02.03.2007 | Кино

Мир, труд, Майя

Апокалипсис уже случился. А потом пришли конкистадоры и просто довершили дело.

«Апокалипсис» Мела Гибсона в оригинале назван Apocalypto - честно сказать, не знаю, на каком это наречии. После «Страстей Христовых», снятых на арамейском и вульгарной латыни, кажется естественным, что свой следующий мегафильм - о гибели цивилизации майя - Гибсон тоже решил делать на натуральном древнем языке. Ходил слух, будто это мертвый язык майя, но на самом деле персонажи фильма, которых играют только настоящие индейцы - как профессиональные актеры, так и выходцы из удаленных резерваций, говорят на диалекте майя, который и сегодня в ходу на полуострове Юкатан. Архитектура, быт, оружие, утварь пятисотлетней давности воссозданы под наблюдением историков. «Апокалипсис» не вызовет таких страстей, как «Страсти Христовы», которые разом - сгоряча - обвинили в антисемитизме, антикатолицизме, неполиткорректности и излишнем натурализме. Но после просмотра фильма, устроенного для московской прессы, автор этих строк убедился в том, что и этот фильм обречен на противоречивые оценки.

«Апокалипсис» - не тот фильм, который все ожидали. Это не делает его хуже, но это так.

Во-первых, в нем нет (точнее, почти нет) испанских конкистадоров, хотя пресса прогнозировала, что фильм будет о том, как звери-конкистадоры безжалостно уничтожают в XVI столетии неповторимую древнюю цивилизацию.

Во-вторых, только часть действия фильма происходит в одном из знаменитых городов майя, на фоне какой-то из уникальных пирамид. Две трети действия развиваются в лесу.

В-третьих, сами майя выглядят не то чтобы слишком культурным народом. А уж если совсем по правде, то дикарями-садистами, рядом с которыми индейцы племени сиу из голливудских вестернов, не говоря уже о коммунистических вестернах восточногерманской студии DEFA, - аристократы европейского образца.

Собственно, фильм про то, как на мирное лесное племя индейцев нападают представители какого-то воинственного племени. Половину взрослых истребляют, половину уводят в рабство. Один из самых впечатляющих моментов фильма, как за этими рабами, то бишь своими родителями, пытаются увязаться крохотные дети из разоренной деревеньки. Завоеватели гонят их прочь, дети им не нужны, но дети упорно и безнадежно бредут следом, пока не сталкиваются с непреодолимой для них преградой - горным потоком, через который переводят пленников. Среди пленников выделяется молодой красавец - главный герой.

Он успел спрятать во время битвы свою беременную жену и маленького сына в глубокую расщелину. Ужас в том, что им оттуда без его помощи не выбраться.

Пленников приводят в город с рыночными площадями, каменной мостовой, большими каменными домами, пирамидами. Странно, что никто из них прежде не видел города - ведь до него, если верить фильму, всего полтора дня неспешного невольничьего пути. В меру забавно, что этот город с его разбойничьими нравами, когда каждый сам за себя, а жизнь не стоит ни гроша, напоминает разнузданный постапокалиптический город-вертеп из «Безумного Макса-3»: снимаясь в «Максе», Гибсон еще не помышлял о режиссуре, но что-то в его душу, выходит, запало.

Захваченных женщин продают на рынке в рабство. Мужчин ожидает еще более страшное: оказывается, им сохранили жизни, чтобы прилюдно и варварски убить - принести в жертву богам. Сцена принесения в жертву - не для слабонервных. Вообще, весь фильм строится по принципу: думаете, хуже не бывает? Бывает, бывает! Тех, кому удается избежать участи ритуальной жертвы, варвары-завоеватели используют в качестве живых мишеней для тренировки в стрельбе из луков и метании копий. Всю вторую половину фильма за главным героем, которому удалось сбежать, гонится по джунглям толпа мстительных головорезов, а он уничтожает их по одному, чтобы спастись и спасти свою спрятанную семью. Эта охота на человека недвусмысленно закольцована с охотой на тапира, которую мирное племя ведет в начале фильма. Вдобавок героя зовут Лапа Ягуара. Хотя он явно хороший, он тоже ассоциирует себя со зверем. Один из смыслов фильма в том, что люди - звери, а их главный помысел - травить других людей-зверей.

