30.04.2007 | Общество

Как пилят Россию

Нет более яркого и наглядного образа наступления человека на природу, чем лесоповал

Наверное, нет более яркого и наглядного образа наступления человека на природу, чем лесоповал. Стоит прекрасный лес, туда приходят люди с ревущей и лязгающей техникой, валят огромные могучие деревья, перепахивают гусеницами почву – и вот уже на месте леса зияет свежими пнями отвратительная вырубка.

Площадь лесов в мире постоянно сокращается, и это традиционно считается одним из главных признаков надвигающейся глобальной экологической катастрофы.

Однако в ноябре прошлого года международная группа ученых во главе с профессором Хельсинкского университета Пеккой Кауппи опубликовала обстоятельный доклад Forest Identity, согласно которому скорость исчезновения лесов в последние 15 лет замедляется и в ближайшие годы этот процесс сменится противоположным. Это уже произошло в 22 из 50 стран мира, обладающих наибольшими площадями лесов (еще в нескольких странах из этого списка площадь лесов стабилизировалась). В число стран, лесистость которых вновь начала расти, вошла и Россия.

«От жажды умираю над ручьем...»

Положение, занимаемое Россией в глобальном лесном хозяйстве, мягко говоря, парадоксально. Располагая примерно 27% всех лесов планеты, она обеспечивает лишь около 3% мирового рынка древесины и изделий из нее. При этом никто не знает, сколько именно леса ежегодно вырубается в стране. Согласно данным профильного ведомства – Федерального агентства лесного хозяйства (Рослесхоза), общий объем изымаемой древесины составляет около 200 млн кубометров в год. Однако если просуммировать ведомственную статистику Минэкономразвития, Минпромэнерго, Государственной таможенной службы и т. д., получится цифра, отличающаяся от рослесхозовской на 30 – 50 млн кубометров.

Наконец, есть еще и нелегальные рубки, не отраженные, естественно, ни в какой статистике. Их объем может быть лишь предметом экспертных оценок, а они очень сильно различаются:

если по мнению Рослесхоза ежегодный объем нелегальных рубок составляет всего в 800 тысяч кубометров, то эксперты неправительственных организаций оценивают его в 20 – 30% от легально заготовленной древесины, а некоторые лесопромышленники – еще выше.

Впрочем, согласно распространенному в кругах лесопромышленников и лесных чиновников мнению, даже если верны самые высокие из приведенных оценок, тревожиться все равно не о чем: в стране ежегодно прирастает около 500 млн кубометров древесины, общий объем рубок не достигает и половины расчетной лесосеки (т. е. того количества, которое можно взять без вреда для леса). Однако при более детальном рассмотрении картина представляется не столь благополучной. Общая площадь российских лесов составляет более 730 млн гектаров, но примерно с 40% ее получить товарную древесину невозможно в принципе (сюда относятся чахлые сосны на торфяниках, редкие лиственничные леса Якутии и т. д.). Если же исключить леса, в которых заготовка древесины запрещена законом (водоохранные, пригородные, леса заповедников и национальных парков и т. д.) или экономически нецелесообразна, то выяснится, что мало-мальски пригодных для коммерческой эксплуатации лесов у нас всего 130 – 170 млн га. Из них на сегодня взято в аренду лесопромышленниками немногим более 100 млн га, и именно на их долю приходятся почти все рубки.

С рубками нелегальными дело обстоит еще хуже: они сосредоточены в немногих приграничных или приморских регионах (юг Дальнего Востока, Кавказ, запад Карелии и т. д.) и к тому же часто носят приисковый характер. Проще говоря, лесные воры избирательно вырубают самые ценные породы – кедр, восточный ясень, каштан и т. д.

Понятно, что каждый заготовленный таким образом кубометр означает опустошение гораздо большей площади, чем при легальной рубке с соблюдением правил. Самое худшее, что районы активного лесного разбоя совпадают с местами произрастания наиболее ценных в экологическом и природоохранном отношении лесов, гибель которых не может быть компенсирована никаким увеличением площадей березняков-осинников-ольшаников, бурно осваивающих заброшенные поля средней полосы России.

