28.05.2007 | Театр

Кто-то положит партбилет

На фестивале «Черешневый лес» сыграли новый спектакль Резо Габриадзе

Каждый театральный фестиваль теперь стремится иметь своего фирменного автора — некоего беспроигрышного приезжего режиссера, имя которого постепенно начинает ассоциироваться именно с этим мероприятием. Выбранный режиссер или актер становится талисманом и лицом фирмы одновременно. Например, у Чеховского фестиваля, который начинается на днях, это англичанин Деклан Доннеллан, у питерского «Балтийского дома» и московского «Сезона Станиславского» — литовец Эймунтас Някрошюс, у NET — калининградец Евгений Гришковец. И каждый из фестивалей рано или поздно принимается продюсировать спектакли своего любимца, что делает связь с ним совсем уж семейной.

Фестиваль «Черешневый лес», хоть и посвящен разным искусствам, явно тоже выбрал театральный талисман — грузина Резо Габриадзе. Два года назад к юбилею Победы в Москву были привезены два старых, легендарных его спектакля — ностальгический «Осень нашей весны» и трагический «Сталинградская битва».

В этот раз «Черешневый лес» стал продюсером новой постановки Габриадзе, не выпускавшего премьер уже больше десяти лет. В окончательной версии, которую целую неделю играли на Другой сцене «Современника», спектакль назывался мелодраматически пышно: «Эрмон и Рамона» с подзаголовком «А если локомотивы встречаются». Говорят, авторское название было проще — «Локомотивы».

Габриадзе выглядел несколько смущенным, просил журналистов быть великодушными, объяснял, что собирал спектакль за три дня вместо месяца, потому что в его тбилисском театре идет ремонт, и приходилось, спасаясь от стройки, постоянно перемещаться со всеми куклами с места на место. Эта незавершенность, поспешность действительно видны в «Локомотивах», которые получились скорее наброском к спектаклю, черновиком.

Габриадзе тасует свои старые темы из послевоенного детства в провинциальном Кутаиси — ироничную смесь суконного советского слога и цветистого грузинского. Печальные мудрецы, верные, все понимающие женщины, демобилизованные нищие инвалиды, бродячий цирк, говорящие животные, сталинская молотилка, любовь, смерть. Даже проносится где-то второстепенный персонаж из старого спектакля — начальник милиции Вальтер Какауридзе, — видно, когда-то поразивший детское воображение Резо.

Габриадзе уже давно наделил душой животных и птиц, не делая различия между ними и людьми. В «Осени нашей весны» птичка Боря, работавший у фотографа «вылеталкой», был влюблен в девушку Нинель, а она печально гнала пернатого прочь: «Борис, наша любовь кончилась в восьмом классе, ее топтали на педсовете. Ты помнишь классификацию видов Дарвина?» В «Сталинградской битве» рабочая лошадь Алеша влюбился в капризную цирковую лошадь Наташу и потерял ее среди войны. В «Локомотивах» живыми оказываются все растения и предметы — все мечтают о любви, хранят верность, горюют по потерянным любимым. Фонарь путевого обходчика рассказывает историю любви двух соседних шпал с четырехзначными номерами — их уносили, а они возвращались обратно, а когда кто-то украл шпалу-жену и сделал ее несущей балкой в доме, она вырвалась к любимому, обрушив дом. Тихо плачет тополь-жена, чей муж пошел на отопление детского сада, соседи судачат: «От него один пенек остался, а жив он был — слова ему сказать не давала, все шумела». Танцует и поет женским голосом репродуктор Ольга — ей хорошо, ее муж-фонарь «на ней как сережка висит». Неразлучны курица с тощим хряком Виктором, который всякий раз перед Новым годом сбегает от хозяев, не выдержав их плотоядных взглядов. Хряк, как образованный бомж, живет у железнодорожной станции, потому что «здесь культурно», и читает выброшенные из поездов газеты. Особенно его пугают низкие заготовки свинины, и подруга грустно комментирует таблицы успехов мясомолочной промышленности: «Я бы ушла в Турцию на твоем месте».

В «Локомотивах», как и в прежних спектаклях Габриадзе, актеры-кукловоды молчат — за них говорят знаменитые актеры, записавшие фонограмму. И на этот раз даже в самых крошечных ролях звучат голоса стольких российских звезд, что зрители невольно играют в угадайку, шепча по ходу действия друг другу: «Петренко! Фрейндлих! Михалков! Гармаш! Битов! Лавров!» (Кирилл Лавров записал эпилог к спектаклю всего за две недели до смерти).

В сущности, «Локомотивы» в большей мере оказываются именно радиоспектаклем, а обаятельные куклы Габриадзе, которых вывозят на колесных столах кукловоды, проходят перед нами будто на дефиле, почти не участвуя в действии. «Эрмон и Рамона», действительно, только эскиз к спектаклю: вот такими будут куклы — железные паровозы, деревянные люди и животные, горы из мешковины. Вот таким — пронзительно сентиментальным — будет сюжет.

Главные герои, о трагической любви которых рассказывает спектакль, — паровозы со станции Риони, что около Кутаиси. Маневровый локомотив Рамона, по-женски бегающий только по станции, как по дому: «Триста метров туда — триста метров сюда» — и огромный мужественный Эрмон, развозящий пассажиров по всему СССР. Они встретились в сорок пятом в Гаграх — герой, окутанный дымом победы, и нежная героиня в фате. А теперь, работая вместе, супруги носятся по соседним путям и все никак не могут соединиться, отчего по ночам Рамона вздыхает и плачет длинными паровозными свистками. И лучше всех ее понимают женщины: жена начальника вокзала, старое ведро с голосом Фрейндлих и громкоговоритель Ольга. В финале Эрмон, не выдержав разлуки, отрывается от поезда и летит через всю страну на встречу с женой, а она в это время впервые в жизни уезжает со станции, помогая добраться до своих шатров простуженному бродячему цирку.

Гибнет Эрмон, умирает с горя Рамона — и напрасно, расталкивая толпу, бежит к ней корзинка с травой, выкрикивая: «Пустите, мы мяты из семейства валерьяновых!»

Со смертью героев спектакль не заканчивается, звучит трагическое пророчество: «Кто-то положит партбилет». И потом долго еще будут перечислять имена жертв репрессий — людей, животных, вещей. Кто-то пойдет в лагеря, кто-то — в топку.

Источник: «Эксперт» №20(561), 28.05. 2007,