«Апокалипсис» при этом - фильм очень кровавый и натуралистический. Отрубание голов, вышибание мозгов, вырывание сердец, кладбище гниющих безголовых трупов, сваленных вблизи города под открытым небом. Весело?

Натурализм, как я заметил во время разговоров после фильма, - первая из причин неприятия «Апокалипсиса». (Впрочем, основополагающей надо все-таки считать другую: многим до сих пор трудно отрешиться от предубеждения, что «Безумный Макс»-Гибсон способен снять фильм-откровение.) Некоторые считают, что у Гибсона крыша поехала. Версии о том, что крыша поехала, поощряют многочисленные выходки Гибсона в реальной жизни. Последней, как помнится, была та, когда его задержали за рулем в нетрезвом виде, а он, поскольку осерчал, возьми и ляпни полицейскому, усмотрев в нем лицо определенной национальности, что евреи виноваты во всех мировых войнах. Прикусил себе язык, да поздно - слово не воробей.

Другая причина неприятия «Апокалипсиса» - голливудскость всей долгой погони за героем, весьма, заметим, эффектной. Конечно, во время этой погони герой несколько раз спасается только благодаря сценарию. Да и вообще непонятно, как он может бежать и столь ловко сражаться со сквозной раной в боку. Но стоит ли ставить голливудскость в вину фильму? Надо принять как данность, что режиссер и продюсер (а Гибсон един в двух лицах) не может позволить себе снимать дорогостоящее кино, если не уверен, что оно окупится. Окупить кино, снятое на индейском языке, снабженное ненавистными для массовой аудитории субтитрами, трудно втройне. Поэтому «Апокалипсис» - фильм еще и развлекательный. Гибсон говорил, что стремился сделать фильм сверхдинамичный, в котором сюжет постоянно делает повороты и нет ни кадра без движения. В фильме постоянно кто-то за кем-то гонится. Кто-то кого-то убивает.

Но давайте все-таки признаем, что Гибсон - нетипичный мастер голливудского цеха. Из голливудских актеров, пошедших в режиссеры, только он да Джордж Клуни оказались способными делать настоящее кино. Кроме того, проверкой качества фильма лично для меня всегда служит обстоятельство: развивает ли он некую концепцию? «Апокалипсис», безусловно, развивает. Для обоснования этой концепции ему и нужен был натурализм.

Делая «Страсти Христовы», Гибсон умудрился добиться того, что дичайший, шокирующий натурализм фильма и творимая на экране несправедливость по отношению к Христу не порождают в душе ответной агрессии. Именно натурализм «Страстей» позволил понять, чего именно хотел Гибсон: не только проиллюстрировать Евангелие, но и вернуть западной публике эмоциональное отношение к духовным основам жизни. Заставить… нет, не поверить (фильм затрагивает и атеистов - затронул же меня), но заново ощутить, что такие общие основы - единые представления о гуманизме, терпимости, прощении - у людей европейской цивилизации есть, а все внутрихристианские разногласия не более чем бред.

Натурализм «Апокалипсиса» призван подчеркнуть другую внятную мысль: общества, государства и цивилизации сами устраивают себе апокалипсис и судный день. Идея, что мы творим апокалипсис собственными руками, актуальна, на мой взгляд, для многих современных государств и даже отдельных общественных слоев.

Пирамиды майя, которыми мы восхищаемся как образцами во всех смыслах высокой архитектуры, были, оказывается, площадками для кровавых жертвоприношений на глазах дикой варварской толпы. Майя истребляют друг друга в фильме до последнего человека. В финале, когда из многочисленных персонажей, значимых для сюжета, в живых остаются только трое и они готовятся к решающей схватке двое на одного на берегу океана, они вдруг и видят гигантские лодки, каких не видели никогда, и высаживающихся на берег людей с чудным цветом кожи и в странных одеяниях.

Апокалипсис уже случился. А потом пришли конкистадоры и просто довершили дело.

Источник: Русский Newsweek, № 48 (126), 11 - 17 декабря 2006,