На самом деле идея «недорубленной лесосеки» унаследована российским лесным сектором от советской модели лесного хозяйства, суть которой напоминает логику участников Безумного Чаепития из «Алисы в Стране чудес»: зачем мыть чашки, когда можно просто пересесть? Зачем тратить время и средства на лесовосстановление, когда прекрасный лес можно взять даром и немедленно, просто продвинувшись чуть дальше? Подчиняясь этой логике, основные места рубок уходили все дальше и от центров деревообрабатывающей и целлюлозно-бумажной промышленности, и от потенциальных рынков.

Между тем «дармовая» древесина требовала немалых и все возрастающих вложений в сеть лесовозных дорог, в строительство и обустройство поселков лесорубов, в привлечение рабочей силы на лесозаготовки и одновременное решение социальных проблем населения в брошенных «старых» районах.

Но эти вложения не были инвестициями: вся создаваемая за их счет инфраструктура была фактически одноразовой, по исчерпании «сырьевой базы» ее просто бросали. Когда с началом реформ возросли транспортные расходы, объемы лесозаготовок резко упали – и продолжают снижаться по сей день, несмотря на изменение общей экономической конъюнктуры. В стране самых больших в мире лесных площадей и «хронического недоруба расчетной лесосеки» деревообрабатывающим и целлюлозно-бумажным производствам все острее не хватает сырья.

Справка об устойчивости

На самом деле российские лесные проблемы не так уж и уникальны: из стран, обладающих значительными лесными запасами, мало кто избежал соблазна экстенсивного развития. Из полученного при этом горького опыта родилась концепция устойчивого лесопользования. В основе ее лежит простое соображение: лес – ресурс возобновляемый, если с ним правильно обращаться, он не кончится никогда. Нужно только определить критерии этого правильного обращения.

Эту миссию взял на себя созданный в 1993 году Лесной попечительский совет (Forest Stewardship Council – FSC) – своего рода постоянно действующий международный «круглый стол», объединивший лесозаготовителей, лесоторговцев, ученых, экологических активистов, представителей коренных народов и т. д. Главным инструментом его деятельности стала добровольная лесная сертификация – процедура, удостоверяющая, что лесозаготовка ведется экологически и социально безопасными методами, не разрушая природных экосистем и не лишая местное население средств к существованию.

Исходно объектом сертификации были именно лесоразработки, однако позднее были разработаны методы сертификации всей технологической цепочки, удостоверяющей, что в ней нигде не используется древесина, заготовленная «грязными» методами или попросту ворованная.

Сертификация по FSC – не единственная система, применяемая сегодня в лесном хозяйстве (из международных систем не менее популярна сертификация по ISO – Международной организации по стандартам), но, пожалуй, наиболее экологически ориентированная.

Сертификацию проводят специальные аудиторские фирмы, каждая из которых должна предварительно получить аккредитацию FSC. Сертификат выдается на пять лет, но должен ежегодно подтверждаться аудиторскими проверками. Лесные аудиторы изучают документооборот компании, расспрашивают персонал, выборочно выезжают в районы заготовок. Конечно, проверить происхождение каждого бревна они не могут, но скрыть сколько-нибудь значительные объемы «левой» древесины в таком режиме практически невозможно. Можно, конечно, вовсе не связываться с этой хлопотной и стоящей заметных денег процедурой – все международно признанные системы сертификации сугубо добровольны.

Но под давлением общественного мнения и правительств все больше крупных европейских покупателей древесины и продуктов ее переработки отказываются от закупок несертифицированного сырья. Без сертификата стало трудно выйти на рынок IPO или получить крупный кредит.

