30.04.2007 | Pre-print

Франкфуртский выстрел вечерний

Стихи из новой книги Олега Юрьева, которая выходит в поэтической "Новой серии" "Нового издательства"

Олег Юрьев — поэт, прозаик, драматург. Родился в 1959 году в Ленинграде. Закончил Ленинградский финансово-экономический институт. С 1991 года живет во Франкфурте-на-Майне. Автор поэтических книг «Стихи о небесном наборе» (1989) и «Избранные стихи и хоры» (2004).

Текст: Олег Юрьев


Drei Koenige, баллада

Опять с небоската колотит вода

В гремучие бубны радара,

Из черных снегов — за звездою звезда —

Спускается войско Гаспара:

   Слепого коня он ведет под уздцы,

   За ним с калашами шагают бойцы,

   Им нечего дать, с них нечего взять,

   Из самых последних наплакана рать,

       А первыми так и не стать им,

       И их воевода под стать им.

Из черных морей — за ладьею ладья —

(В тумане, как серная баня)

Всплывает дугою эскадра-змея,

Скелетами крыльев табаня:

    Под брызгами искр высыхает волна,

    Мадам Валтасар у бушприта пьяна,

    Кивает бантóм, в петлице бутон,

    Отходит десантная шлюпка бортом,

            И машут матросские девки

            Матрацным штандартом на древке.

Из черных проплешин, из каменных нор,

Из ссохшихся десен пустыни

В морщинистой коже ползет Мельхиор

С своими червями пустыми:

    Морщинистым глазом сжирая луну,

    Застенчиво жмется пластун к пластуну,

    Бездонны уста, простата пуста,

    Щекотится ус у незримого рта,

            А может, прикуска кинжала —

            Востры у язычников жала.

Небесная язва пухла, глубока —

Разрыва воронка сырая,

Предатель ракету пульнул в облака

И пляшет на крыше сарая,

    Завалы разобраны, сети сняты,

    Предатель с начальником стражи на ты,

    Мы спим, на подушку пуская слюну —

    Цари-чернокнижники входят в страну:

            Помилуй нас, Господи Боже,

            Опять мы попались на то же.

***

О медленном золоте нашего дня

поет на чугунном углу западня

и наголо колосом зреет,

который качается в утренней мгле,

где голые тени стоят на игле

и наглое олово реет.

Когда мы выходим за бледный порог,

лежит на земле поколений творог

уже растолченный и сжатый

и плачет вагоновожатый,

в сухой порошок заезжая трамвай,

и падает снег-растопыра на май,

и пахнет последнею жатвой.

О родине спелой отпеты не все

шуршащие песни — косцу и косе

еще величальной не ныли.

Когда мы вступаем в рассветную мглу,

грохочет трамвай, как гранат, на углу,

и в заднем вагоне не мы ли?

С холодной копейкой стоять под копьем

наклонным, обернутым ветра тряпьем,

среди заснежённого мая

была нам дорога прямая —

но, видимо, вырвал страницу писец

из книги небесной, и вздрогнул косец,

рывками косу поднимая.

***

Чтоб не слышна была тишина

от половины восьмого и до десьти,

швейные машинки придумал  Бог,

к винограду пристрачивающие лозу.

Но если сломается хотя бы одна,

других без механика не завести —

на иголку накручивается клубок,

гроздь на грозди громоздится внизу.

Раз на пятнадцать лет рвется, бывает, нить

(что-нибудь в августе или в первые дни сентября,

пропахшие виноградным дымом и дождевым серебром).

Свеча не шевéлится, свет затекает за обшлага.

Тучнеют и распускаются облака.

Это Его тишина. А за нею негромкий гром.

Это Он говорит, собственно говоря.

В кустах что-то щелкает: значит, пришли чинить.

Зимний поход деревьев

Когда разлили на горé

Луну в граненые стаканы,

Деревьев черные каре

Сверкнули смутными штыками.

Пришел указ для смертных рот:

Под грамофонный треск музЫки

По двести грамм на каждый рот,

На каждый рот, на безъязыкий.

Деревья дóпили луну

И капли отряхнули с веток,

Во тьму, на зимнюю войну

Они ушли — и больше нет их.

Застыла в проволоках связь,

Сломалась мýзыки пружина.

И, паче снега убелясь,

Бежало небо, недвижимо.

Снег, одиннадцатистишие

Сын обделенной чужбины,

Муж иноземный, куда?

В бездне лазурной пучины

Теплится искра-звезда...

В. К. Кюхельбекер, «Оссиан» (1835)

Житель подоблачных кочек,

нежитель вздыбленных сот —

снег, распылившийся летчик,

кинувший свой самолет,

чтó на златом карабине

ты зависаешь в ночи? —

дали криле голубине,

так улетай и почий

где-нибудь там, на чужбине,

в чьей-то зеленой печи.

Всё; исчезает; молчи.

Пробор / пруд

— Видишь? — разобранный надвое

гребнем светящимся пруд...

— Вижу. Как будто со дна твое

сердце достали и трут.

— Слышишь? — плесканье надводное

бедных кругов золотых...

— Слышу. Как будто на дно твое

сердце сронили — бултых —