную вспышку насилия вызовет черный стишок типа "дедушка в поле нашел пулемет". И неужели (добавлю) кино, а не конкретная нищета конкретных людей, провоцирует бунты - да еще в ситуации, когда эстетская "Окраина" может рассчитывать лишь на московско-питерских синефилов?

П/организация и п/литература

Луцик иронизирует не над фильмами 30-х (так мне, во всяком случае, кажется), а над Россией. Причем с изрядной печалью. "Окраина", конечно, "отражает действительность", но не столько взрывоопасных 90-х, сколько некую "российскую действительность вообще". Возможно, правильнее всего трактовать "Окраину" так, что в России ничего не меняется - тогда логично обращение Луцика к вроде бы мертвой, на первый взгляд, но на деле по-прежнему актуальной киноэстетике 30-х. Прежде мужики ходили в поход за всеобщее счастье и коллективизм, теперь пошли в поход за личные наделы, но пафос и лексика те же. В какой-то мере ключом к "Окраине" служит упомянутый платоновский "Чевенгур", от родства с которым Луцик открещивается, но неубедительно. Как и в "Чевенгуре", ирреальное время и пространство.

Как и в "Чевенгуре", природные невзрачные люди, сироты земного шара, ищут правды и братства, а врагов, в общем, нет, просто так получилось, что кто-то кого-то убивает. Как и в "Чевенгуре", смешиваются трагедия и фантасмагория.

Как и в "Чевенгуре", герои спокойно, без эмоций помирают и воспринимают чужую гибель, а также постоянно говорят о смерти. Стиль, которым они при этом изъясняются, почти идентичен. Из "Окраины" (мечтательно) : "Лечь бы и замерзнуть насмерть" или (ласково-утешительно) "Ничего, в дороге помрешь!" Из "Чевенгура" (осуждающе): "Зачем тебе сразу помирать, - ай ты не человек? - помучайся, полежи - спрохвала помрешь прочней!".

В итоге получился такой же (как говорят про "Чевенгур" платоноведы) "гадкий утенок".

По отношению к России "Окраина" - фильм одновременно народнический и антинародный. Не фильский и не фобский, просто разный, двойственный, что умно. Он (вопреки утверждению напуганных рецензентов) не за "красных", но и не за "белых". Он про специфику и пакостность жизни, в которой, как всегда в России, уживаются кровавое и метафизическое, космическое и комическое. Добиться правды, совершить революцию, впасть в тоску, отдать последнее, мечтательно поглядеть на звезды, невразумительно поразмышлять о запредельном, подпалить дом, загулять, пожалеть, подраться - все в одном ряду.

Платонов (в случае с "Чевенгуром") пытался выплеснуть близкую тоску - впечатления о происходящих революционных заморочках. Луцик (при всей его ироничности) тоже, вероятно, выплеснул в сказке близкую тоску. Но, видно, попрямей стоило быть. Поклассовей. Попартийней.

P. S. А вообще появление новой партийности удручает. Еще вчера критики-либералы сражались за свободу творчества и ненавидели идиотов из ЦК, которые полагали, будто искусство бывает реакционным и может испортить неразумный народ, научив его дурному. Но сегодня бывшие либералы, осознавшие ценность неоконсерватизма, вдруг превращаются в новых держиморд и требуют от искусства позитивности, зримой прогрессивности, непротивления спонсорам, недвусмысленности, а от представителей правительства - создания новой "кинополки".

Ситуация вроде бы несерьезна, даже комична.

Во-первых, забавно видеть, как служение идеологии примитивизирует сознание неглупых людей: "Окраину", как мы уже сказали, абсолютно не поняли некоторые из тех, кого прежде нельзя было упрекнуть в отсутствии ума и образованности. Во-вторых, да мало ли кто и к чему сегодня призывает? Но результаты партийности налицо: никто до сих пор не взялся прокатывать "Три истории" Киры Муратовой, которые вышли еще в начале прошлого года, но тоже чересчур ироничны и амбивалентны в отношении к человеческой природе. У "Окраины" прокатчик есть, но опасается, что картину у него никто не возьмет. Уж точно: едва ли возьмут телеканалы, которые тоже теперь озабочены неоконсерватизмом и воспитанием/ублажением неразумных, как дети, масс.

Источник: "Итоги", №30, 1998,