В России первая сертифицированная по FSC лесопромышленная компания появилась в 1998 году – ею стала скромная барнаульская фирма Timber Production. Мотивы понятны: вывозить с Алтая круглый лес (главный продукт российских лесопромышленников) крайне невыгодно, а потенциальные покупатели товаров с более высокой добавленной стоимостью желают иметь дело с цивилизованными поставщиками, и сертификат FSC – как раз то, что может произвести на них нужное впечатление. Вскоре после этого еще несколько компаний сертифицировали свое производство по системе FSC, однако их доля по отношению ко всему лесному рынку в России оставалась ничтожной. «Это были пилотные проекты, в какой-то мере пиар, но во всяком случае не повседневный бизнес», – говорит об этом периоде директор по охране природы российского отделения Всемирного фонда дикой природы (WWF) Евгений Шварц.

Многие специалисты были уверены, что лесная сертификация так и останется в России маргинальным явлением или в лучшем случае ограничится площадями, арендованными европейскими компаниями, которые дорожат своей репутацией «экологически ответственных».

Однако в 2000 – 2001 годах интерес к сертификации начали проявлять крупные вертикально-интегрированные холдинги – причем не только российские «дочки» финских и скандинавских корпораций (StoraEnsö, UPM-Kümmene), но и чисто отечественные компании – «Илим Палп», «Титан», «Тернейлес» и другие. На 2004 год в России было сертифицировано около 6,5 млн га леса, а к концу прошлого года эта цифра достигла 13,7 млн га, выведя страну на первое место в Европе и второе в мире по абсолютной площади сертифицированных лесов. Это примерно 13% всех находящихся в коммерческом пользовании российских лесов – доля небольшая, но уже и не пренебрежимо малая. Лесная сертификация и лесной аудит стали обычной коммерческой услугой: сегодня в России работают семь фирм, аккредитованных FSC (правда, собственно российская среди них только одна, хотя услугами российских экспертов пользуются все).

Успехи могли бы быть и больше, если бы не слабая способность российского бизнеса к самоорганизации и совместным действиям: в Европе мелкие и средние компании получают возможность сертифицировать свои леса через всякого рода отраслевые ассоциации и союзы, у нас же лесная сертификация до сих пор доступна лишь лидерам отрасли: все сертифицированные леса находятся в распоряжении всего 40 из примерно 30 000 компаний российского лесного сектора.

Другим сдерживающим фактором оказываются корпоративные войны, обострившиеся с приходом в лесной сектор «интервентов» из богатых отраслей (нефтедобычи, металлургии и т. д.). В условиях отсутствия собственности на лесные участки сегодняшние лесопользователи слишком неуверены в своем будущем, чтобы связываться с недешевой и хлопотной процедурой.

Но речь не о том, что мешает победному шествию лесной сертификации по российским лесам, а о том, что движет лесопромышленниками, которые ее начинают.

Откуда дровишки?

Одна причина уже называлась: лесной сертификат – это пропуск на самые дорогие и «вкусные» рынки и допуск к кредитам международных финансовых институтов. В свете этого понятно, почему пионерами сертификации в России выступили именно компании, поставляющие свою продукцию в Европу. Впрочем, и на внутреннем рынке интерес к сертификации заметно возрос после того, как в Россию пришли крупные покупатели изделий из древесины – такие как IKEA, предпочитающая именно сертифицированную продукцию и принципиально не покупающая нелегально заготовленную или неясного происхождения.

В то же время сибирский и особенно дальневосточный лесной бизнес выглядел совершенно безнадежным: он был ориентирован прежде всего на китайский рынок, за которым закрепилась устойчивая репутация «экологически безразличного».

Однако сегодня компания «Тернейлес» уже сертифицировала около 1,5 млн га и сверх того добровольно ограничила свою деятельность в особо ценных лесах Приморского края. О намерении сертифицировать большие площади лесов в Хабаровском крае заявила даже «Римбунан Хиджау» – одиозная в кругах экологических активистов малазийская компания, имя которой в начале 90-х было нарицательным как пример хищнического лесопользования.

