05.02.2007 | О прочитанном

Хочешь жни, а хочешь — куй…

Выходит грех – необходимое условие нашего с вами физического существования, за которое мы и должны расплачиваться

Самым влиятельным текстом в истории человечества мне представляется наивная сказка о грехопадении, занимающая вторую и третью главы книги Бытия. Исследователи обнаружили многочисленные связи истории Адама и Евы с ближневосточным фольклором. Но особенность этой сказки о двух деревьях, о боге, который запретил есть плоды с одного из них, о нарушении запрета и наказании заключается в том, что именно на ней основывается вся теология христианства. Не было бы съеденного яблока, люди не стали бы грешными и смертными, Христу не понадобилось бы приносить себя в жертву, чтобы искупить этот первородный грех, не было бы Страшного суда, воскрешения мертвых, эсхатологии и т.д. Иными словами, не было бы целой цивилизации. Сказка эта в ее христианской интерпретации довольно непоследовательна. Не съела бы Ева запретного плода, человечество бы вообще не явилось на свет, так как без этого плода наши предки ничего бы не знали о сексе и не смогли бы размножаться, несмотря на прямое указание бога на то, что как муж и жена первые люди «станут единой плотью».

Выходит грех – необходимое условие нашего с вами физического существования, за которое мы и должны расплачиваться. К тому же вся тысячелетняя традиция подавления сексуальности как чего-то греховного находит свое оправдание именно в этой истории.

Но существование нашего господа также вытекает из съеденного «яблока». Если бы не оно, богу не пришлось бы приобретать третью ипостась, являть себя в сыне, которого к тому же пришлось принести в жертву. Собственно троичность бога, само существование Троицы было бы нечем оправдать, не будь этой библейской истории. Столько невероятных хлопот из-за одного плода! Трудно назвать какой-нибудь иной текст, на интерпретацию которого возлагалась бы такая непомерная теологическая и историческая нагрузка.

В контексте христианской интерпретации непомерный акцент сделан на теме сексуальности, представленной в Библии крайне скупо. Тема это выражена собственно одной фразой, которая может интерпретироваться и вне сексуального контекста: «И открылись глаза у них обоих, и они узнали, что наги они...». В Библии явно акцент поставлен не на сексе, а на нарушении божественного запрета, за который жестоко карали и языческие боги, в «Илиаде» например. Сексуальность выдвигается на первый план в результате странной сексуальной «политики» Христа, который провозглашает служение себе важнее брака. Из этого быстро следует (у Св. Павла), что безбрачие морально лучше брака, а воздержание выше сексуальных отношений. Татиан Сирийский уже во II веке утверждал, что знание, которое открывал запретный плод, было половым «познанием», в смысле и «познал жену свою»... В то же самое время Юлий Кассиан (обвинявшийся в ереси докетизма) утверждал, что половые отношения изобрел Сатана, собственно, змей библейской притчи.

Первородный грех, таким образом, прямо превращается из нарушения запрета в половой акт, который сам становится запретным. То, что связь греха с сексом не была очевидной следует хотя бы из того, что Тертуллиан считал, что библейская притча предостерегает нас от иного греха -- чревоугодия: в конце концов Ева не удержалась от желания набить запретным плодом утробу.

В гностических текстах предлагается совершенно иная интерпретация сказки. Здесь Ева воплощает в себе некий духовный принцип, которые отделяется от нее самой (В тексте «Интерпретация души»). Как «духовный принцип» она сама принимает обличие Змея, который является к ней самой и к Адаму. В тексте «Гипостазис Архонов» «женский духовный принцип» разговаривает с Евой, которая называется «плотской женщиной» и вводит сама себя в искушение. «Змей, учитель» призывает Еву отведать плода, когда же первые люди впадают в грех и глаза их «открываются», они понимают, что «они наги в смысле духовного принципа», то есть, что они  не просто голые, а не покрыты духовностью. Гностические тексты всегда туманно-аллегоричны, и их трудно понимать. Ясно однако, что гностики не были склонным прямо сводить первородный грех к половой связи.

Но самое любопытное, это конечно, еврейская интерпретация сказки. С одной стороны, искусителем тут выступает архангел Саммаэль, который боится, что люди составят конкуренцию ангелам и потеснят их с небес. Низвержение ангелов, таким образом прямо, связывается с Адамом и Евой и их искушением во грех. Но еще более интересна версия, подробно прокомментированная Анри Атланом. Согласно этой версии, после грехопадения Адам преисполнился к Еве таким отвращением, что на 130 лет покинул ее, предался воздержанию и бродил в одиночестве.  Воздержание привело к тому, что семя Адама падало на землю. Традиция называет это семя либо «искрами случая», либо «каплями случая» (nitsoutsot keri) . Слово «искры» -- keri – на иврите одного корня со словом mikreh – событие, случай. Из этого беспризорного семени, падшего на землю произошли всевозможные демоны и «падшие поколения», которые сопровождают потоп, строительство Вавилонской башни и поклонение Золотому тельцу. Отклонения от прямого хода истории, требующие искупления и восстановления порядка, таким образом у евреев связываются не с половым актом, но с воздержанием, которое понимается как отход от нормы. Раввин Мейер называет Адама периода этого  более чем столетнего воздержания «великим аскетом» -- “hassid gadol”.

Понятно, что у древних иудеев – пастушеского, кочевого племени --воздержание не могло быть в чести, так как угрожало бы им вымиранием.  Отсюда прямо противоположная интерпретация библейской истории. То, что у христиан превращается в перверсию половой распущенности, у иудеев – в перверсию статридцатилетнего воздержания.

Интерпретации полярно противоположные, а историософский результат во многом сходен. От телесного ли греха или от воздержания, но человечество придет в упадок, и потребует специальных усилий для искупления и возрождения. Одним словом, хочешь совокупляйся, а хочешь постись, неприятностей не миновать. Упадок и искупление, таким образом, оказываются тем пессимистическим инвариантом, который в сущности не зависит от содержания басни.