«В 2000 – 2001 годах Россия экспортировала в год лесной продукции на 4,5 – 4,8 млрд долларов, а Китай – на 6 – 6,5 млрд, – говорит Евгений Шварц. – Сегодня Россия вывозит на 6 – 6,5 млрд, а Китай – на 30 млрд. При этом рубки в самом Китае строго ограничены и не растут. Ясно, что в основе этого экспорта – древесина из сопредельных стран и минимум наполовину – из России. Ясно также, что вывозятся продукты глубокой переработки, которые идут на рынки развитых стран – и сталкиваются там все с теми же высокими экологическими стандартами. А поскольку Китай не хочет отказываться от этого экспорта, ему волей-неволей придется щепетильнее относиться к проблеме происхождения древесины. И тут кто первый предложит гарантированно «чистую» древесину, тот и окажется в выигрыше».

Но оказывается, помимо понятного стремления разыграть экологические козыри в конкуретной борьбе у лесопромышленников появляются и другие стимулы сделать свой бизнес более цивилизованным.

Крупнейший производитель целлюлозы и локомотив экологически ответственного лесопользования в России – компания «Илим Палп» оснастила свои лесовозные трейлеры спутниковыми системами позиционирования, позволяющими в любой момент выяснить, где какая машина находится. Эта недешевая мера окупилась в течение полугода – за счет уменьшения объемов внутренних хищений, заниматься которыми под таким контролем стало гораздо трудней. «В конце концов, то, чего от нас добивается WWF, – говорит директор «Илим Палпа» по работе с государственными органами и местным самоуправлением Дмитрий Чуйко, – это всего 15% дополнительных расходов к тому, что мы делаем сами для себя». Точно так же уже упоминавшийся «Тернейлес» вместе с рядом более мелких дальневосточных компаний финансируют работу специнспекции «Кедр» не только для улучшения имиджа, но и потому, что «Кедр» защищает их конкретные лесные участки от рейдов полубандитских «бригад» нелегальных порубщиков.

Конечно, ситуация в российском лесном секторе весьма далека от идилии, а сегодня еще дополнительно осложняется последствиями торопливого введения нового Лесного колекса (которые требуют отдельного разговора).

Но тенденция очевидна: менее чем за десятилетие лесной бизнес превратился для защитников природы из воплощенного зла в постоянного партнера и чуть ли не стратегического союзника. Аналогично изменилось и отношение лесопромышленников к «зеленым».

Дело в том, что в долгосрочной перспективе интересы лесного бизнеса и охраны леса если не совпадают полностью, то очень сходны. Чего хочет лесопромышленник? Чтобы лес был всегда, чтобы он всегда поступал на рынок в ограниченном (иначе цена упадет), стабильном и предсказуемом количестве, чтобы он не горел, не вываливался, не болел, чтобы древесина быстро прирастала и как можно большая часть ее была высокого качества. Всего того же самого хочет и защитник природы. Правда, он хочет еще кое-чего сверх того, но об этом всегда можно договориться. Принципиальный конфликт возникает только в том случае, если лесопользователь надеется взять свою древесину даром и побыстрее. Как только длительность его планов оказывается сопоставимой со сроками лесовосстановления, у него тут же появляется основа для сотрудничества с «зелеными».

Правда, это же затрудняет перенесение опыта такого сотрудничества в другие отрасли. Даже в морском промысле, который тоже представляет собой эксплуатацию возобновимого ресурса, успехи «экологически ответственного подхода» куда скромнее (см. статью В. Спиридонова).

Можно выделить определенный участок леса и передать его определенному пользователю, создав ему тем самым мотивацию охранять и разумно эксплуатировать свою вотчину. Рыбу же все игроки черпают в общем море, и как-то регулировать этот процесс можно только всем вместе – а это гораздо менее эффективно. Еще труднее перенести лесной опыт в отрасли, эксплуатирующие невозобновимые ресурсы.

И тем не менее принципиально важно, что мы вовсе не обязаны выбирать между экономической выгодой и экологической безопасностью. Доклад Forest Identity, о котором говорилось в начале, помимо всего прочего рассматривает и отношения двух «эко». Вывод, сделанный его авторами, гласит: чем выше уровень жизни в стране, тем благополучней в ней ситуация с лесами.

И наоборот.

Источник: «Большой бизнес», № 3, 2007,